я и пиджаков, ощущал запахи их духов и табака. Лиззи
простирала ко мне руки, смотрела на меня, я не сомневался, что  она  видит
меня, ждет моей помощи, и я уже приподнялся в кресле,  готовый  бежать  на
злосчастный белый  карлик,  так  был  настойчив  ее  молящий  взгляд,  так
призывен ее слабый крик.
     Нет, дело было не в совершенстве оптического обмана, сделавшего  этих
давно умерших людей  столь  жизненными,  что  они  стали  реальнее  жизни.
Случись у меня на глазах встреча Агнессы и Аркадия, я равнодушно прошел бы
мимо, мало ли встречается людей после разлуки, да и  не  стали  бы  они  в
реальной жизни так разглагольствовать  о  своих  муках,  так  всплескивать
руками, так бросаться друг другу в объятия,  их  бы  высмеяли  за  неумную
несдержанность, я бы первый посмеялся. Но  здесь,  в  моем  кресле  с  его
микроклиматом, я не смеялся, я трепетал, в смятении сжимая  руки,  страдая
чужим страданием, радуясь чужой радостью.
     Уже после спектакля, принимая от робота  одежду,  я  разговорился  со
старичком, моим соседом.
     -  Многое  предки  делали  не  хуже  нашего.  Театр  у   них   достиг
совершенства, вряд ли и сейчас можно придумать что-либо лучшее.
     - Можно придумать иное, чем Гомер или Леонардо, в своем роде такое же
совершенное, но не лучшее, - возразил он. - Шедевры искусства  законченны.
Именно поэтому они нетленны. Вы не будете жить в хижинах и дворцах  времен
Свифта и Пушкина, не будете есть их еду, ездить в их экипажах,  носить  их
одежду, но то искусство, что восхищало их сердца, восхитит и ваше, молодой
человек. Искусство непреходяще, новое не отменяет в нем прежние свершения,
как в технике и в быту, но становится вровень с ними.
     Спектакль в стереотеатре так взбудоражил меня, что  я  долго  не  мог
успокоиться. Пустая беготня  по  улицам  стала  раздражать.  Проходя  мимо
комбината бытового обслуживания, я вспомнил, что по возвращении  не  менял
верхней одежды, пальто и шапка порядочно поизносились,  да  и  фасон  ныне
изменился.
     В комбинате было пусто, как и на улицах. Мне вынесли  на  примерочном
конвейере тридцать моделей пальто, костюмов и шапок. В один из костюмов  я
вложил свой адрес, чтобы направили его  на  дом,  а  пальто  надел.  Новое
пальто было красивее, но не так удобно, я всегда чувствую себя неудобно  в
новом, пока не разношу. Я вышел удовлетворенный, что  покончил  со  старой
одеждой, и сожалея о ней.
     Еще не пройдя квартала, я воротился назад. Дежурный автомат  спросил,
чего я желаю.
     - Я ничего не желаю,  -  ответил  я.  -  То  есть  не  желаю  нового.
Возвратите мое старое пальто.
     - Если оно еще не попало в тряпкопресс. Нет, оно на конвейере.  Новое
тоже возьмете с собой? Можем направить на дом.
     - Нет, благодарю вас. И на дом не надо.
     - Не нравится наша  продукция?  -  равнодушно  спрашивала  машина.  -
Сообщите, _ч_т_о_ не удовлетворяет, сделаем по потребности.
     - Все нравится. Великолепная продукция. Но я привык к старому пальто.
Как бы вам сказать... сжился с ним.
     - Понимаю. В последний  год  приверженность  к  новизне  ослабела  на
четырнадцать процентов, приязнь к старым вещам повысилась на двадцать один
процент. Нездоровая тенденция,  надо  с  ней  бороться,  всемерно  повышая
качество. Стараемся. Слушаюсь. Получайте старое пальто.
     Я напялил возвращенное пальто и убежал.
     Ветер по-прежнему раскачивал деревья, на меня сыпались рыжие  листья,
они шуршали под ногами, я ворошил их, вдыхая густой запах прели.
     Потом я сел на скамейку и спросил себя, чего мне надо?
     Мне ничего не было нужно. Я не находил себе места.
     Тогда, поколебавшись, я попросил Охранительницу соединить меня с Мэри
Глан. Мэри появилась сейчас же, как я послал вызов.
     Она сидела на диване, поджав  под  себя  ноги,  и  смотрела  на  меня
настороженно и иронически.
     - У вас много терпения, - сказала она. - Я ожидала вызова раньше.
     - Здравствуйте, Мэри, - ответил я. - Не понимаю, о чем вы говорите?
     - Значит, так, - сказала она. - Приближается праздник Первого  снега.
Ваш друг Павел Ромеро собирается отметить  его  угощением  у  костра.  Все
будет как в старину, точность обычаев он  гарантирует.  Я  хочу,  чтоб  вы
сопровождали меня. Вы согласны?
     - Раз вы хотите, то да, конечно. В свою очередь, я  приглашаю  вас  с
Павлом, но не на праздник, а на испытание  станции  дальней  галактической
связи. Вам будет интересно.
     - Вы приписываете другим свои желания, -  возразила  она.  -  У  вас,
кажется, друзья на всех звездах, а у меня там никого нет. Как и  ваш  друг
Ромеро,  я  привязана  к  Земле,  а  для  ориентировки  на   ней   хватает
Охранительницы. Сомневаюсь, чтоб мне было интересно.
     Мэри говорила, что Павел мне друг так, словно поддразнивала  меня.  Я
сказал сухо:
     - При такой общности земных  интересов,  вы,  пожалуй,  больший  друг
Павлу, чем я. И раз вас не интересует испытание галактической связи...
     - Общий сбор у Коровы. Доброго кувыркания в облаках! - сказала она  и
исчезла.



                                    12

     Это был последний большой праздник года.
     Не считая торжеств, отмечающих великие даты освобождения человечества
от социальной несправедливости,  на  Земле  празднуются  дни  поворотов  в
природе: Зимний солнцеворот, Большое таяние снега,  Первый  дождь,  Летний
солнцеворот, Большая летняя гроза, Первый снег.
     В этом году не у всех была уверенность, что удастся торжество Первого
снега. Праздник требовал слишком много энергии.  Все  ресурсы  Земли  были
отданы строительству СВП-3. Выдвигались  и  другие  соображения:  половина
населения планеты уехала на космические стройки, а тем, кто остался,  было
не до праздников: началась предпусковая горячка  на  станции  сверхдальней
связи.
     Но Управление Земной Оси  выполняло  свою  программу  неукоснительно.
Если на Земле останется один  человек,  желающий  повеселиться,  для  него
развернут все установленные праздники.
     Я думаю, это правильно. Мой помощник Альберт,  увидев,  какой  размах
принимает подготовка, направил Большой протест: "Человечеству  сейчас  нет
времени праздновать, кроме, может,  отдельных  весельчаков.  Для  кого  вы
стараетесь?"  Большая  ответила  со  всей  электронной  рассудительностью:
"Каждый человек достоин всего, чего достойно человечество".
     После такого  объяснения  Альберт  забыл  о  протестах  и  выкроил  в
собственном своем бюджете времени часы для праздника.
     Как всегда, снеговые тучи готовили заблаговременно. Их прессовали над
северной акваторией Тихого океана. Для интереса я слетал туда на  рейсовой
ракетке, а на Камчатке  забрался  в  морскую  авиетку.  Меня  предупредила
Охранительница, что надо теплее одеться, но  я  пренебрег  ее  советом,  и
раскаялся.
     В толщах туч холод был адский. Кругом простиралась непроницаемо белая
пелена, похожая скорее на скрипящую под руками вату, а не на влажный туман
летних туч. Для меня оказалось новостью,  что  заранее  приготовляется  не
только влага, но и свет: тучи были спрессованы из мельчайших  льдинок,  им
предстояло лишь немного укрупниться, чтоб образовать готовые снежинки.
     Я пригласил и Альберта на праздник Первого снега, ни Ромеро, ни  Мэри
не возражали. Альберт явился раньше всех,  за  ним  я.  Альберт  сидел  на
ступеньках памятника Корове и по обыкновению возился с формулами.
     Он всегда вычисляет - в свободное и несвободное время.
     - Опаздывают ваши друзья, - сказал он и опять занялся вычислениями.
     Я сел рядом  с  ним  на  ступеньках  памятника.  Это  местечко  перед
Пантеоном - любимое место  свиданий.  На  приземистом,  красного  гранита,
постаменте корова склоняла рогатую голову,  всматриваясь  в  меня  темными
выпуклыми глазами. Я в тысячный раз прочитал надпись, почему-то она всегда
трогает меня: "Кормилице людей. Благодарное человечество". Я закрыл глаза,
повторяя надпись про себя. Во мне поднялись и прошли  торжественно-широкие
мысли. Никто давно не пьет молока от коров, но хорошо, что человечество не
забывает свое прошлое.
     Над каменной, рыже-черной коровой  неторопливо  шли  облака,  обычные
облака этого дня, не  те,  что  заготавливались  для  праздника.  Клены  и
каштаны стояли голые, лишь  высокие  узкие  дубы  не  хотели  прощаться  с
ржавыми листьями. Лужи затягивал ледок. Мир был суров и юн.
     - Опаздывают  ваши  друзья,  -  повторил  Альберт  и,  закончив  одно
вычисление, принялся за другое.
     На площади  опустилась  авиетка  с  Ромеро.  Кабина  была  заставлена
свертками и пакетами, были даже два ведра. Ромеро помахал нам рукою.
     - А Мэри? Ее еще нет? Ладно, сейчас я ее доставлю.
     Пока он летал за Мэри, на площади приземлились еще  три  авиетки,  из
них  вылезли  друзья  Ромеро,  мужчины  и  женщины,  они   здоровались   и
спрашивали, где Павел. Затем  снова  показалась  авиетка  Ромеро,  за  ней
другая, с Мэри.
     - Кажется, все в сборе? - сказал Ромеро, весело оглядывая нас.  -  По
креслам, друзья, и - за мной!
     У Мэри был хмурый вид, настроение не праздничное.
     Мне она сердито сказала, глядя в сторону:
     - Вы не исполняете обещаний. Приняли приглашение, но  не  удосужились
залететь за мной.
     - Я думал, что за вами залетит Павел, как, впрочем, и произошло...
     Не слушая моих оправданий, она отошла. Она показывала, что не  желает
со мной разговаривать.
     Я уже подумывал, не отказаться ли от экскурсии. Если бы не Альберт, я
постарался бы незаметно улизнуть.
     - Алле-гоп! - сказал Альберт и полез в авиетку.
     Ромеро взял курс на север. Внизу  проплыли  три  гряды  жилых  колец,
затем потянулись парки, их сменили поля и леса.  Ромеро  шел  на  излучину
реки Синюхи, где она образует петлю, поворачивая с запада  на  восток.  На
заросшем деревьями полуострове я не  раз  проводил  летние  дни,  купался,
влезал на дубы и тополя.
     Ромеро опустился на  полянку,  в  центре  излучины,  один  за  другим
садились мы, составив полукруг из авиеток.
     - Здесь! - сказал Ромеро, потопав ногами по земле. - Снег назначен на
шестнадцать, у нас четыре часа впереди. Потратим это время  на  сооружение
костра и приготовление еды. Сегодня, вероятно впервые в жизни  для  многих
из  вас,  вы  попробуете  снеди  и  напитки,  к  которым  не   прикасались
электронные руки автоматов. "Будем подобны предкам!" -  вот  девиз  нашего
сегодняшнего праздника.
     Ироничный,  малоподвижный  Ромеро,  в   практических   делах   скорее
наблюдатель, чем участник, сегодня с энергией командовал.
     Мы с Альбертом собирали валежник и ломали  сухостой,  другие  мужчины
расчищали местечко для костра, женщины распаковывали свертки  и  доставали
необычную  посуду  -  фарфоровые  тарелки,  металлические  вилки  и  ноши,
хрустальные бокалы, скатерти из странного материала.
     - Где вы достали такое старое, Павел? - спросил я.
     - В музее. Надеюсь, вы не подумали, что для обеда в манере предков  я
прибегу к услугам автоматизированных столовых? Скатерти из чистого льна  -
великолепно, правда?
     - Грубоватая ткань, жесткая, как бумага. Надеюсь, еда не из музея?  Я
не хотел бы глодать котлеты, приготовленные пятьсот лет назад.
     - Успокойтесь, из музея одни вина, да и им, конечно, не пятьсот  лет,
хотя они очень стары! Но вино, чем старее, тем  лучше,  -  так  считали  в
добрые старые времена, а нам сегодня предстоит проверить, верно ли это.  Я
угощу вас свежайшим шашлыком из натурального барашка. Вчера еще наш шашлык
блеял в саду музея.
     - Вы убили это бедное животное, Павел?
     - Дорогой Эли, предки не убивали, а приготавливали  барашков.  Я  его
приготовил, то есть зарезал, освежевал, разрубил мясо на кусочки, посолил,
залил уксусом, приправил луком и высыпал в ведро  -  томиться...  -  Он  с
наслаждением описывал свои действия, у него горели  глаза.  -  Не  делайте
кислого лица, мой друг, наши предки не падали в обморок  при  виде  крови,
как, боюсь, произошло бы с некоторыми  нынешними  мужчинами.  Ручаюсь,  вы
пальчики оближете, когда попробуете шашлыка.
     Костер, раздуваемый ветром, взметнулся пологом багрового пламени, дым
обвивал пламя, как кружево ткань. Я взял на себя  обязанность  надзирателя
огня, Ромеро важно назвал меня "дневальным по  печке".  Это  было  все  же
лучше, чем возиться с его дурно пахнущим мясом.
     К шашлыку Павел пристроил Альберта, тот нанизывал мясо  вперемежку  с
луком на металлические шесты, похожие на прутья садовых решеток, - их тоже
привез с собой Ромеро.
     Время шло к шестнадцати, небо опускалось все ниже. Тучи  шли  быстро,
густые и темные,  в  любую  минуту  из  них  мог  вывалиться  снег.  Дубы,
окружавшие полянку и костер, рассылали багровые листья,  их  засасывало  к
костру нисходящими и отбрасывало вверх восходящими токами воздуха:  листья
кружились над огнем стаей больших  медленных  бабочек.  Альберт  разместил
шесты, мясо шипело, с него капал жир,  чадно  обволакивая  горящие  сучья.
Меня стало подташнивать от усилившегося неприятного запаха.
     Без пятнадцати четыре Ромеро предложил взять рюмки и  стал  открывать
бутылки. Пробки окаменели в горлышках, одна  бутылка  сломалась  сама,  от
других отбивали  горлышки  камнем.  От  вина  шел  густой  аромат,  в  нем
смешивалось что-то хорошее и что-то неприятное. Я заметил, что  и  другие,
прежде чем хлебнуть вина, украдкой принюхивались к нему.
     Охранительница передала каждому торжественный бой часов, и, молчаливо
прислушиваясь к нему, мы по команде Ромеро подняли бокалы.
     - Зима идет, друзья! За хорошую зиму!
     Стал падать первый, еще крупный снег,  и  мы  выпили  вино.  Не  могу
сказать, чтоб оно мне понравилось. В нем была терпкость, оно жгло во  рту,
как кислота,  хотя  скорей  было  сладко,  а  не  кисло.  В  старину  вино
смаковали, но я чувствовал, что меня затошнит, если буду долго держать его
во рту, и я проглотил его залпом. Альберт покривился, словно глотал  жабу.
Я сказал тихонько, чтоб  не  слыхала  Мэри,  сидевшая  по  другую  сторону
Альберта:
     - Не знаю, как наши предки ели, а пили они невкусно.
     Он отозвался громким шепотом:
     -  Ели  они  еще  хуже.  Я  попробовал  кусочек  шашлыка  -   гадость
порядочная. В нем не чувствуется мяса.
     - А у вас побагровели щеки! - сказал  я  со  смехом.  -  И  все  лицо
отекло. Боюсь, вино не опьянило,  а  отравило  вас,  а  может,  вы  просто
молодой, легкомысленный человек, и потому... Дайте  мне  вот  тот  длинный
жезл шашлыка. Хочу проверить, так ли он невкусен, как говорите вы...  Речь
идет о наших предках, надо это понимать, Альберт,  я  никому  не  позволю,
чтоб наших великих предшественников...
     - Ладно, ладно, вы раньше сжуйте хоть четвертинку вашего жезла!
     Альберт оказался прав. Не то что четверти, даже и десятой  шашлычного
жезла невозможно было проглотить.
     Натуральное мясо и вправду пахло чем угодно, но  не  мясом  -  дымом,
угольями, сажей, пережаренным жиром, жилами, костями. И в нем не было  той
сочности и свежести,  той  ароматной  мягкости,  что  радуют  в  настоящем
синтетическом мясе. Я жевал кусок, перекатывая его из одного  угла  рта  в
другой, он был весь собран из каких-то терпких  нитей  и  неперекусываемых
железных пленок.
     Если бы такую продукцию выдали  в  столовой,  все  кухонные  автоматы
немедленно  бы  отправили   на   завод   на   перемонтировку   за   полной
непригодностью.
     Мэри, усердно жевавшая кусок, вдруг с  отвращением  выплюнула  его  в
траву.
     - Наплевательское отношение к великим традициям, -  сказал  я.  -  Не
кажется ли вам, Мэри, что вы оскорбляете тех, кто жил задолго до нас?
     - Мне кажется, что вы не в себе, - огрызнулась она. - Раньше  вы  при
каждом слове попеременно краснели и бледнели, сейчас вы только  красны.  И
вы многословны, этого тоже за вами не было.
     - Вы не отвечаете на мое... на мой призыв...  нет,  вопрос!  Итак,  я
говорю, что вы осуждаете еду, которая тысячи лет...
     - Выпейте еще, - посоветовала она.
     - Наполните бокалы! - возгласил  Ромеро.  -  Пусть  льется  по  жилам
чудесный напиток древних.
     Я выпил. Меня мутило от жира, осевшего на  зубах  и  на  языке.  Снег
падал все гуще,  он  становился  мельче.  Небо  темнело,  земля  светлела,
торжественная белая одежда заволакивала землю. Земля  засыпала.  Мне  тоже
захотелось заснуть, я покачнулся и чуть  не  упал  в  костер.  В  ужасе  я
оглянулся, не видел ли кто, как я внезапно ослабел.
     Каждый был занят собой, на меня не глядели. Огонь костра  боролся  со
снегом, сучья парили, дым вставал зонтом, лишь в глубине тускло тлел жар и
змеились глумливые огоньки. Я не мог оторвать глаз от костра.
     - Вам плохо? - спросил Альберт. -  Поедемте  лучше  домой.  Мне  тоже
надоело это скучное варварское веселье.
     - Как? - переспросил я. - Я  молчу.  Я  не  говорил,  что  скучно.  Я
переживаю случившееся, дорогой...  Альберт.  Не  надо  пропускать  лучшего
времени для пищеварения. Итак, что вы сказали?
     - Ладно, посидим еще, - согласился он.  -  Только  дальше,  по-моему,
будет еще скучнее.
     Кто-то запел, Ромеро подхватил.  Сперва  звучало  два  голоса,  затем
вступили Мэри и Альберт, и песня стала всеобщей.  Я  тоже  подтягивал,  но
тихо, чтоб не мешать певцам, я редко попадаю в лад. Потом я замолчал, лишь
слушал и оглядывался.
     И мало-помалу, по капле, по  слову,  по  взгляду,  по  жесту  я  стал
проникать в сумрачную картину дикарского таинства,  совершающегося  вокруг
меня.
     С невидимого неба обильно валил свет, посередине тускло парил костер,
а кругом костра люди, раскачиваясь, невпопад  ревели  песни.  Я  с  ужасом
открывал  на  каждом  лице   еще   неизвестные   мне   выражения   ярости,
воинственного одушевления и жестокого восторга. Люди, мои соседи -  я  сам
был не больше чем  одним  из  них,  ничуть  не  лучше  любого  из  них,  -
радовались неизвестно чему, опьяненные, обожравшиеся, темно ликующие.
     Я закрыл глаза, но страшная картина гремящих вокруг  костра  людей  с
тупо пьяными рожами не пропала, а усилилась. Я снова раскрыл  глаза.  Люди
все так же сидели кружком и что-то надрывно выли сливающимся в  один  звук
пением. Я вспомнил о моих товарищах, разбросанных по  звездным  просторам,
никто из них и помыслить не мог, чем мы сейчас заняты.
     Я встал и подобрался к Мэри. Она с испугом взглянула на меня.
     - Вставай! - приказал я.
     Для убеждения я рванул ее за руку.
     - Что с вами? - говорила она. - На вас лица нет! Неужели на  вас  так
плохо подействовало вино? Эли, вам надо принять лекарство...
     - Хватит! - требовал я и тянул ее за собою. - К чертовой  матери  это
чертово!.. В общем, мы едем! Садись в авиетку!
     К нам подскочил обрадованный Альберт:
     - Я с вами! Ну, молодцы, наконец надумали!
     Мы бегом пустились к авиеткам. Мэри уже не упиралась,  даже  обогнала
меня. У авиеток нас настиг тяжело  дышащий  Ромеро.  Он  схватил  меня  за
плечо, я едва устоял на ногах.
     - Ну! - сказал я. - Не очень, слышишь ты!
     - Вот, значит, как! - с какой-то злой  язвительностью  сказал  он.  -
Умыкание невест - так это когда-то называлось. А меня, по-вашему, не  надо
спрашивать? У вас не явилось мысли, что я могу быть против, любезный Эли?
     - Нет. Не явилось, - сказал я. - Зато мне явилась другая мысль.  -  Я
повернулся к Мэри и Альберту: - Вы летите домой, а  я  немного  задержусь.
Нам, как старым друзьям, надо кое о чем потолковать с Павлом.
     - Я не позволю!.. - начал он, но я стал между  ним  и  авиетками.  Он
замолчал, всматриваясь в мое лицо. Я тоже молчал.
     - Мы вас ждем!  -  крикнула  Мэри.  Ее  авиетка  унеслась  в  темноту
снегопада, за ней пропала авиетка Альберта.
     Только после этого я заговорил.
     -  Теперь  можно  не  стесняться,  -  сказал  я.  -  Какой  вывод  вы
собираетесь сделать из данного происшествия, высокоуважаемый Ромеро?
     Он