.
Плохая жизнь -  плод  мысли-недоноска, все мы,  фигурально  выражаясь, плоды
абортивных идей. Но и  сами  идеи -  выкидыши жизни: качество идей - функция
того,  как мы живем. Когда Малларме говорил, что мир  создан для того, чтобы
завершиться  хорошей  Книгой  (идеей,  мыслью), он  подчеркивал генетическую
связь между  качеством мира и  духовностью, им порождаемой. В  конце концов,
человек или социум способны понять только то, что они  сами рождают: украсть
мысль  или идею невозможно  - их можно лишь  ощутить  в себе. Конечно, можно
произносить любые слова, но инструментами становятся лишь те из них, которые
мы считаем своими.  В  России  понаписаны  или  переведены мириады  слов, но
питается она  теми, которые ужились в ее заскорузлом, скованном историческим
холодом и голодом сознании, к тому же не шибко трезвом. Россия живет идеями,
в  лучшем  случае, эпохи Макиавелли или  Ивана  Грозного  и, даже "догоняя",
кичится своим "старолюбием", "собственным путем" и "неповторимостью". Россия
полагает, что мир стоит  и ждет, пока с мыслями и  идеями Гельвеция,  Руссо,
Кампанеллы,  Бланки, Фурье или Сен Симона  мы "догоним и  перегоним"  эпоху,
питаемую  Джойсом,  Элиотом, Прустом,  Йитсом,  Кафкой,  Фолкнером,  Фришем,
Дюрренматтом, Музилем, Арто, Гессе, их детьми и внуками...




ВРЕМЯ

     Настоящее не существует, оно становится. Все было.
     Ж. П. Сартр

     Не существует никакого "было" - только "есть".
     Д. Джойс

     Минута: минущая: минешь
     Так мимо же, и страсть, и друг!
     Да будет выброшено ныне ж -
     Что завтра б - вырвано из рук!

314

     Минута: мерящая! Малость
     Обмеривающая, слышь:
     То никогда не начиналось,
     Что кончилось. Так лги ж, так льсти ж.

     - Но ведь завтра когда-нибудь будет сегодня!

     -  Нет,  никогда!  Завтра  никогда  не   бывает  сегодня!  Разве  можно
проснуться поутру и сказать: "Ну вот, сейчас, наконец, завтра"?

     - Ничего не понимаю, - протянула Алиса. -

     - Все так запутано!

     - Просто ты не привыкла жить в обратную сторону, - добродушно объяснила
Королева. - Поначалу у всех немного кружится голова...

     - Очень хорошо,  - продолжала Королева. - Помнишь при этом и прошлое  и
будущее!

     - У меня память не такая,  - сказала Алиса. - Я не могу  вспомнить  то,
что еще не случилось.

     Да,  все мы носим свое  будущее с собой. Об этом  -  Улисс. А нередко -
живем в обратную сторону как в странном происшествии с Бенджамином Баттоном.

     "Каждое мгновение - это плод сорока тысячелетий. Мимолетные дни, жужжа,
как мухи  устремляются в небытие,  и каждый миг -  окно, распахнутое  во все
времена" (Т. Вулф).

     Синхронизм времени Джойса  отвечает истории У. Эко как  сосуществования
всех эпох: речь идет  не о "перетасовывании" или "переигрывании" истории,  а
именно о "параллелизме" исторических событий и имен. Такого рода синхронизму
естественным  образом  отвечает  симультанизм  -  одновременное  изображение
разных сторон предмета (истины), которые невозможно увидеть одновременно. То
и другое - синхронность и  симультанизм -  открывали модернистам возможность
постичь  сущность  предмета  при   помощи   множества  аспектов,   поскольку
одна-единственная точка зрения дает лишь "обманчивую иллюзию". Историческому
"расщеплению" времени  модернизм противопоставил "синтез", многоаспектность,
многоканальность,  ценность  многопозиционной  перспективы  "с  точки зрения
вечности".

     "Все  моменты прошлого, настоящего  и будущего  всегда  существовали  и
всегда  будут  существовать.  Тральфамадорцы  умеют  видеть  разные  моменты
совершенно  так  же,  как  мы  можем  видеть  всю  цепь  Скалистых  гор" (К.
Воннегут).

     В  конце  концов  существует  бесчисленное  множество  миров,  и каждое
мгновение переносит нас в новую действительность. Не

315

     отсюда  ли Путешествие в Византию,  этот опыт  бесконечности времени во
времени?

     Ведь  дух вневременен.  История  иллюзорна.  Искусство  - антивремя. Не
отсюда ли тяжба со временем, которую ведут все поэты?

     Кто со временем поспорит?
     Не пытайтесь! Переборет!
     Всех и вся в песок сотрет!
     Рухнет власть и та и эта.
     Но одно лишь: песнь поэта -
     Мысль поэта - не умрет!

     Как там у Бодлера?  - "Искусство - вечность,  время - миг"... Да, время
как основной мотив лирической поэзии.

     Часов песочных мерное молчанье,
     И смерть Поэта - времени река.

     Возьмем  к  примеру эпическую грандиозность Мильтона:  место действия -
Вселенная, время действия - бесконечность. Космичность Потерянного рая...

     Часов свинцовостопных вереницу,
     Завистливое Время, подгоняй
     И тем, чего мы алчем до гробницы,
     В пути свою утробу наполняй;
     А так как все, что б ты не поглощало, -
     Лишь суета и ложь,
     Ты мало обретешь,
     Мы потеряем мало!

     Время как составляющая, как  основа художественной ткани  произведения,
как задача  и цель художника, как часть  его философии.  Читай Пуле,  Руссе,
Ришара, Стробинского.

     Со   времени   Лессинга  время   в   искусстве   -   предмет   обширной
антилессингианы: борьбы против разграничения  пространственных  и  временных
искусств.  Искусство как непрерывное  преобразование времени и пространства,
как обогащение времени, как выведение культуры из-под его власти.


     Время: не-свобода. Культура: свобода.

     Разве Томас Вулф не превратил роман в окно, распахнутое во все времена?
А новые романисты?..

316

     А   мистифицирующее,  иронизирующее,   всеопровергающее  время,   время
Борхеса?

     Наша индивидуальная  судьба устрашается  не  того, что она нереальна, а
того,  что она  необратима  и иронична.  Время  -  субстанция, из которой  я
сделан.  Время  -  река, уносящая  меня, но эта река  я сам.  Время  - тигр,
вонзающий в  меня  челюсти,  но этот  тигр я сам. Время -  огонь, пожирающий
меня,  но  этот огонь  я  сам. Мир, к  несчастью, реален, а я, к  несчастью,
Борхес.

     Мне двадцать три, и Время, этот вор,
     Неуловимый, дерзкий, быстрокрылый,
     носит дни моей весны унылой,
     Так и не давшей всходов до сих пор.

     Плюрализм времени в искусстве  боли?  Время,  остановившееся в Упорстве
памяти,  и Время, не имеющее берегов, время Ожидания Годо и время Изменения,
Поиск  утраченного  времени  и   отключение   от  времени  Билли  Пилигрима,
сосуществование всех  времен  Тральфамадора и  их  распад  и  несоединимость
Йокнапатофы, закрытое время Кафки и  открытое время  Бютора, поток времени и
его коллапс, гипертрофия времени и его искалечивание...

     Одни  лишили его прошлого и будущего и свели к чистой интуиции момента;
другие, как Дос Пассос, превратили его в ограниченную и механическую память.
Пруст и Фолкнер просто обезглавили время; они отобрали у него будущее...

     Эксперименты Джойса с категорией  времени,  может быть, и  есть ключ  к
пониманию  его  искусства.  Не  отсюда  ли  брионовское:   "...увидеть   все
мироздание, охватить космос взглядом Бога"?

     Величайший преобразователь  времени -  Джойс. Время и  пространство  то
растянутые  до  бесконечности,  то сжатые  в точку силой духа,  обратимые  и
незыблемые. Прошлое  и будущее, живущие в настоящем, - таков Улисс.  История
без времени - таковы Поминки...

     Джойс ввел  в оборот понятие "now and here", соединяющее в себе  триаду
"время - пространство - человек" и присущее модернизму в целом. Отталкиваясь
от  стагиритовой концепции времени, Джойс ощущает "теперь" как "плодотворный
момент", включающий  в себя все  времена, как неразрывное единство прошлого,
настоящего и будущего с человеческим пространством  и сознанием, как слияние
воедино World и Welt, мира и века людей.

317

     Машина  времени,  Улисс,  повинуется  ее  создателю абсолютно.  Вперед,
назад,  как угодно  и с  любой скоростью. Трупы,  встающие из могил,  живые,
обращающиеся   в  трупы.   Движение   как  покой  и  покой   как   движение.
Остановившееся время.  Эмоциональная  структура времени.  Время  как  язык и
время  как лейтмотив.  Время,  просачивающееся в  его героев, заполняющее их
горечью, рвущее их сознание, отягощающее их память...

     В  публичном  доме, болтая с  проституткой, дурачась,  Блум  произносит
коротенький пародийный политический  спич; за те несколько минут, что длится
его  речь,  он успевает прожить бурную жизнь,  стать  лорд-майором  Дублина,
ольдерменом,  социальным  реформатором, национальным  героем и освободителем
Ирландии, основателем мировой  империи -  Леопольдом I, строителем небесного
града,  святым, чудотворцем, мессией из дома Давидова, жертвой искупления за
все грехи мира, мучеником, еретиком, сжигаемым церковью на костре.

     И  все  то же  происходит  с  материей:  миры  стягивающиеся  в  точку,
песчинки,  вырастающие  до  миров,  бесконечность  и  ничтожность, слившиеся
воедино.

     "Все  лежит  в  пространстве,   к  чему  я  во  времени  должен  прийти
непреодолимо".

     Все  во всем.  За границами времен и пространств - все во всем. И когда
Стивен отождествляет уродливого,  тупоумного школяра с Гамлетом и Шекспиром,
и когда у Блума полицейские  ассоциируются  с Вавилонской башней,  Китайской
стеной и  пирамидами в Гизе - это свидетельствует не о  непредсказуемости  и
извилистости  сознания,  а  о нерасчлененной незыблемости  мирового хаоса, о
единой природе человеческого с позиции Бога.

     Время относительно, оно подчиняется вечному "теперь", "здесь и сейчас".
Даже  исторические  циклы   вышли  из   космической  безвременности.   Время
циркулирует  вокруг  безвременного центра  по образцу  юнговых мандал.  Хотя
архаическое или  мифологическое время  почти всегда циклично  -  не поток, а
качание  между полюсами: жизнью и  смертью,  днем  и ночью, временами  года,
эпохами и культурами, - мифическое прошлое - не просто предшествующее время,
а   сакральное,   первичное,   божественное  пра-время,   особое   состояние
первотворения,   предшествующее  началу   отсчета.  В   наше   сознание   не
укладывается это "до", для рационализма -  это  выход за пределы времени,  а
вот для мифологического  сознания  именно  недвижимое  время  -  реально.  В
теократическом сознании время и вечность сосуществуют, накладываются одно на
другое: время богов и время людей, постоянство и проходимость.

318

     В  какой-то  мере сам миф  есть весть "оттуда",  реликтовая  информация
времен творения. Отнесение действия к пра-времени  - общая и важнейшая черта
мифа, относящаяся ко всей архаической эпике - от мифов Вавилона  и Шумера до
Эдды.

     Сакрально-мифическое  время,  как и коллективная память, антиисторично,
оно  имеет платоно-ведийскую структуру и признает лишь первичные категории и
архетипы,  а не исторические события и изменения. "Чистое"  время уничтожает
текущее,    цикличное,   повторяемое.   Это   время    ритуала,    традиции,
эсхатологических  чаяний, надежд  на  корни,  а не  сбрасываемые листья. Это
время спасения от истории и от страха перед историей. Даже мы, прогрессисты,
не смогли избавиться от этого времени.  Ибо эсхатологический миф, который мы
исповедуем, - миф  о  грядущем  золотом веке -  есть способ ликвидации этого
страха,  ужасов  нашего времени.  В этом  отношении  наш  миф  исторического
прогресса  мало  отличается  от  мифов  цикличности,  возникших  в  ведизме,
пифагорийстве, стоицизме, развитых Лукрецием и Вико, возрожденных Бланки, Ле
Боном, Ницше, Шпенглером, Тойнби, Сорокиным, Элиаде.

     Мифологическое  время  нечувствительно  к истории,  оно  игнорирует  ее
поверхностность. Это -  сущее время,  время не-из-менений, сокровенное время
постоянства, время-вечность.

     Мифологическое  время  суть  время искусства  в  целом,  искусства  как
такового,  вечного  или абсолютного искусства, имеющего дело с безвременными
прототипами.  Стихия  и символика  универсальной  повторяемости-неизменности
присуща  эпической драме  не  в меньшей мере, чем античному  мифу.  Об  этом
свидетельствует  даже не  синдром вечного  наследования  персонажей  - Эдип,
Электра, Антигона, Федра,  Одиссей,  Фауст, -  но  неизменность  обращения к
глубинной  психологии человека,  освобожденной от социальных обстоятельств и
временных признаков. Действие перенесено извне вовнутрь,  то есть  туда, где
время остановилось. Все это очень сложно, это надо глубоко пережить,  - нет,
этим надо ЖИТЬ!

     Джойс жил этим, отсюда его подчиненность не временному, а вечному. Даже
циклизм  Улисса или Поминок-падение и воскресение, спуск и подъем ведут не к
прогрессу,  не к  обновлению,  но  движутся  по  кругу. Не  потому ли  поток
сознания Джойса вообще не подвластен хронологии?

     Эксперименты  со временем, начатые  Джойсом и доведенные до  изощренной
виртуозности Бютором, попытки создать цельный

319

     образ Времени уже сегодня приносят свои мучительные плоды. Мучительные?
Да, Глядящий-На-Свой-Дом  * так и скажет: все эти годы меня постоянно терзал
некий кошмар... идея временных соотношений. Проблема трехэлементного времени
полностью подавила меня и стоила бесчисленных страданий.

     Время - тиран; его нужно уничтожить... Минута: мающая! Мнимость

     Вскачь - медлящая! В прах и в хлам
     Нас мелящая! Ты, что минешь:
     Минуты: милостыня псам!
     "Жизнь это много дней. Этот день кончился...".

     Как  все  великие  художники,  разве  что  на  другом  уровне знания  и
понимания, Джойс отказывал  времени  и  истории в праве  на существование  в
привычном  для  нас  смысле. В истории нет времени, "все протекает в  вечном
настоящем", как выразился он однажды.

     С. Хоружий:

     "Вечное  настоящее", однако,  не один  миг,  а  все миги,  и  притом не
слившиеся вместе,  а остающиеся раздельными, как в настоящей истории. Будучи
раздельны, они образуют некое свое измерение  - и  в этом смысле время здесь
существует; но его нет в другом смысле, не столь буквальном:  оно  ничем  не
отличается  от  пространства. Все миги,  все события,  прошлые, настоящие  и
будущие, наделены статусом настоящего, то есть  становятся одновременными; а
раз  они  тем  не  менее  не  сливаются,  а  остаются  раздельны, значит, их
разде-ленность - чисто пространственного рода. На месте исчезнувшего времени
(которое  Джойс, в  отличие  от  Пруста,  не  станет  искать,  ибо уничтожил
умышленно!) открывается  новое,  дополнительное  пространственное измерение.
Как скажет физик, Джойс изменил топологию вселенной, заменив ось времени еще
одной пространственной осью.

     Но его  цель  не в  этом.  Счеты  у Художника не с  временем:  не с его
пропажею,  как у  Пруста, не с его "бегом", как у Ахматовой, - они именно  с
историей.  Он  издавна не  любил ее  такой, какой ее  представляют все, и не
верил в реальность ее такой. Уже в "Улиссе" Стивен  и Блум, не сговариваясь,
выносят  истории  вердикт  недоверия:  для  первого  "история  - кошмар,  от
которого я пытаюсь проснуться", для второго -

     'Т. Вулф.

     "все это бесполезно. Сила, ненависть, история, все эти штуки". И сейчас
художник, наконец,  рисует свою,  истинную картину истории.  Замена  времени
пространством  изменяет  отношения событий, характер  связей  меж  ними и  в
результате нацело отменяет все,  что было или считалось "законами истории" -
причинно-следственные  связи,  "прогресс",  "развитие",  что   хотите...   -
аннулирует  историю  как  процесс. (Это  и  есть  пресловутая  аисторичность
мифологического сознания, производимая им  специализация,  опространствление
истории  космоса,  о котором премного писали).  Но с  устранением "процесса"
остается  не хаос. По  циклической модели  Вико, не  расходящейся в этом и с
собственными интуициями Джойса, мир конечен  во  "времени";  и,  стало быть,
существуют  лишь офаниченные возможности  для  событий и  их комбинаций.  Во
вселенской  панораме  всех  "вечно настоящих"  событий,  что  занимает место
истории, непременны повторения, совпадения, соответствия, переклички. Они не
имеют объяснений, не выводятся ни из каких законов, они просто - есть. Жизнь
человека - тропка в  лесу событий,  nella  selva  oscura первых строк Данта;
какие-то  из  повторов и  соответствий  он  встретит  на  ней, какие-то нет.
(Первый прообраз такой [оп-ространственной] картины жизни,  когда человек не
творит, а  просто "встречает"  ее  события как путник -  селения и  пейзажи,
сквозит уже в речах Стивена в "Улиссе").

     Главная   парадигма   истории   -   падение,   как  это   неопровержимо
свидетельствуется балладой о Финнегане (впрочем, согласной со Св. Писанием).
И роман Джойса усиленно развертывает эту парадигму, заданную падением бухого
Тима с лестницы.  Падение Адама  в раю,  падение со  стены Хэмпти-Дампти, то
бишь  Шалтай-Болтая,  падение   Ниагарского  водопада,  нью-йоркских  акций,
Наполеона  с  вершины  славы,  Эрвиккера,  натворившего  что-то  ужасное  по
сексуальной части... Но, согласно балладе,  равно как  и модели  Вико, здесь
должно быть и противоположное: парадигма восстания, воскресения. Ее основное
выражение  - конечно же,  многоязычная  игра  слов.  Во-первых, Finnegans-in
negans, "конец  (франц.)  отрицающий (лат.)"  - отрицание конца, новоначало.
Во-вторых, уже  по-английски Finnegan  -  Finn again, то есть "Финн  снова",
Финн  воскрес.  Мы находим  это  восклицание  в конце  романа,  на последней
странице; однако за ним идет  еще фраза без конца, составляющая одно целое с
фразою  без начала,  которой  открывается книга.  И  мы  понимаем, что так и
должно  быть. Все есть  замкнутый круг  - и мировая история, и роман, что ее
содержит и выражает. И воскресение - только возвращение начала.


321

     Мне  в высшей степени  импонирует  идея  влияния будущего  на  прошлое.
Эволюция  духа  не  просто  нескончаемая  переоценка  ценностей,  не  вечный
пересмотр  и  переосмысливание  культуры, но непрерывное  обновление  самого
прошлого, я бы даже сказал  - создание  нового измерения  времени:  будущего
прошлого. После Джойса необходимо новое  прочтение культуры былых времен. По
словам Ф. Брокбэнка, Шекспир, Свифт, Стерн и Диккенс, как только их читатели
откроют для себя "Улисс" и "Поминки по Фин-негану", уже перестанут быть теми
же самыми писателями.






     Часть III. ВЕК ДЖОЙСА

СИЛОВОЕ ПОЛЕ УЛИССА

     Детей имеет он повсюду.
     Д.Джойс

     Конечно,  ни один значительный писатель не "выходит" из другого, но тем
не менее из  Джойса вышли  все,  и не только писатели -  художники, теологи,
философы, музыканты, ученые. Как бы  не относились  они к Джойсу и что бы не
вынесли  из него, - все они, подобно Беккету, Фолкнеру  или  Апдайку, -  без
него были бы иными.

     Даже не гнушавшиеся  при случае плюнуть в него вторили  ему. Олдингтон,
выливший  на  Джойса  не один  ушат грязи,  заимствовал  у  него  не  только
интонации, но и целые фразы: "Дивная старая Англия. Да поразит тебя сифилис,
старая  Сука;  ты  отдала  нас на  съедение  червям",  -  а  украв,  обвинил
обворованного в тлетворности его духа.

     Чтобы знать  Джойса,  вовсе не обязательно его читать, достаточно после
него жить. Такие художники настолько преображают жизнь, что мы знакомимся  с
ними,  наблюдая эти  изменения. Если  мы знаем  сегодняшнего  -  теперь  уже
джойсовского человека, - значит мы усвоили Джойса.

     Как показал Малькольм Каули, современное искусство  знает слишком много
примеров  ритуальных   убийств   и  ритуального  же   поедания  детьми  мяса
собственных "отцов" -  Шервуд Андерсон, Томас  Вулф, Дос Пассос,  Хемингуэй,
если еще не умерли во второй  раз  - как великие,  то уже побиты каменьями и
изгнаны в пустыню. Фолкнер,  Фицджеральд  и  Эдмунд  Уилсон еще держатся, но
настанет и  их черед. Что сказать  на это?.. Ясно, еще не  пришло  время для
окончательных  оценок.  Но  так же  ясно, что  слишком  много  звезд  первой
величины, светивши