хожего".

     Еще страшнее: "Я каменный, я свой собственный могильный камень".

     Его  дневники -  щемящая  смесь  безнадежности и  надежды, нескончаемая
борьба -  с  миром  и  собой.  И - обескураживающая искренность, духовность,
выстраданность...

     Жертва  бытия - не  эпохи, не  строя, не  семьи, не болезни,  а  именно
нескончаемо-мучительного бытия. В котором так трудно - быть.

     19  ноября 1913. Я не уверен  в себе больше,  чем когда бы то ни  было,
лишь насилие жизни ощущаю я. И я совершенно пуст.

     В  этом иллюзорном мире для него  все было  фантазией,  правдой же лишь
ощущение, "что ты бьешься головой о стенку в комнате без окон и дверей".

     Не из этой ли  стены произойдут потом Тошнота и  При  закрытых дверях -
чистое страшное бытие без покровов?

676

     Это был Мир, обнаженный Мир,  внезапно обнаруживший себя, и я задыхался
от ярости при виде этого огромного бессмысленного бытия.

     Образом этого бытия  он  избрал  вонзаемый  в  тело  нож. Этот  образ -
сквозной символ всего его творчества...

     ...и с  каждой последующей страницей острие уходило  все глубже, а боль
нарастала, становясь невыносимой...







ИЗ ДНЕВНИКА

     21 ноября  1911. А  я лежу здесь на диване, одним пинком  выкинутый  из
мира,  подстерегаю сон,  который не хочет прийти,  а  если придет,  то  лишь
коснется меня, мои суставы болят  от  усталости;  мое худое тело  изматывает
дрожь волнений, смысл которых оно не смеет ясно осознать, в висках стучит.

     21 июля 1913. Жалкий я человек!

     15  октября 1913. Безутешен. Сегодня  после  обеда в  полусне: в  конце
концов страдание должно  разорвать мою голову. И именно в висках. Представив
себе  эту  картину,  я  увидел  огнестрельную  рану,  края  которой  острыми
выступами загнуты кверху, как в грубо вскрытой жестяной банке.

     21   ноября   1915.  Совершеннейшая   бесполезность...   Ночью   полная
бессонница... Время от времени чувствовал сильные, однажды прямо-таки жгучие
головные боли.

     25  декабря 1915. Головные боли уже не  отпускают меня.  Я в самом деле
измотал себя.

     4 февраля 1922.  Объят отчаянным холодом, измененное  лицо,  загадочные
люди.

     12   июня   1923.   Ужасы  последнего   времени,  неисчислимые,   почти
беспрерывные. Прогулки, ночи, дни, не способен ни на что, кроме боли.

     И почти в то  же  время в другом месте:  "Какое счастье быть  вместе  с
людьми".

     Пронзительное подвижничество.

     15 декабря  1910. Почти  ни  одно слово, что я  пишу, не  сочетается  с
другим, я слышу, как согласные с металлическим лязгом трутся друг о друга, а
гласные, подпевают  им,  как негры на подмостках. Сомнения кольцом  окружают
каждое слово, я вижу их раньше,  чем само слово, да что я говорю! - я вообще
не  вижу  слова, я  выдумываю  его. Но  это  еще было  бы  не  самым большим
несчастьем,  если бы я  мог выдумывать  слова, которые  развеяли бы  трупный
запах, чтобы он не ударял сразу в нос мне и читателю.

677


     3  июля 1913. Высказанная  мною  вслух мысль  сразу же  и  окончательно
теряет значение;  записанная,  она тоже  всегда  его  теряет,  зато иной раз
обретает новый смысл.

     Гений, он страшился стать наместником собственной пустоты.

     3 мая 1913. Страшная ненадежность моего внутреннего бытия.

     75 марта 1914. Ничего, кроме ожидания, кроме вечной беспомощности.

     25 ноября 1914. Голое отчаяние, невозможно подняться, лишь насладившись
страданием, я могу успокоиться.

     7 февраля 1915. Полнейший застой. Бесконечные мучения.

     10 февраля 1915. Наладившаяся два дня назад работа прервана. Кто знает,
на какой срок. Полнейшее отчаяние.

     22 февраля 1915. Неспособность - полная и во всех смыслах.

     3 мая 1915. Полнейшее равнодушие и отупение.


     4 декабря 1913.  Страх  перед  глупостью.  Глупость  видится  в  каждом
чувстве, стремящемся прямо к  цели, заставляющем забыть обо всем  остальном.
Что же тогда  не глупость? Не глупость -  это стоять, как нищий у порога,  в
стороне от  входа,  постепенно  опускаться  и погибнуть... Наверное,  бывают
глупости, которые  крупнее своих  носителей.  Но как отвратительны маленькие
глупцы,  которые тщаться  совершить  великие глупости. А разве  не таким  же
выглядел Христос в глазах фарисеев?

     12  января  1914.  Бессмысленность молодости.  Страх перед  молодостью,
страх перед  бессмысленностью, перед бессмысленным  расцветом  бесчеловечной
жизни.

     Изолированность сознания.  Непреодолимая стена взаимного непонимания. -
"Только люди, пораженные одинаковым недугом, понимают...".

     Понимания он  не знал с самого  детства, ибо с детских лет был  как  бы
герметичен, закрыт.  Согласно  свидетельству  соученика Франца  Эмиля Утица,
даже друзья не были с ним откровенными: "...он всегда будто окружен какой-то
стеклянной стеной.  Со своей спокойной и  любезной  улыбкой он позволял миру
приходить к нему, но сам был  закрыт для мира". Эту "закрытость" лучше всего
символизирует Нора:  необходимость в  "укрепленной площадке", отделяющей  от
"окружающей земли"...

     Кафка  оставил  после  себя то,  что издатель назвал "наброском к одной
автобиографии".  Приведенный ниже отрывок касается  только детства  и только
одной его особенности.

678

     "Мальчику,   углубившемуся   вечером   в   захватывающую    историю   и
остановившемуся на самом интересном  месте, никогда не смогут  внушить через
обычное доказательство, что  он должен прервать чтение и отправиться спать".
Дальше  Кафка пишет: "Во всем этом важно то, что  осуждение моего  неуемного
чтения в моих собственных  глазах доходило до того,  что я тайком прогуливал
уроки  и  в  итоге  приходил  к  удручающим  результатам".   Взрослый  автор
настаивает  на  том,  что  осуждение  отражалось  на  вкусах,  формировавших
"особенности ребенка": принуждение  вело либо к "ненависти к обидчику", либо
к   признанию  защищаемых  особенностей  незначительными.  "Если  я  обходил
молчанием, - пишет он,  - одну из особенностей, то начинал ненавидеть себя и
свою судьбу и считать себя гадостью или проклятием".

     Тот,  кто  читал  "Процесс"  или  "Замок",  легко  узнает  атмосферу  и
композицию  романов  Кафки.  За  преступным  чтением последовало  преступное
сочинительство,  когда  он  уже  был взрослым. Как  только  встал  вопрос  о
занятиях литературой, в отношении окружающих, особенно отца, почувствовалось
неодобрение, подобное тому, которое сопровождало чтение. Кафка был повергнут
в  отчаяние.  Как  раз по  этому  поводу Мишель  Карруж  сказал: "Он  ужасно
переживал,  что к самым серьезным его занятиям  относились так  несерьезно".
Описывая сцену, где презрение  родственников проявилось со всей жестокостью,
Кафка восклицает: "Я остался, где был, по-прежнему в заботах о моей семье...
но в действительности меня выбросили из общества одним ударом...".

     Как  человек,  совмещающий  в  себе  комплекс  ребенка  и  святого,  он
отличался от  "всех" структурой личности,  плотиновским  отношением  к миру,
неотмирностью.

     Известно,  что поглощенность Кафки своим телом носила почти болезненный
характер. В  1910  году, за семь лет  до постановки диагноза  туберкулезного
заболевания,  он пишет о чувстве безысходности, которое  охватывает его  при
виде своего тела и при мысли о том, что произойдет с этим телом в будущем. В
других  дневниковых записях можно найти упоминания о "хилой  груди", "слабом
сердце", "дряхлости". У него было ощущение, будто его тело "нашли в чулане".
Он  постоянно  беспокоится  о  своем  здоровье,  в  его дневниках содержится
солидный   перечень  различных  недомоганий,  включая  запор,   расстройство
пищеварения, бессонницу, выпадение  волос, а также искривление позвоночника.
Макс  Брод  свидетельствует, что  "каждый изъян  в  его  теле  причинял  ему
страдание,  даже  такой  пустяк,  как,  например,  перхоть  или  запор,  или
неправильная форма большого пальца ноги".

679

     Здесь не просто природный  нарциссизм - здесь что-то от "тела -  сосуда
дьявола", источника пороков и страстей. Отсюда - понимание  плоти как грязи,
вылившееся  в  аномальном  отношении  к сексу.  Отсюда  же  - парадоксальное
сочетание    поглощенности    телом     и    определенной    склонности    к
саморазрушению-самоистязанию,  в  чем-то  близкой  к  мазохизму:  ослабление
собственного  организма  диетической   и  вегетарианской   пищей,  стрессом,
бессонницей, страхами...

     Отношение Кафки  к  миру  -  это  отношение ребенка,  столкнувшегося  с
несчастьем - надежда на  чудо.  Вопреки злу существования, вопреки  наличной
действительности,  вопреки  всему,  что  его  окружает,  Кафка  предпочитает
безысходности надежду  на  конечное спасение. "Верить в  прогресс  не значит
верить в то, что какой-то прогресс уже произошел".  Хотя разглагольствования
о прогрессе - ложь или своекорыстие, но не следует отчаиваться:

     Чувство человека, попавшего в  беду - и приходит помощь, но он радуется
не тому, что спасен -  он  вовсе и  не спасен,  - а  тому,  что пришли новые
молодые  люди, уверенные,  готовые вступить  в  борьбу, и хотя они наивны  в
отношении  того, что им  предстоит,  но  наивность  их такова,  что  она  не
вызывает  у  наблюдателя   ощущения  безнадежности,  она  вызывает   у  него
восхищение,  радость,  слезы. Примешивается сюда и ненависть против  тех,  к
кому относится борьба.

     На  самом  деле все  сложней:  преодоление  инфантилизма связано  не  с
надеждой  или утверждением в обществе,  а, по словам Юнга, со  "способностью
подчиниться духу своей собственной независимости". Кафка признавал это, даже
обладал таким духом, но ничего не мог с собой поделать, чтобы пойти за своей
свободой, не убояться ответственности...

     Феномен Кафки - инфантильная беспомощность перед  выбором, чего бы этот
выбор  не касался - службы или писательства, действия или мечты, одиночества
или  брака,  преданности семье  или  бунта  против  нее.  Страхи и  душевные
страдания -  результат  бесконечного  напряжения,  вызванного  столкновением
между  внутренней  и  внешней  реальностью,  возвышенной  любовью и  сексом,
преданностью семье и ее неприятием,  притязаниями инстинкта и  стремлением к
духовной жизни.

     Это  понимал сам Кафка и его друзья.  Макс Брод считал, что в его друге
борются  за  господство  две  взаимоисключающие  тенденции:   "стремление  к
одиночеству и желание быть общительным". Он сам полагал,  что  существует на
"ничейной земле" и чувствовал себя сверхробинзоном:

680

     Пограничную  зону  между  одиночеством и общением  я  пересекал  крайне
редко, в ней я обосновался даже более прочно, чем в самом одиночестве. Каким
живым, суматошным местом был по сравнению с этим остров Робинзона!

     Это не было эскапизмом, аутизмом - это было именно "пограничной зоной",
согласием  и протестом  одновременно. "Если я  обречен,  -  писал он в  июле
1916-го, - то обречен не только на смерть, но обречен и на сопротивление  до
самой смерти".

     Здесь-то  заключена  суть  конфликта  "двух миров" Кафки. Его  основная
дилемма - можно  сказать, трагедия его жизни -  заключалась  в  том,  что он
восхищался жизнью,  исполненной мирной простоты ("нормальности") и стремился
к ней, тогда как его терзала природа, стремящаяся к чему-то иному, требующая
чего-то еще. Он не смог примирить эти два стремления. "Моя жизнь по-прежнему
катится в двух направлениях", - отмечает он в ноябре 1917года. "Меня ожидает
огромная работа".

     "Есть цель (один  из его афоризмов), но  нет пути; то,  что мы называем
путем, - всего лишь сомнения". В другом месте:

     "Правильный  путь проходит по  канату, который натянут не высоко, а над
самой землей. Создается  впечатление,  что он  предназначен для того,  чтобы
люди натыкались на него, а не ходили по нему".

     Уникальность  феномена Кафки -  в ярком  свидетельстве парадоксальности
человеческого существования:  неотрывности  добра и  зла,  силы  и бессилия,
внутреннего опустошения и творческого порыва, несчастья и торжества, успеха,
рождающегося из отверженности.

     Ж. Батай:

     В  1922  году Кафка  пишет  в "Дневнике":  "Когда я  был  доволен,  мне
хотелось быть  неудовлетворенным и всеми возможными традиционными  способами
нашего  столетия  я все глубже погружался  в  неудовлетворенность: теперь  я
желал   бы   вернуться  к  моему  изначальному  состоянию.  Я   был   всегда
неудовлетворен даже своей неудовлетворенностью. Странно, что  у этой комедии
при некоторой  систематизации смогла появиться определенная  реальность. Мой
духовный упадок  начался с детской игры,  честно говоря,  осознанно детской.
Например,  я  прикидывался,  что  у меня  дергается лицо, или  прогуливался,
заложив руки за голову, - отвратительное

681

     ребячество,  но имевшее  успех. Также  развивалось  и  мое литературное
самовыражение,  к  несчастью, позже  прервавшееся.  Если  было  бы  возможно
вынудить  несчастье произойти, это  было  необходимо сделать".  Вот еще один
отрывок  без  даты: "...я жажду не победы, меня  радует не борьба, она может
доставить мне  радость только как единственная вещь, которую  надо  сделать.
Борьба  как  таковая действительно наполняет меня  радостью,  переливающейся
через край  моей способности радоваться и проявлять себя, и я в конце концов
склоняюсь скорее не к борьбе, а к радости".

     Ему  хотелось  быть несчастным, чтобы  себя удовлетворить:  в  укромном
уголке этого несчастья была спрятана такая неуемная радость, что он говорил,
что  умрет от  нее.  Вот  следующий  отрывок:  "Он  склонил голову набок: на
обнажившейся  шее  - дымящаяся плоть  и  кровь -  рана,  нанесенная  все еще
сверкающей  молнией". В  разряде  ослепительной молнии, длящемся во времени,
больше смысла, чем в предшествующей ей долгой депрессии. В "Дневнике" (1917)
есть удивительный вопрос: "Никогда не мог понять,  как почти любой  человек,
умеющий писать, может, испытывая боль, выразить ее и сделать  это  настолько
удачно, что, например, страдая, с головой, раскалывающейся от  горя, я  могу
сесть и  сообщить кому-либо  в  письме: я несчастен. Идя  далее, я  могу,  в
зависимости  от степени  моей одаренности, не имеющей никакого  отношения  к
горю, импровизировать всячески на  данную тему, выражаясь просто, антитезами
или целыми сочетаниями ассоциаций. Это не ложь и не снятие боли, это излишек
сил, дарованный благодатью в тот миг, когда боль истощила мои последние силы
и продолжает мучить меня, сдирая шкуру живьем.

     Психологические комплексы Кафки, мешавшие его  адаптации к миру, носили
системный характер и взаимно усиливали друг друга:  невротическая депрессия,
нарциссизм,   аутизм,   вялость,   ипохондрия,   комплекс   неполноценности,
неспособность  к  активному действию,  выбору  альтернатив, нерешительность,
всепроникающая  амбивалентность,  неумение  разрешать внутренние  конфликты,
переживание    писательской   непризнанности,    бессознательное    ощущение
тупиковости всех жизненных ситуаций, возможно, страх  коитуса,  отношение  к
бытию как к тьме, "из которой поднимается, когда захочет, темная сила".

     Поскольку   разрешение   внутренних   конфликтов   личности,   согласно
психоанализу, может происходить  только изнутри, на уровне характера,  смены
жизненной установки, а Кафка - по крайней мере  до сорокалетнего  возраста -
не мог ничего изменить или что-

682

     либо  выбрать  (а прибегать  к помощи  психоаналитиков не имел  желания
вследствие  отрицательного  отношения  к   самому  психоанализу),   то   его
конфликтные ситуации оказались неразрешимыми.

     В результате этого большую часть своей жизни Кафка  находился во власти
своих комплексов. Комплексы властвовали  над ним  потому, что ему не удалось
установить с ними связь, определенную сознательной позицией мужского эго.

     Сам он ощущал  собственный  душевный  конфликт как распятие, как пытку,
при   которой  "преступника"  разрывает  надвое  специальная  машина  (схему
последней он посылал Милене), как закованность в двойные (небесные и земные)
цепи: так что, если наклоняешь голову к земле, тебя начинает душить небесный
ошейник, а если поднимаешь голову к небу, тогда душит ошейник земной.

     Клетка, тюрьма,  оковы - символы  внешнего подавления и  зависимости от
других, постоянно мелькающие в его творениях: тюрьма, темница - родительский
дом, клетка - работа, оковы - брак...

     Клетка, тюрьма, оковы для него все:  семья, работа,  брак, даже  Прага,
город  детства,  семьи,  город, который он  ненавидит и  всю  жизнь  мечтает
покинуть, убежать...





ИЗ ДНЕВНИКОВ

     С  тюрьмой он примирился бы.  Закончить свои дни заключенным - это было
бы целью жизни. Но тут была решетчатая клетка. Равнодушно, властно, словно у
себя дома,  втекал через решетку шум мира,  заключенный, собственно  говоря,
был свободен, он мог во всем участвовать, ничто его не обходило, он мог даже
покинуть  клетку,  прутья  решетки  находились друг  от  друга  на  метровом
расстоянии,  да он  и  не  был  заключенным. У него было чувство,  будто  он
загораживает себе дорогу тем, что живет. Но в этом препятствии он опять-таки
черпал доказательство того, что он живет.

     Каждый человек живет за решеткой, которую он носит в себе.

     Люди   боятся  свободы  и  ответственности.  Поэтому  они  предпочитают
прятаться за тюремную решетку, которую они сами выстраивают вокруг себя.

     Моя тюремная камера - моя крепость.


683





     На  этой земле  он чувствует  себя  заключенным,  ему  тесно,  на  него
нападают грусть, слабость, болезни, галлюцинации заключенных,  его  не может
утешить  никакое утешение, именно потому что  это только  утешение,  слабое,
причиняющее головную боль, утешение перед лицом грубого факта заключения. Но
когда у него спрашивают, чего  он, собственно,  хочет, он не может ответить,
ибо - и это одно из его сильнейших доказательств - он не имеет представления
о свободе.

     У  него много судей, они  словно стая  птиц, сидящих на  одном  дереве.
Голоса перебивают друг друга, чины и компетенции не разобрать, к тому же они
постоянно меняются местами. И все же некоторых можно распознать.

     И  здесь налицо - амбивалентность: промежуточное состояние между жизнью
и  тюрьмой,  стремлением  к  свободе  и  согласием  на  неволю.  Сам   Кафка
характеризует такое состояние "не смертью, а бесконечной мукой умирания".

     Налицо еще один феномен - "бесконечное стремление к свободе"  и бегство
от нее, уклонение от ответственности, без которой немыслима свобода.

     В двадцатитрехлетнем возрасте Кафка получил степень доктора юридических
наук  Пражского  университета.  Его  интерес  к  праву  никак  не  связан  с
соображениями карьеры, юриспруденция была для него "минимально фиксированной
целью, или максимальным выбором  целей",  иначе  говоря,  средством свободы,
которой он никогда  не обладал. Молодой юрист еще не сознавал, что профессия
вторична -  определяющ характер, структура души, а  при его  душевном складе
восприятие жизни не зависит от профессии. Позже он скажет, что две профессии
- страхового служащего и писателя - никогда не смогут ужиться друг с другом,
но  для людей его склада, для большого  писателя  вообще, все находящееся за
пределами глубочайшей внутренней  страсти,  не  может  ужиться  с  жизненной
рутиной, губящей эту страсть.

     Кафка был высоким  и худощавым человеком  - выше шести футов, и в  1922
году весил 55 килограммов.  У него была приятная внешность, правильные черты
лица, темные  глаза и  волосы. До самой смерти он  сохранил моложавый вид; в
сорок  лет  он  выглядел  так, будто  ему едва исполнилось двадцать. Один из
друзей  Кафки упоминает  о его "детской наивности". (Обе  эти характеристики
указывают на наличие особенностей, характерных для психологии дитя).

684

     Он  был вегетарианц