были.
Рай не является отдельным местом, где будут компенсированы земные несчастья.
Существует только  один мир,  и,  кроме  него, нет  никакого другого,  чтобы
открыть новую реальность. Вся  реальность нам дана с самого начала, и только
мы сами не умеем ее ухватить.

792

     Бог  изгнал  человека из рая не  для того,  чтобы  запретить  познание,
которое может  привести  только  к  нему его творение, а чтобы  не позволить
последнему  испробовать  от  древа жизни.  Он  запретил людям  участвовать в
жизни.  И если этим он не захотел наказать непослушание, то это  значит, что
он так решил независимым постановлением. Он нас  лишил жизни,  чтобы  мы  не
перестали взирать на него. Потому что земное существование, столь печальное,
столь  тягостное,   содержит  в  себе  силу  убеждения,  от  которой  нельзя
избавиться: "Ведь нельзя же не жить". Именно  в этом  "нельзя же"  заключена
безумная сила веры; именно в этом отрицании она получает облик".

     Даже  практикуя отречение, Кафка не проповедует  мораль, он не  обучает
искусству жить;  он  описывает религиозный опыт.  Нам не дано разрушить мир:
во-первых,  потому  что мы это  не сможем  сделать, и, во-вторых, потому что
данный нам мир  неразрушим в себе самом и желаем как таковой.  Только доведя
его  до пределов его возможностей, мы  взорвем его бесцельность  и сможем от
него освободиться.

     "Делать  отрицательное, -  пишет Кафка,  - это  для нас  еще  возможно;
положительное дано  нам  уже". Значит, для достижения  этой  цели у нас  нет
лучшего оружия, чем  страдание. "То, что называется страданием  в этом мире,
становится блаженством в  другом  мире, без всякого изменения, освободившись
лишь от своей противоположности".

     Существующие  религии  придуманы, чтобы  успокаивать,  та  же,  которую
желает  он, должна  походить  на резак. Обычные религии  - языковые системы,
рано  утратившие  силу  убеждения;  истины,  о  которых  в  них  идет  речь,
невыразимы,  а  те, которые  провозглашаются, уже сомнительны: "Выражение, -
говорит он,  - не значит, в принципе, ослабление убеждения, а - тут не место
об этом  плакать  - слабость убеждения". Истинные убеждения - это бесплатный
дар, это озарения,  которых невозможно  ни  домогаться, ни  заслужить;  "Кто
ищет, не находит, кто не ищет, найдет".

     Мы  вошли, что  хорошо видно, в область мистики, и мистические  формулы
следуют одна за другой: "Верить - значит освободить неразрушимое в себе, или
лучше, освободиться,  или лучше: быть неразрушимым, или лучше: быть".  В тот
же день: "Слово быть (sein) обозначает на немецком  языке и существование  и
принадлежность кому-то". Или еще: "Иметь" не существует, есть только "быть",
быть, которое  испаряется, ищет  удушья". И  еще рано утром 25  января  1918
года: "Прежде чем  ступить  на порог Святая Святых, ты должен снять обувь, и
не только обувь, а все - твой дорожный костюм и багаж,

793

     и  твою  обнаженность, которая под  ним,  и все  то, что скрывается под
обнаженностью,  и  все, что находится  дальше, затем ядро и ядро ядра, и то,
что остается, затем остаток и затем еще искру вечного огня. Только сам огонь
поглощается Святая  Святых  и позволяет себя  им  поглощать;  один не  может
противостоять другому". Чтобы  дойти до этого состояния крайнего  обнажения,
нужно  ждать, оставаться пассивным:  "Только деятельность,  происходящая  от
созерцания, или, скорее, та, которая к нему возвращает, является истиной".


     Бог Кафки носит все признаки  иудаистского  Яхве, бог Книги Бытия,  без
каких-либо  следов  антропорфизма  -  надмирная  сила,  могущество, лишенное
формы,  определений, лица,  желания.  Впрочем, такой человек, как Кафка,  не
может быть ортодоксом. Хотя в Израиле  о нем часто говорят как об обновителе
Каббалы, он далек от проторенных религиозных путей. Свидетельство тому - его
собственное   сокровенное  признание,  затерявшееся   в   томике   Свадебных
приготовлений  в  деревне,  уникальность  которого  в  финальном  признании,
типичном для пророков:

     Не инертность, не злая воля, не неумелость... заставили меня  потерпеть
неудачу  во  всем  или даже позволили  мне потерпеть  неудачу,  а отсутствие
почвы, воздуха, закона.  Моя задача состояла  в том, чтобы создать  их, и не
потому,  что я мог бы когда-нибудь получить  все, чего мне недоставало, а  я
хотел  по  крайней мере  ничего не упустить, и  эта задача стоила  того. Это
самая  простая из всех  задач или  всего  лишь малейший их  отблеск...  Это,
впрочем, не  исключительная задача, она,  конечно же, часто  стояла и  перед
другими.  Однако была ли  она когда-нибудь таких размеров? Я не знаю... Меня
не вела  по  жизни, по  правде говоря, уже трясущая  рука  христианства, как
Киркегора, и я не смог  ухватиться за кончик ускользающего еврейского плаща,
как это сделали сионисты. Я конец или начало.

     Как  религиозный писатель  и  последователь  Киркегора, усвоивший  идею
абсурда человеческого существования и божественную  непостижимость, Кафка не
мог  пройти мимо старозаветных  историй жертвоприношения Авраама и испытаний
Иова,  модернистская версия которых является одним  из  подтекстов Процесса,
Замка и Превращения.



     Ф. Дюрренматт:

     Подобно  другим религиозным  писателям, смысл этого мира  он полагает в
Боге. Но вне мира. Поэтому для Кафки

     смысл  этого  мира непостижим. Все,  что  есть Бог, невольно  предстает
лишенным   смысла  -  бессмысленна  справедливость,   бессмысленна  небесная
милость.  Человек  не  знает,  почему он  виновен,  почему  над  ним устроен
процесс, почему  он  приговорен  к  смерти и  казнен и  каким образом  можно
обрести милость. Кафка  отклоняет не веру в Бога, но  веру в возможность его
постижения.  Поэтому  для  него не имеет смысла  вопрос,  справедлив Бог или
несправедлив, милостив или нет,  так же как и вопрос, бессмыслен ли этот мир
или  исполнен смысла.  Человек должен подчиниться  абсурдности  Бога, или он
обречен на то, чтобы задавать бессмысленные вопросы, на которые нет ответа.

     В  Процессе  сказанное выражено  более  кратко  -  в  вопросе, заданном
прокуристу К.: как ты можешь утверждать, что невиновен, когда не  знаешь, по
какому  закону  тебя  судят?  Как  зло  и  добро,  вина  и  невиновность  не
противостоят   друг   другу,   но    являются   двумя   взаимосвязанными   и
взаимообусловленными  неотделимыми  друг  от  друга  реалиями  человеческого
существования. Вина  -  суть  существования,  у Кафки есть  даже  выражение:
"дьявольский в  своей невиновности", означающее, что в человеке  нет ничего,
что могло бы прельстить дьявола...

     В  притче  об  Иове   выражена   убежденность  европейского   человека,
воспитанного  в   иудео-христианской  религиозной   традиции   в   том,  что
происходящее в мире имеет свой смысл на метафизическом уровне. Это убеждение
может  воплощаться в  наивной вере в то, что Бог воздает человеку по внятным
последнему  меркам справедливости. Отсюда убеждение  друзей Иова,  пришедших
его утешить в реальной вине  Иова. Из этой убежденности фактически возникает
проблема теодицеи - оправдания Бога в  том зле, которое он  допускает в мире
[ведь  в мире  без зла  сама необходимость  Бога проблематична]. Прототипная
Иов-ситуация в  Библии разрешается  отнюдь  не на пути теодицеи  -  ситуация
приобретает смысл,  когда Бог  вступает в разговор с  Иовом, и тот не только
перестает  ощущать  свою  богооставленность,  но  и  получает  подтверждение
правомерности своих вопрошаний.

     Радикальное  отличие Йозефа  К. от Иова в том, что ему  не хватило  сил
"достучаться до  Бога".  Самая  замечательная, центральная сцена Процесса  -
рассказ  священника  пришедшему в собор Йозефу  о стражнике, не пропустившем
поселянина через врата закона. Поселянин  так и этак уговаривает  пропустить
его через врата, подкупает, льстит, но  так  и не может  дождаться заветного
"Проходи!". Стражник ведет долгий разговор с поселянином, уговаривая


795

     того  в бессмысленности затеи,  не  препятствуя,  однако,  пройти через
ворота  силой. Когда, отчаявшись добиться  разрешения, поселянин оказывается
на пороге смерти, стражник говорит: "Я сейчас уйду, потому что я тут стоял в
воротах, которые  были предназначены  для тебя. Это  были ворота  только для
тебя, больше они никому были  не нужны". Иными  словами,  поселянин не  смог
воспользоваться  единственным путем, данным  ему Богом,  не  достучался, как
Иов,  не воспользовался  наставлением Писания:  "Стучите и отверзется  вам".
Йозеф  К.  тоже  не  исполняет евангельскую  заповедь.  Он  ищет  оправдания
поселянину: "Ведь привратник обманул поселянина, он не сказал ему главного".
Но ведь он не сказал поселянину и "уходи прочь!".


     У  Йозефа  К.  происходит  странное  отождествление.  Он  отождествляет
мысленно себя  с поселянином, а привратника со священником. И тем самым, раз
привратник обманщик,  то  и священник обманщик. Йозеф К.  говорит это в лицо
священнику,  хотя  священник  пытается  ему  говорить   о   вине,   о   вине
метафизической, а не только о вине, по  которой возможен процесс. Потому что
здесь  грозит наказание не только за конкретную,  совершенную им юридическую
вину, а здесь речь идет о некой метафизической вине, вине не перед людьми, о
вине перед истоками бытия.

     Среди множества прочтений Процесса - процесса, идущего  в  душе  самого
Кафки, есть и  такое: мир абсурден, пока  в  нем  нет Бога, пока  человек не
способен  достучаться   до  него.  Но   поскольку  Процесс  автобиографичен,
поскольку  он идет  в  душе, поскольку он - исповедь, то смысл исповеди  - в
недостатке у героя дерзновения, в согласии на  абсурд бытия. Процесс  потому
столь  близок всем  нам, что в  сталинские времена все были  Йозефами К., со
всеми "происходил абсурд", все рассуждали  одинаково: "С  другими происходит
правильно, но вот я-то не виноват".

     В Библии  про Иова заранее говорится, что "был  человек этот непорочен,
справедлив и богобоязнен, и удалялся от зла".  Невиновность в  данном случае
означает больше, чем отсутствие дурных поступков, - это еще и справедливость
к окружающим и почитание Бога. В  отношении Иозефа  К.  можно сказать только
то,  что дурного  за ним не числилось. Невинно пострадавшим  часто чувствует
себя тот, кто уверен, что он не хуже других.

     С  психологической  точки зрения  существенно лишь  то, считает ли себя
действующее лицо  невинно  страдающим.  Но  с  теологической  позиции  смысл
ситуации зависит  от того,  является  ли  ее  субъект праведником или на нем
лежит определенная вина?


796

     В  первом  случае  речь  идет  об испытании  субъекта,  во  втором  - о
наказании  и  одновременно  предупреждении.  Библейскому  Иову окончательный
вердикт выносит тюремный капеллан,  решительно отвергающий правоту  суждений
героя.  Верное суждение  героя о  собственной  ситуации засчитывается ему  в
оправдание,  а  ложное - вменяется в вину.  Итак,  осознание и оценка героем
своего положения есть важный компонент ситуации, в  которую тот  попал. Этот
смысл  доносят до читателя  библейская  притча и  ее  рефрен,  созданный  Ф.
Кафкой. Иначе говоря, мало быть праведником в поступках и помыслах, надо еще
быть  верным в  рефлексивной оценке того  и  другого. Пока нет верной оценки
происходящего,   нет   и   обретения   смысла,   экзистенциальная   ситуация
неразрешима, а вопрошаниям суждено остаться  безответными. Таков общий  итог
библейского и кафкианского повествований.

     Итог,  не  исчерпывающий и  далеко  не  единственный...  Рационализация
абсурда не  ликвидирует  его,  судьба, будучи  проясненной,  перестает  быть
судьбой.


     X. Л. Борхес:

     Сюжет,  как   обычно  у  Кафки,  ужасающе  прост.   Герой,  подавленный
непонятным  ему  бессмысленным процессом,  не может  ни  выяснить,  в чем он
обвинен, ни даже встретиться с неуловимыми судьями, которым предстоит судить
его; суд же,  без  предварительного  рассмотрения дела, приговаривает его  к
обезглавливанию. В другом романе Кафки герой - землемер - вызван в замок, но
ему не  удается ни проникнуть  в замок,  ни познакомиться с теми, кто замком
управляет.

     В одном из рассказов Кафки речь идет об императорском послании, которое
не доходит  до  адресата из-за того, что  люди задерживают гонца; в другом -
человек умирает, не сумев выбраться в ближайшее селение...

     Никто  еще  не догадался, что  произведения  Кафки -  кошмары,  кошмары
вплоть до безумных подробностей. Например, человек, который в  первой  главе
"Процесса"  задерживает  Йозефа  К.,  одет в  превосходно  пригнанный черный
костюм, "снабженный  различными пряжками, петлями, пуговицами, кармашками  и
поясом, что придавало ему очень практичный вид, хотя было непонятно, что для
чего могло служить". Например, зал заседаний суда с таким низким сводом, что
люди, переполняющие  галереи, кажутся горбатыми, "а некоторые  берут с собой
диванные подушки, чтобы не ушибиться о потолок".

797

     Мощь  Кафки бесспорна.  В Германии  существует множество  теологических
интерпретаций его произведений. Нельзя считать  их неверными - известно, что
Франц Кафка был приверженцем Паскаля и Киркегора, - но они и не обязательны.
Один  из моих друзей  назвал мне человека, предвосхитившего фантазии Кафки с
их немыслимыми провалами и бесчисленными мелкими препонами: это элеат Зенон,
придумавший бесконечное состязание Ахиллеса с черепахой.

     Э. Фромм при интерпретации Процесса исходил из трех  посылок: что роман
-  описание  сна  Йозефа  К., что жизненная  установка  героя  -  бессилие и
панический страх  перед угрозой покинутости людьми и что никто, кроме самого
человека, не сможет увидеть истину о себе. Итог анализа таков:

     Всю жизнь К. пытался найти ответы, вернее, получить ответы от других, а
теперь  он  сам задавал вопросы, и правильные вопросы. Только  перед смертью
благодаря страху он смог увидеть, что бывает на свете любовь и дружба, и как
это  ни  парадоксально, в тот момент, когда он умирал,  он впервые поверил в
жизнь.

     Мне трудно согласиться с версией сна, разве что вещего - вестью Кафки о
грядущем.  Что до  Йозефа К., то  мне претит как  доктрина бессилия,  так  и
доктрина предсмертного прозрения.  Даже если и  то, и другое - правда, более
высокой правдой  мне  представляется идея  судьбы - того  процесса,  который
каждый ведет с предопределением. Ключевую  мысль  священника о суде, который
принимает, когда ты приходишь,  и отпускает,  когда ты уходишь, я  понимаю в
смысле  единственной   защиты   против  рока  -  человеческой  установке  на
собственную жизнь: при  всей фатальности судьбы необходимо согласие человека
покориться  ей.  Установка  на жизнь или  смерть  - только это  защищает или
лишает человека главной защиты...

     Эрих  Фромм  интерпретировал  Процесс как  теологическое  видение мира,
близкое  к  кальвиновскому  варианту.  Человека  осуждают   или   милуют  по
божественному предопределению. Он может лишь трепетать и отдаться на милость
Божью.  Кафка  предполагает  кальвиновскую  концепцию  вины,  представляющей
крайнее выражение авторитарной совести.

     Однако в одном отношении авторитеты  "Процесса"  существенно отличаются
от кальвиновского  Бога. Вместо того, чтобы быть славными и величественными,
они растлены и  грязны.  Этот  аспект  символизирует протест К.  против этих
авторитетов.

798

     Он  чувствует  себя  подавленным  ими  и виноватым,  и тем  не менее он
ненавидит их и  чувствует отсутствие у них хоть какого-то морального начала.
Эта смесь подчиненности  и протеста  характерна для многих людей, поочередно
то покорных авторитетам, то восстающих против них...

     По мнению  Фромма, ключевая фраза  священника: "Суду ничего от тебя  не
нужно.  Суд  принимает  тебя, когда  ты  приходишь,  и  отпускает, когда  ты
уходишь" - выражает сущность уже не авторитарной, а гуманистической совести:
никакая  внешняя  сила не может  предъявить  человеку моральных  требований,
человек  ответствен  только  перед собой  за то,  как он распорядился  своей
жизнью.  Он  сам  должен слушать  голос  своей  совести и  отвечать за  свои
поступки. "Если  же он  не понимает этого,  он погибнет;  никто  кроме  него
самого, не может помочь ему".

     Взгляд его [К.]  упал на верхний этаж дома, примыкающего к каменоломне.
И как вспыхивает свет, так вдруг распахнулось окно там,  наверху, и человек,
казавшийся издали, в  высоте, слабым и тонким,  порывисто наклонился  далеко
вперед и протянул руки еще дальше. Кто это был? Друг? Просто добрый человек?
Существовал ли он? Хотел ли он помочь? Был ли он  одинок? Или за ним  стояли
все?  Может  быть,  все  хотели помочь? Может быть, забыты еще  какие-нибудь
аргументы?  Несомненно,  такие   аргументы   существовали,  и  хотя   логика
непоколебима,  но против  человека,  который хочет жить,  и она  устоять  не
может. Где судья, которого он ни разу не видел? Где высокий суд, куда он так
и не попал? К. поднял руки и развел ладони.

     Комментарий Э. Фромма:

     В первый  раз К.  мысленно  представил себе солидарность  человечества,
возможность дружбы  и обязанность  человека по отношению  к  самому себе. Он
задается вопросом, что  это был  за высший суд,  но высший суд, о котором он
спрашивает теперь, это не иррациональный авторитет, в какой он раньше верил,
а высший суд его  совести, который  и есть настоящий обвинитель и который он
не умел распознать. К. осознавал  лишь  свою  авторитарную совесть и пытался
манипулировать авторитетами, которые  она  представляет.  Он  был  настолько
занят этой самозащитой от чего-то  трансцендентного ему, что совсем  потерял
из виду свою действительную проблему.  Сознательно он считал себя виноватым,
потому что авторитеты осудили его,  но он был виновен потому, что  растратил
свою жизнь впустую и не мог ничего изменить из-за неспособно-

799

     сти  понять свою вину. Трагедия в  том,  что только  когда было слишком
поздно, он обрел понимание того, в чем она могла состоять.

     Прочитав в 1925-м Процесс, Г. Гессе писал:

     Вот еще одна редкостная, захватывающая, дарящая радость книга! Она, как
и все  произведения поэта, представляет  собой сплетение тонких нитей грезы,
умело  сконструированный вымышленный  мир, выполненный  с  таким  изысканным
умением,  с  такой  напряженной  силой воображения,  что  возникает  жуткая,
напоминающая отражение в  вогнутом  зеркале мнимая реальность.  Поначалу она
действует,  как ужасный сон, подавляя и устрашая, пока читатель не постигнет
тайного   смысла  этого   сочинения.   Тогда   прихотливые,   фантастические
произведения Кафки начинают  излучать утешение, ибо смысл его  поэзии совсем
не тот,  о каком  можно  подумать,  видя  необыкновенную  тщательность  этой
ювелирной  работы;  смысл  ее - не  в искусстве исполнения, а в  религиозном
чувстве.   Произведения  эти  дышат  кротостью,   пробуждают   покорность  и
благоговение. Так же и "Процесс".

     Гессе  увидел  в процессе  не столкновение  человека  с  обществом  или
государством,  не  поглощение  индивида  Системой,  не отношение бесправия и
всемогущества  на земле, но извечную греховность всякой жизни, не подлежащую
искуплению.

     Большинство обвиняемых  осуждены  в этом бесконечном процессе, немногих
счастливчиков  полностью  оправдывают, остальных  же осуждают "условно",  то
есть  в  любой  момент против  них может быть возбуждено  новое  дело, может
последовать  новый  арест.  Короче,  этот  "процесс"  -  не  что  иное,  как
греховность самой жизни,  а "осужденные" -  в  отличие от  невиновных  -  те
подавленные, полные  предчувствий люди,  у которых от  одного взгляда на эту
греховную  жизнь щемит  сердце. Но  они могут обрести спасение,  идя  стезей
покорности, кротко принося себя в жертву неизбежному.

     Имеет   ли  право  на  существование  столь  оригинальная,  неожиданная
интерпретация?  Ес