Эли. Но я против того, чтобы использовать захваченную  планету
для новой бесперспективной погони за вражескими кораблями.
     - А если мы истратим его на выход к дружеской звезде?
     - Можете ли вы указать координаты такой звезды? Нет? Тогда  разрешите
вам сказать: прорыв вслепую не лучше блуждания вслепую.
     - Если так, зачем же нам захватывать шатун?
     - Чтобы бежать к своим, - холодно сказал Камагин.
     - Вы отказываетесь развить успех удачного вторжения?  -  неприязненно
спросил Осима. Среди нас он был настроен всех  воинственней.  На  него  не
подействовали возражения Камагина.
     Камагин живо повернулся к Осиме:
     - Я отказываюсь считать  вторжение  удачным.  Оно  скорее  похоже  на
провал, чем  на  успех.  В  чем  была  идея  плана?  В  том,  что  вначале
прорываются три звездолета, а за ними весь флот. А что получилось реально?
Флот отброшен назад, а мы мечемся, как затравленные крысы в этой  звездной
крысоловке. Пора, пора убегать!
     - Убегать? - переспросил Ромеро, усмехаясь. - Вы считаете, что у  нас
есть свободный путь для бегства,  любезный  капитан?  Или  вы  собираетесь
повторить эксперимент Ольги?
     - Я повторил бы его, если бы был шанс на удачу. Но разрушители с  тех
пор поумнели. Они не подпустят нас к своим планетам и не примут  сражения.
Именно поэтому я голосую за захват шатуна.
     Пока Осима спорил с Камагиным, а Ромеро с Петри  подбавляли  жару,  я
молча рассматривал маленького капитана.
     И помню, в голове моей теснились мысли, имевшие мало отношения к теме
дискуссии. Я размышлял о Камагине и про себя восхищался им. Характер и  ум
иной эпохи, он вписался в наше время,  словно  родился  в  нем.  Он  часто
подчеркивал, вежливо и холодно, что не ему учить нас: он ровно на четыре с
половиной века отстал от любого нынешнего человека, - и хладнокровно учил.
Он чертовски быстро, за несколько лет, преодолел разделявшие нас столетия.
     В старинных журналах о нем писали, что он человек выдающегося  ума  и
воли, один из крупных деятелей своей эпохи. Среди нас, опередивших его  на
полтысячелетия, он был человеком не менее выдающимся.
     Это  не  значит,  конечно,  что  я  готов  был  принять   любое   его
предложение, но я прислушивался к его предложениям и размышлял  над  ними,
это я и сейчас с охотой признаю.
     Ромеро обратился ко мне:
     - О чем так напряженно думает наш уважаемый командующий?
     Я ответил в тон:
     - Ваш уважаемый командующий согласен с  капитаном  Камагиным.  У  нас
мало сил, чтоб господствовать в  скоплении.  Вторжение  не  удалось,  пора
возвращаться. Но для этого все равно нужно овладеть одинокой планеткой.
     Ромеро пишет в своем отчете, что приказ о бегстве из скопления был  в
общем стиле моих приказов - неожиданных, круто поворачивающих ход событий.



                                    13

     Я не помышлял, конечно, что разрушители  легко  отдадут  неприкаянную
планетку. Она мчалась меж их кораблей, как привязанная. В отчете Ромеро вы
найдете  подробные  расчеты  нашего  обманного   маневра.   Там   подробно
рассказано,  как  три  наших  звездолета,  мчавшиеся  до  того  компактной
группкой, вдруг ринулись в разные стороны, смяли стройную сферу  вражеских
крейсеров, а когда вновь пошли на соединение друг с другом, добрый десяток
звездолетов противника вместе с темным шатуном оказался с трех  сторон  на
оси нашего движения, и деться им было некуда.
     К рассказу Ромеро я добавлю, что зрелище  панического  бегства  врага
было красочно. Их корабли мчались кто куда,  лишь  бы  скорее  удрать.  Ни
Осима, ни Петри не стали преследовать беглецов,  но  Камагин  отомстил  за
предательское нападение  на  звездолет  "Менделеев"  в  Плеядах.  Один  из
крейсеров попал в прицельный конус "Возничего", и Камагин  ни  секунды  не
медлил.
     Зажженное им солнце пылало недолго, но, не сомневаюсь, зловещий блеск
нового светила нагнал еще страху в души беглецов. А затем наши  звездолеты
повисли над темной планеткой, осветив ее дальними прожекторами.
     Это был типичный шатун  -  каменистый  шарик,  размером  раза  в  три
побольше Земли, без атмосферы, без воды, без каких-либо  признаков  жизни.
Его не жалко было уничтожить, и мы его спокойно уничтожили.
     Я  снова  сошлюсь  на  отчет  Ромеро  там  хорошо  описано,  как   мы
расправлялись с планеткой, впервые использовав в  боевых  действиях  метод
"медленной аннигиляции".
     В звездных окрестностях Солнца,  где  "взрывы  по  Таневу"  строжайше
запрещены, только этот метод, как известно, и применяется  для  ликвидации
ненужных космических тел и восстановления пространства.
     Планета таяла, источая вокруг себя пространство, как пар, она "газила
пространством", по удачному выражению Ромеро. Все  происходило,  как  было
задумано. Мы стали независимы от нарушений метрики, создаваемых врагами.
     Возмущения  метрики  -  это  перемена  структуры  уже   существующего
пространства, а тут  пространство  было  еще  в  акте  творения,  его  еще
предстояло ввести в ту или иную структуру.
     И  оно  росло,  расширялось,  мы  мчались  в  этом  своем  непрерывно
генерируемом защитном  пространстве,  как  в  беспрестанно  возобновляемой
скорлупке - какой бы ад ни кипел снаружи, какие бы мощные поля метрики  ни
формировали создаваемую нами пустоту, до нас эти внешние бури не доходили.
     Я сказал - все происходило, как было задумано. Теперь добавлю - кроме
одного. Вырваться нам не удалось.
     Колыбелька автономного пространства была не больше  чем  колыбелькой.
Мы лишь немного расширили объем скопления Хи, в одной его части  появилась
крохотная опухоль, а надо было взорвать  исполинскую  сферу,  замкнувшуюся
вокруг Оранжевой, - теперь мы знаем это хорошо. Люди крепки  задним  умом,
ничего не поделаешь.
     День  за  днем  мы  удалялись  от   Оранжевой,   слой   пространства,
закрученного в неевклидову улитку, становился все тоньше,  мы  уже  видели
корабли Аллана по ту сторону неевклидова забора, принимали депеши  друзей,
подбадривавших нас, - еще  один-два  хороших  удара,  еще  одно  отчаянное
напряжение генераторов - и мы вырвемся  да  свободу,  так  это  тогда  нам
представлялось.
     И когда стали таять последние мегатонны захваченного нами  планетного
вещества, я, не колеблясь, отдал приказ готовить к уничтожению "Возничего"
и "Гончего Пса".
     - Лучше пожертвовать двумя  звездолетами,  чем  успехом  кампании!  -
сурово  оборвал  я  запротестовавшего   Осиму.   -   Прикажите   капитанам
эвакуировать  на  "Волопас"  свои  экипажи.   Пусть   корабельные   машины
просчитают, каковы наши шансы.
     Все три МУМ  подтвердили,  что  дополнительного  вещества  хватит  на
разрыв последнего слоя неевклидовости.
     Тогда  мы  еще  не  думали,  что  сверхмудрые   МУМ   тоже   способны
ошибаться...



                                    14

     Один за другим планетолеты  перебрасывали  с  обреченных  звездолетов
людей и ценное имущество. Командиры кораблей  совещались  в  салоне,  а  я
сидел с Мэри и Астром.
     Древние капитаны, отказывавшиеся брать  в  походы  свои  семьи,  были
мудрыми людьми, сейчас я это понимал особенно ясно.
     Астр  свободное  время  проводил  в  обсервационном  зале.  Когда  мы
встречались, он давал мне пылкие советы, советы были не  хуже  других,  не
хуже моих собственных решений.
     Пусть не поймут меня  превратно,  я  не  хочу  сказать,  что  он  был
гениален, нет, напротив,  все  мы,  участники  экспедиции,  были  средними
людьми, о чем ныне стали забывать, изображая нас чуть ли  не  титанами,  -
дорасти до нашего уровня было не сложно.
     - Ты напрасно взрываешь два корабля, отец, - убеждал меня Астр. - Так
ослаблять свою ударную силу! Три корабля или один!
     - Три корабля больше, чем один, -  согласился  я.  -  Но  у  нас  нет
другого выхода.
     - Есть! Захватите корабли врага. Пусть  они,  а  не  мы,  увеличивают
собой мировое пространство!
     Я любовался им. Стройный и сильный, он уже доставал  головой  мне  до
уха - веселый, живой, сообразительный мальчишка. И просто удивительно, как
он походил на меня. Я иногда раскладываю на столе его фотографии и свои  в
том же возрасте, и сам затрудняюсь, где он и где я. Отличие  лишь  в  том,
что он красивей меня.
     - Да, захватить корабли противника! - сказал я со вздохом. -  Беда  в
том, что они не дают приблизиться к себе. Погуляй, сын, нам нужно с  мамой
поговорить.
     - Я  пойду  в  обсервационный  зал,  -  сказал  он.  -  Три  крейсера
противника в направлении на ядро  Галактики  недавно  стали  сближаться  с
нами.  Я  говорю  о  "Смирном",   "Трусливом"   и   "Дрожащем".   Проверю,
продолжается ли сближение.
     Он проворно убежал. Он знал в "лицо" все  крейсера  разрушителей,  ни
один из нас не мог похвалиться таким  умением  различать  каждую  из  этих
однообразно зеленых точек. Он называл их по-своему насмешливо.
     - Не скрывай ничего! - потребовала Мэри. - Дело идет к гибели, да?
     - Кризис, Мэри, - сказал  я.  -  После  кризиса  или  спасаются,  или
погибают. Терять бодрость не следует, но и быть ко всему готовыми - надо.
     Она обняла меня, прижалась ко мне.
     - А  если  что-нибудь  случится...  -  проговорила  она  изменившимся
голосом. - Ты не простишь, что я взяла Астра!
     - Астр такой же человек, как и все мы. И если  придется  умирать,  он
умрет не раньше нас с тобою.
     Она оттолкнула меня, долго вглядывалась в мое лицо. В ней  совершился
очередной скачок настроения, я предчувствовал бурю. Но она сдержалась.
     - Удивительный вы народ, мужчины, - сказала она только. - Все  у  вас
звучит математическими формулами. Умрет не раньше нас с тобою  -  это  так
утешительно, Эли!
     - Если я скажу по-иному, ты мне не поверишь...
     - Скажи, может, и поверю!
     - Ты тоскуешь по неправде, Мэри? Жаждешь обмана?
     - Какие напыщенные слова - тоскуешь, жаждешь! Ничего я не жажду, ни о
чем не тоскую. Я боюсь, можешь ты это понять?
     Я не стал продолжать этого разговора.
     На улице внутри корабельного городка ко мне присоединился Ромеро,  он
тоже шел на совещание командиров.
     Думаю, он отлично разобрался в моем состоянии. Хоть слава его я  были
полны иронии, ни в голосе, ни в лице его иронии не было. И оказал  он  то,
что я сам себе говорил:
     - Дорогой  Эли,  не  завидуете  ли  вы  вашим  воинственным  предкам,
воевавшим без семей?
     - Может быть, - сказал я сдержанно.
     Ромеро продолжал со странной для него настойчивостью:
     - Я бы хотел опровергнуть  вас,  любезный  Эли.  Мы  иногда  судим  о
предках общими формулами, а не конкретно. Им часто приходилось  сражаться,
защищая своих детей и жен, и они  тогда  сражались  не  хуже,  а  лучше  -
яростно и самозабвенно, жестоко и до конца, Эли!
     Не убавляя шагу, я бросил за него быстрый взгляд. Вера была в эскадре
Леонида. И детей у Ромеро не было, он не мог говорить о своих детях.
     Он шагал рядом со мной,  подчеркнуто  собранный,  жесткий,  до  краев
напоенный ледяной страстью, он с чем-то  яростно  боролся  во  мне,  а  не
просто беседовал, таким я видел  его  лишь  однажды  -  когда  он  пытался
завязать драку из-за Мэри.
     Он поймал мой взгляд и не отвел потемневших глаз.
     Я сухо проговорил:
     - К сожалению, должен ответить вам общей формулой. Мы будем сражаться
яростно и самозабвенно, жестоко и до конца, Павел. Но не  за  одних  своих
детей и жен, даже не за одно человечество  -  за  всех  разумных  существ,
нуждающихся в нашей помощи.
     Я был уверен, что он обидится на такую бесцеремонную отповедь, но  он
успокоился. Если и был среди моих  друзей  непостижимый  человек,  то  его
звали Ромеро.
     В салоне я прежде всего посмотрел на экран. Звездные полусферы пылали
так, что глазам становилось больно.
     Красные, голубые, фиолетовые гиганты изливались в неистовом зиянии, а
среди этих небесных огней сверкала искусственные, их было больше двухсот -
зловещие зеленые точки,  пылающие  узлы  сплетенной  для  нас  губительной
паутины. Оранжевая была в неделях светового пути, она  казалась  горошиной
среди точек. Я хмуро любовался ею.
     - Начинаем! - сказал я.
     - Начинаем! - отозвались Осима и Петри.
     Маленький космонавт молчал. Я уловил его скорбный взгляд,  он  глядел
на два звездолета,  недвижно  висевшие  в  черной  пустоте  неподалеку  от
"Волопаса". Я до боли в сердце понимал страдания Камагина, они были  иные,
чем муки его товарищей.
     Этот  человек,  наш  предок,  наш  современник  и  друг,   командовал
фантастически совершенным кораблем, в самых несбыточных  своих  мечтах  он
раньше и помышлять не мог о таком.
     Мы были в конце концов  в  своем  времени,  а  он  превзошел  границы
свершений, отпущенных обыкновенному  человеку.  И  сейчас  он  собственным
своим приказом  должен  был  предать  уничтожению  изумительное  творение,
врученное ему в командование.
     Наши взгляды пересеклись. Камагин опустил голову.
     - Начинаем! - сказал и он. Голос его был нетверд.
     Теперь медлил я.
     Оставалось   отдать   последнее    распоряжение:    "Приступайте    к
аннигиляции".  Я  не  мог  так  просто,  двумя  невыразительными  словами,
выговорить его.
     И  не  потому,  что  внезапно  заколебался.  Другого   решения,   как
уничтожить две трети флота, не было, только это еще могло спасти нас. Я бы
солгал, если бы сказал, что в тот момент меня тревожила  собственная  наша
судьба: мы свободным решением избрали этот рискованный путь, неудачи, даже
катастрофы были на нем возможностями не  менее  реальными,  чем  успех.  Я
думал о том, что будет после  того,  как  нас,  запертых  по  эту  сторону
скопления, не станет.
     Ответственности за судьбы находившихся вне Персея звездолетов с  меня
никто не снимал, - хоть формально, но я еще командовал флотом.
     - Насколько я понимаю, вы собираетесь объявить миру ваше завещание? -
уточнил Ромеро, когда я поделился с товарищами своими соображениями. -  Не
рановато ли, адмирал?
     - Завещание - рановато. Но подвести итоги нашим блужданиям в Персее -
самое время. Если мы погибнем, никто не сделает за нас эту работу.
     Мысль моя сводилась к следующему. Вражеский флот долго  не  подпускал
нас к одинокой планетке и, удирая, утаскивал и ее с собою  в  искусственно
созданные разрывами пространства. Почему они  так  оберегались?  Вероятно,
спасались, что вещества планеты хватит  на  разрыв  кривизны.  Опыт  врага
нужно использовать для победы над ним. Стратегию вторжения пора менять.
     -  Составим  депешу,  -  предложил  Ромеро.  -  Я  кое-что  набросал,
послушайте.
     Я привожу здесь текст отправленной нами депеши -  в  варианте  Ромеро
почти ничего не пришлось менять.
     "Человечеству.
     Вере Гамазиной, Аллану Крузу, Леониду Мраве, Ольге Трондайк.
     Адмирал Большого Галактического флота Эли Гамазин.
     Вторжение трех звездолетов в скопление Хи Персея, возможно, окончится
неудачей. Два корабля будут уничтожены нами  самими,  судьба  третьего  со
всеми экипажами еще неясна. Вы должны считаться с тем, что нам,  возможно,
не  удастся  вырваться  на  свободу.  Рассматривайте  это  обращение   как
последний мой приказ по флоту.
     Прямое вторжение в Персей отменяю как недостижимое. В скопление  надо
проникать  не  тараном,  а  исподволь  -   разрушать,   а   не   пробивать
неевклидовость. Попытки захвата  одиноких  звезд  и  планет  на  периферии
скопления, в зоне меняющейся метрики, успехом пока не завершились  и  вряд
ли завершатся. Советую овладеть одинокими  космическими  телами  вдали  от
скопления, где  искривляющие  механизмы  не  действуют,  и  постепенно  их
подтягивать, не выпуская из сферы влияния звездолетов.
     Лишь сконцентрировав достаточно крупную массу  таких  опорных  тел  у
неевклидова  барьера,  переходите   к   следующему   этапу   вторжения   -
аннигиляции. При такой подготовке, время  которой,  возможно,  исчисляется
многими  земными  десятилетиями,   можно   рассчитывать,   что   откроются
космические ворота, не подконтрольные противнику.
     Подтвердите получение".
     Сверхсветовые волны пространства  трижды  уносили  наше  послание  из
звездных бездн Персея в мировой  космос.  Мы  не  сомневались,  что  враги
перехватят нашу передачу, но не считали нужным таиться, даже если бы могли
сохранить секрет.
     Первое же действие Аллана, в соответствии  с  измененной  стратегией,
должно было раскрыть врагу природу  нового  плана  -  он  держался  не  на
скрытности, и на могуществе.
     И еще не кончилась третья передача,  как  мы  приняли  ответ  Аллана:
"Приказ  адмирала  получен.  Всей  душой  с  вами.  С  волнением   ожидаем
результатов прорыва".
     - Можно взрывать звездолеты, - сказал я друзьям.



                                    15

     План уничтожения звездолетов был итогом холодной  работы  ума,  а  не
плодом вольного желания. Только одну уступку мы сделали чувству - не  было
никаких внешних  эффектов:  ни  шаров  испепеляющего  пламени,  ни  снопов
убийственной радиации, ни разлетающихся газовых  туманностей,  ни  потоков
космических частиц...
     Звездолеты,  черные,   почти   невидимые,   просто   таяли,   истекая
пространством,  сперва  один,  потом   другой,   -   и   а   этом   темном
новосотворенном "ничто" мощно несся  "Волопас",  снова  превращая  его  во
"что-то" - шлейф горячей, быстро остывающей пыли тянулся за  ним,  как  за
кометой.
     Чтоб  скорей  привести   Камагина   в   себя,   я   приказал   первым
аннигилировать "Возничего", в нервах Петри я был уверен больше.
     В командирском зале распоряжался один Осима, обсервационный  зал  был
забит эвакуированными с гибнущих звездолетов. В салоне среди других сидели
Ромеро, Петри и Камагин. Здесь обзор был хуже чем  в  обоих  залах,  но  я
пришел сюда, чтоб в эту трудную минуту не расставаться с капитанами  Петри
кивнул мне головой, Камагин отвернулся. Я сел рядом с Камагиным  и  тронул
его за локоть. Он повернул ко мне насупленное лицо.
     - Как идет разрыв неевклидовости? - спросил я.
     Он ответил холодно:
     - Примерно в три раза слабее, чем нужно для успеха.
     Ромеро показал рукой на экран:
     - Флотилия врага закатывается в невидимость.
     Я закрыл глаза, мысленно я видел картину  совершающегося  яснее,  чем
физически.
     Гигантская буря бушевала снаружи, особая буря, таких еще не знали  ни
на Земле, ни на планетах, ни под нашими родными звездами, ни  даже  здесь,
среди враждебных светил Персея.
     Вещество уничтожается и тут же заново  создается,  гигантские  объемы
нарождающегося аморфного пространства - мы неистово сейчас несемся в нем -
мгновенно приобретают структуру, губительную для нас  метрику,  а  мы  все
снова   и   снова   оттесняем   эту    организованную    пустоту    своей,
неорганизованной, хаотичной, первобытно аморфной... Корабли врага исчезли,
даже сверхсветовые  локаторы  не  улавливают  их  -  так  жестко  скручено
пространство, в котором они движутся...
     - Идите в командирский зал, Эли, - посоветовал Ромеро.
     В последнее время он почти не называл меня по имени.
     Вместе со мной поднялся Камагин.
     В коридоре он остановил меня.  Он  пошатывался,  словно  отравленный.
Пожалуй, это было единственным, в чем он  не  мог  сравниваться  с  людьми
нашей эпохи, - чувства, одолевавшие его, слишком бурно проявлялись.
     Он заговорил хрипло, быстро, страстно:
     - Адмирал, я не хочу при всех оспаривать ваши решения. Нас в  далекие
наши времена приучали к дисциплине, вам попросту непонятной...
     Я прервал его, чтоб не дать разыграться истерике:
     - Вы исполнительный командир, я знаю. И претензий с  этой  стороны  у
меня к вам нет.
     Он продолжал все громче:
     - Я больше не могу, адмирал, вы  обязаны  меня  понять...  "Возничий"
уничтожен, очень хорошо, но "Гончий Пес"  еще  существует,  он  еще  может
сражаться. Неуже