о  стихи ближе  к скульптуре, чем к  музыке и  взывают
больше к зрению, чем к слуху. Метр и ритм интересовали его много меньше, чем
проблемы образа и ракурса:  "Литература - это способ неожиданной аранжировки
общих  мест.  Внезапность,  необычность ракурса заставляет  нас позабыть, не
видеть  обычности". Вся практика имажистов,  как затем  - творчество Элиота,
многое унаследовавшего у  Хьюма, стали  реализацией эстетики  слова-образа и
идеи-ракурса. Так, Прелюдии

364

     Т. С.  Элиота  -  реализация главной хьюмовской  заповеди  -  "прямого,
непосредственного выражения сущности предмета".

     Я  уже  говорил  о  параллели  Хьюм-Тютчев,  но  в   еще  большей  мере
поэтические  искания  главы  имажистов  с  их  принципом  "Свободу  поэзии!"
приближались к учению о "творческом слове", развиваемому в России  А. Белым.
Вяч. Ивановым и В. Брюсовым.





ЭЗРА ПАУНД

     Карьера Эзры Паунда не заладилась с  самого начала. Получив образование
в Пенсильванском университете, а затем колледже  Гамильтона  в Нью-Йорке, он
рано занялся  исследованием средневековой провансальской поэзии и в 22  года
стал  преподавателем  романских  языков  в  Уобэш-колледже  (Кроуфордсвилл),
однако годом позже был изгнан оттуда за "аморальность".

     К. К. Чухрукидзе:

     Каким-то  образом  Паунд  всегда  попадал в  ситуацию изгоя, и вовсе не
романтично-возвышенного  одиночки-героя,  а  осмеянного скомороха,  поступки
которого казались неадекватными  даже близким  друзьям. Виной  тому была его
невероятная, почти сумасбродная амбициозность. Началось с того, что молодому
выпускнику отказали  в праве защищать диссертацию по причине неуспеваемости.
Далее, поступив на  должность преподавателя религиозного колледжа, он был со
скандалом  оттуда  изгнан:   в  его   комнате   была  обнаружена   бездомная
проститутка,  которую  он приютил  после  отказа  Хильды  Дулитл  (первой  и
наиболее страстной любви Паунда) выйти за него замуж.

     В 1908-м Паунд уехал из Штатов в Венецию, издал свой первый поэтический
сборник (A  Lume  S  pen to), но  в конце  этого года  перебрался в  Лондон.
Обосновавшись  в  Англии, Паунд быстро завоевывает  литературное  признание,
устанавливает Дружеские и творческие связи с Йитсом, Джойсом, Ф. М. Фор-Дом,
У. Льюисом и  становится одним из  лидеров нового  литературного  движения -
имажизма. В  период между  1909 и  1913гг. Паунд публикует книги Exultation,
Personae, Canzoni, Ripostes.


     Э.  Паунд начинал  в группе Хьюма, став постоянным участником "сред"  в
"Эйфелевой  башне"  в Сохо.  Однако,  он  недолго ходил в  учениках:  сильно
развитое чувство лидерства, претензии на

365


     пальму    первенства   заставили   его   претендовать   на   абсолютную
независимость  от Хьюма  и на приоритет в  создании  имажизма.  Несмотря  на
малочисленность  "группы  Паунда", в  которую, кроме него, поначалу  входили
лишь Р.  Олдингтон и  X. Дулитл, Паунд быстро захватил инициативу в движении
и, пользуясь покровительством издательницы чикагского журнала Poetry Гарриет
Монро, способствовал быстрому распространению имажистских идей. Именно с его
именем связан расцвет движения в 1912-1914 гг. Олдингтон не случайно называл
мэтра  "небольшим,  но  постоянно  действующим вулканом". Однако, неутомимая
энергия Паунда оказалась не только созидательной: он был человеком конфликта
и  около него всегда шла борьба. Выход  первой антологии  имажизма  в 1914-м
совпал  с  выходом  самого Паунда  из движения  и  разрывами с  Олдингтоном,
Флетчером  и другими. Но как бы там ни было, это было движение великих, - Д.
Джойса, Д. Лоуренса, Т. С. Элиота.

     Разумеется,  художественная практика имажистов,  а тем более близких им
поэтов,  далеко  не во  всем  следовала  предначертаниям  Хьюма [и  Паунда].
Олдингтон, например,  утверждал (впрочем,  не  вполне, объективно), что  его
творчество  вообще  свободно   от  влияния  Хьюма.  Тем   не   менее   такие
отличительные  черты, как отход  от  описательности,  повышенное  внимание к
поэтической  образности, стремление (близкое к художникам-импрессионистам) с
предельной  яркостью  передать  мгновенное впечатление,  наконец,  отказ  от
ритмико-интонационной  монотонности  и  освоение свободного стиха характерны
для всех без исключения поэтов, так или иначе, близких имажизму.

     В год начала  Первой  мировой происходит  знакомство Паунда  с Элиотом.
Позже он станет бескорыстным  литературным  агентом  выдающихся  писателей -
Джойса, Льюиса, Элиота и других "начинающих". В  это время  Паунд становится
активным участником движения вортцизма и поддерживает издание журнала Blast.

     Неуживчивый  характер  и ярко  выраженный нонконформизм в  сочетании  с
растущим отвращением к  "духу коммерции"  усиливают  напряженность отношений
поэта с лондонским бомондом, и в конце концов Паунд с женой (Дороти Шекспир)
переезжают  в  Париж.  Здесь происходит  знакомство поэта с  Кокто, Пикабиа,
Равелем, Стравинским, Коплэндом.  Паунд профессионально интересуется музыкой
и  работает  над оперой L e  Testatament (на сюжет  Завещания Вийона). Через
друга Джойса  Тристана Тза-ру он вовлекается в движение  дадаизма. В  Париже
Эзра близко сходится с Ольгой Радж, которая вскоре станет его любовницей.

366


     В  1924-м,  разойдясь  с  литературной  элитой  Парижа,  Паунд с  женой
переезжают в Италию, обосновываясь в Рапалло. За ними  следует Ольга Радж, у
которой вскоре появляется на свет ребенок Паунда, Мария, а затем жена рожает
ему сына, Омара.

     Итальянский период жизни Паунда  наиболее плодотворен: публикации К а н
т  о  с,  литературная критика,  работы по экономике, литературные концерты.
Паунда  все больше  интересует политика и  в  1933  происходит его встреча с
дуче.

     Даже  после  многочисленных разрывов, взаимных обвинений  и  поношений,
даже  после противостояния  ("по  разные  стороны"  фронта  Второй  мировой)
творческие   и  идейные   противники  Паунда  сознавали  масштабность  этого
человека, вместе с Йитсом  ставшего во  главе европейского авангарда. Спустя
много лет после разрыва  с Poetry, определившего  "поэтическое  возрождение"
США, Гарриет Монро писала:

     Именно Паунду больше,  чем  кому-нибудь  еще, "революция", "ренессанс",
или - называйте это как угодно - свободное движение в поэзии нашего  времени
обязано своим зарождением.

     В теченье трех лет, никем не услышанный
     Возродить он тщился угасшую суть
     Поэзии, удержать на земле "возвышенное"
     В допотопном смысле. Заведомо ложный путь -

     Ибо был он рожден средь диких людей.
     Чуждых новшествам, пьяных наживой;
     Мнил л ил ей взрастить из пустых желудей;
     Капаней; форель для наживки фальшивой.

     "Ifyiev yap toi navG', So'ew Трощ" *
     Проникло в открытый звучаниям слух;
     Двигая скалы, этой порою
     Крошево моря влекло его дух.

     Себе в Пенелопы он выбрал Флобера,
     У глухих островов все удил и удил.
     Любовался Цирцеиной прядью без меры,
     Не глядел на максимы о ходе светил.

     Не изменяемый "ходом событий",
     Он шествовал: начался Гап trentiesme
     De son eage ** - ни успехов, ни прыти,
     И Муз любимцем не слыл он совсем.

     * Ибо мы знаем все, что в Трое (древнегреч.).
     ** Год тридцатый его жизни (старофр.).

367

     Характеризуя человеческие качества Паунда, Эрнест Хемингуэй в П раздн и
ке, которы й всегда с тобой писал:

     Эзра был самый отзывчивый из писателей, каких я знал, и, пожалуй, самый
бескорыстный.  Он помогал  поэтам, художникам, скульпторам  и  прозаикам,  в
которых верил, и готов был  помочь всякому, кто попал в  беду, независимо от
того, верил  он в него  или  нет. Он беспокоился обо всех, а  когда  я с ним
познакомился,  он  больше  всех  беспокоился о Т. С.  Элиоте,  который,  как
сообщил мне Эзра, вынужден был служить в каком-то лондонском банке и поэтому
мог работать  как поэт лишь крайне ограниченное время и в самые неподходящие
часы.

     Эзра относился  к  людям с большей добротой и христианским милосердием,
чем  я. Его  собственные  произведения,  если они  ему  удавались,  были так
хороши, а в  своих  заблуждениях  он был  так искренен  и  так упоен  своими
ошибками, и так добр к людям, что я всегда считал его своего рода святым. Он
был,  правда,  крайне раздражителен, но ведь и многие  святые, наверно, были
такими же.

     Эзра был инициатором создания благотворительно фонда "Бель эспри" * для
помощи  начинающим  гениям  и  сам отдавал в  этот фонд  все свои  деньги. С
помощью  "Бель  эспри"  Паунду удалось "вызволить Элиота"  из  банка:  Элиот
опубликовал свою Опустошенную землю,  получил  премию  журнала  Д  а й  -ели
вскоре нашел более  состоятельных  покровителей, согласившихся финансировать
его Критерион.

     В биографии Эзры Паунда есть  скорбное  обстоятельство, символизирующее
соизмеримость  гениальности с бесовством, но  уже не с бесовством, рождающим
магическую  силу  стихов, а с красно-коричневой чумой,  поражавшей не только
человека-массу...   Ничто   человеческое   поэтам   не   чуждо:    пламенные
революционеры, нигилисты-всеотрицатели, большевики, фашисты...  Великий поэт
принял  демагогию  Муссолини за  чистую монету  и, хуже того, сделал то, что
запретно для поэта, -  пошел  ему  в услужение. Он  согласился  выступать  в
пропагандистских передачах фашистского радио, ведущихся на войска союзников,
восхвалял  дуче  как   творца  "подлинно  всенародной"  демократии,  называл
Рузвельта  безумцем,  продавшим  конституцию финансовой  олигархии,  поносил
Талмуд  и  Ветхий  завет,  Черчилля  и поэта  Мак-Лиша, упрекал американских
солдат за то, что в Индии свиреп-

     * Блестящий ум (франц.).

368

     ствует голод,  разоблачал "систему  ростовщичества" и  "империализм"  -
короче говоря,  стал  игрушкой в руках фашизма. Справедливости ради, следует
все же сказать, что Гитлера и Сталина не терпел органически.

     В 1945 году Паунд был арестован оккупационными  властями по обвинению в
государственной измене; за антиамериканскую  и антивоенную  деятельность ему
был вынесен смертный приговор.

     За  несколько месяцев перед этим  в  Италию ввел свои  дивизии  Гитлер;
немцы  вышвырнули  семью  Паунда из  дома; с  юга продвигались американцы, и
вскоре пал Рим. Пешком, через всю страну Паунд двинулся в Рапалло; крестьяне
кормили и прятали его, считая блаженным. Так он добрался до Генуи; здесь его
задержали  и отправили  в лагерь для военнопленных и нацистских преступников
под  Пизой. Паунд жил там  в проволочной клети, ожидая казни; с наступлением
сумерек включались  мощные прожекторы, не гасшие до утра; заключенные должны
были  быть все время под присмотром. В такой  обстановке Паунд  написал свое
лучшее произведение - "Пизанские песни"; он подвел в нем итог жизни, осознав
крах   своей  социальной  программы   и   бесперспективность   поднятого  им
индивидуалистического мятежа.

     После  ареста   60-летнего  Паунда   содержали,   как   самых  страшных
преступников, убийц и  насильников. Его посадили не в тюремную  камеру, но в
железную клетку -  единственную без тента, защищающего от солнца и  ветра. В
клетке  были  лишь  грязные  одеяла  поверх асфальта и  ведро  для  "нужды".
Разговаривать  узнику   категорически   запрещалось.  Единственной   книгой,
разрешенной для чтения, оказались оды Конфуция.

     Общественность разделилась  на два лагеря:  Уильяме, Элиот,  Хемингуэй,
немногие  другие  пытались  сделать  все  возможное, дабы  спасти  поэта  от
электрического  стула,   большинство  (Л.  Фейхтвангер,  А.  Миллер  и  др.)
настаивали   на  смертной   казни,   расценивая  принадлежность   Паунда   к
поэтическому цеху как отягчающее обстоятельство.

     Трех недель пребывания в клетке оказалось достаточно, чтобы потерявшего
сознание  поэта  отправили  в  тюремный  госпиталь  с  диагнозом  амнезии  и
клаустрофобии. Хотя на самом деле  никакого помешательства не было,  коллапс
мог  быть  использован  защитниками   для   апелляции  о   замене  судебного
преследования   психиатрическим  лечением.  "Бредовые"   идеи,  свойственные
"здоровому" Паунду, эпатажная манера его поведения теперь

369

     работали   на  него:  ему  не  было  необходимости  притворяться  перед
психиатрами,   его   манера   поведения  точно   соответствовала   симптомам
психического расстройства. Он беседовал с врачами лежа на полу и  отвечал на
поставленные  вопросы  пространными рассуждениями  на  произвольно выбранные
темы.

     Паунд,  призывавший всех рисковать ради "правильных" идей, сам не пошел
на  то,  чтобы  ради  них  принять  смерть,  и предпочел  использовать  свою
эксцентричность для симуляции  психической болезни.  Однако уже по выходу из
лечебницы, где, как ни странно, он провел самые насыщенные творческие  годы,
у него  действительно  стали  проявляться  признаки афазии.  Речь его  стала
превращаться  в просодическую  идеограмму,  пока, наконец,  не  разговаривая
днями и неделями,  он не замолчал вовсе. "Я  - не выбирал молчания, оно само
выбрало меня", - говорил он в перерывах между долгими фазами безмолвия.

     Электрический  стул  был  заменен  Паунду  пожизненным  заключением   в
лечебнице для душевнобольных.  В вашингтонском госпитале св. Елизаветы Паунд
провел  тринадцать  послевоенных  лет.  В 1958  году группа видных  деятелей
итальянской  культуры,  преследовавшихся  при  фашизме  и  участвовавших   в
Сопротивлении,  - Чезаре Дзаваттини, Палац-цески, Моравиа, Эудженио Монтале,
Квазимодо,  Силоне и  др.,  - обратились  к  американскому  правительству  с
просьбой  об  освобождении  Паунда.  В  Америке  это ходатайство  поддержали
Хемингуэй, Фрост,  Мак-Лиш, Ван Вик  Брукс.  Паунд вернулся в Рапалло, почти
ничего не писал, принимал только близких друзей.

     И в  пизанском  лагере  для  интернированных  лиц, и в  лечебнице  поэт
продолжал работу над своими Кантос, переводами и антологиями  ("Rock Drill",
"The Classic Antology", "Collected  Translations"), вел  обширную переписку.
Он не оказался забытым  и, даже оставаясь изолированным, оказался чуть ли не
одним   из   центров   европейского   литературного   процесса:  посетителям
приходилось записываться в  очередь  на  встречу  с  "психопатом" - порой за
месяц вперед.

     Когда  обвинение  в измене  было  снято и Паунду  разрешили вернуться в
Италию,  они  с женой  поселились у его дочери от  Ольги Радж. В  это  время
поверженному  творцу  шел  73-й  год.  Испытания,  выпавшие на  долю  поэта,
подкосили его, психика была полностью расшатана, усилились старческие хвори,
наступило время разочарований и сомнений, вылившихся в аутизм. Тем не

370

     менее  в возрасте 80 лет Паунд  совершает  поездку  в Лондон,  навещает
могилу Элиота, а затем  направляется  в Ирландию повидаться со вдовой Йитса.
Еще двумя годами позже он едет в Цюрих поклониться могиле Джойса. В возрасте
84 лет Паунд  совершает визит в  Нью-Йорк, но не находит в Америке ни одного
старого друга - все его современники уже ушли в мир иной.

     Какими бы путями не  шли  писатели и мыслители к фашизму, все-таки  это
непостижимо, как Гамсун, Жид, Йитс, Паунд,  Маринетти, Жан  Жионо,  Анри  де
Монтерлан, Селин, Дали, Джентиле, Верхарн, Бергстед, Тагор, Хайдеггер  могли
поддаться  его угару.  Это же  надо:  Муссолини - "новый Джефферсон", "новый
порядок"  -   возрожденное   конфуцианство,  нацизм   -   демократия...  Это
непостижимо.  А мы? Мы - постижимы? Мы не молились  самым страшным палачам в
человеческой истории, не славили убийц, не гордились вырождением?..

     К  фашизму  Паунда  привели  крайняя  степень экзальтации,  психическая
неуравновешенность,  вечные метания из крайности  в крайность. Да,  это  был
человек несовместимых  идей, немыслимых парадоксов, революционер-реакционер,
восхвалявший   Средневековье   и  пишущий  в  левые  журналы,  космополит  и
националист, эстет, сделавший древние и восточные языки родными, а на родном
говоривший и писавший с ошибками. В характере его легко уживались милосердие
и нетерпимость, широта и предвзятость, святость и служивость.

     "Завихрения"  завели  Паунда  очень  далеко от  исходной точки: начав с
установки,  определяющей  поэзию  как величайшую из  услад, подобную  усладе
любви,  переживаемой трубадурами,  он -  в процессе "расчистки" искусства от
экономических  и политических манипуляций  власть  предержащих - оказался  в
лагере  Муссолини, олицетворявшего  для  Паунда  борьбу с  ростовщичеством и
милитаризмом...  Фашизм   в  сознании  экзальтированного  поэта,  отнюдь  не
единственного   представителя    духовной    элиты    Европы,   оболваненной
патетическими декларациями  Гитлера  и  Муссолини, представлялся чуть ли  не
единственной   политической    силой,   противостоящей   англо-американскому
финансовому капиталу и usury*.

     Паунд  был буквально зациклен на англо-американской финансовой системе,
которая параноидальным образом фигурирует в  его статьях о поэзии, культуре,
музыке, религии, этике, фило-

     * Ростовщичество (англ.).

371

     софии  литературы.  Подсознательно  понимая,  что   идеология  -   враг
творчества, Паунд не просто  идеологичен, но идеологически зашорен  - отсюда
"гений  Муссолини", "слабоумие  Америки",  "свинство  коммерции" и  подобный
набор идеологем, из которых состоит паундовский... Путеводитель по культуре.
Отсюда  же  доходящее  до   чванства  и   совершенно  нетерпимое  для  поэта
высокомерие по  отношению  к  иному, целым  пластам культурной  деятельности
других,  выражаемое   формулами  типа:   "Философия   означает  занятие  для
высоколобых, нечто отрезанное  как  от жизни,  так  и от мудрости";  "Высшие
произведения Запада - ростбифы и пластиковые бутылочки"; "Слабость западного
способа  рассуждений";   "Европейская  мысль   говорит  прощай  реальности";
"Греческое  искусство  -   декаданс";  "Человеческая  мысль   бездеятельна";
"Дьявольский капитал сгубил весь  мир" и т.п. Как у нас Достоевский,  Паунд,
анализируя и  в общем осуждая  тоталитаризм,  на каждом шагу впадает в него,
причем  парадоксальным  образом оказывается, что  величайшая эрудиция  - вся
мировая  культура,  пропущенная  через  собственное  сознание,  -  тому   не
помеха...  С  одной  стороны, глубочайшее  понимание  культуры  как  истории
взаимодействующих и сменяющихся идей,  с другой стороны, отказ  в  праве  на
существование  идей протестантизма, конкуренции, буржуазного  либерализма  и
плюрализма.  С  одной  стороны:  "Человеческое  Величие  -  это  необычайная
энергия,  соединенная  с прямотой, прямым  выстрелом  ума...",  -  с  другой
стороны: "только бесчестный человек может не видеть величие Муссолини...".

     Штудируя "экономические" трактаты Эзры Паунда, такие как Удар & 1935, я
постоянно  ловил  себя на мысли, что  в эпоху профессионализма поэты  должны
заниматься поэзией, а не  политикой: слишком много  печальных примеров того,
что  получается, когда нарушается  этот  принцип  и  Достоевские  и  Толстые
начинают "пасти народ"...

     Паунд совершенно  не  терпел философских  обобщений  и  считал  женскую
способность  к  конкретным  и   определенным  действиям  высшим  проявлением
человечности. Его отрицательное  отношение к финансовому капиталу и денежным
операциям   базировалось   как   раз   на   утопии   натуральных   отношений
сен-симо-нистского  или   фурьеристского   толка.  Безумие   его  социальных
прожектов усиливалась присущей утопистам страстностью их защиты вопреки всем
реалиям  жизни,  экономического существования  или  устройства  государства.
Когда на  суде ему предъявили обвинение  в  измене и  объяснили  возможность
смертного   приговора,   он  уверял  адвоката,  что  суд  должен  немедленно
освободить его, ибо он единственный, кто имеет рецепт освобождения

372

     мира  от  ростовщичества,  а  заодно способен  разъяснить америка