ли вы не видите сами, что жертва напрасна? Нам не уйти  из
скопления, но мы ослабляем себя, мы сами ослабляем себя, поймите же, Эли!
     Я взял его под руку, и мы вместе вошли в командирский зал.
     - Поймите и вы меня. Три звездолета или один, конечный итог - гибель.
А здесь хоть и  неверный,  но  шанс.  Нам  не  простят,  если  мы  его  не
используем.  Неужели  вы  не  хотите  испробовать   все   отпущенные   нам
возможности?
     Его ответ был таков, что я перестал  с  ним  спорить.  Давно  уже  не
существовало терминов "купить" и "продать".
     - Сейчас я хочу лишь одного: подороже продать наши жизни!
     Мы уселись рядом с молчаливым Осимой, я слышал в темноте, как  тяжело
дышит Камагин. Но вскоре забыл о нем.
     На экране, отчетливый, распадался последний  обломок  "Возничего".  Я
всматривался в тающий звездолет. Последний шанс, думал я, последний  шанс!
У меня путались мысли.
     Голос Осимы резко разорвал тишину:
     - "Возничий" прикончен начисто, адмирал! МУМ сообщает, что преодолено
не больше четверти пути наружу. Ваше решение - продолжаем аннигиляцию?
     Пока он говорил, я очнулся. Я угадывал неуверенность в вопросе Осимы.
     Среди растерянности, постепенно становившейся всеобщей, я обязан  был
сохранять спокойствие ума и духа.
     - Да, конечно,  теперь  очередь  "Гончего  Пса".  Не  понимаю  вашего
вопроса, Осима.
     Осима справлялся со своими чувствами лучше Камагина.
     - МУМ рекомендует ускорить аннигиляцию второго звездолета.  Последуем
ее расчету?
     - Расчеты МУМ не безошибочны, но иных у нас нет.
     На этот раз вспышки избежать не удалось, багровый шар забесновался на
месте взорванного звездолета, и мы устремились в центр взрыва.
     На стереоэкранах мира впоследствии, когда  мы  наконец  вернулись  из
Персея,  часто  показывали  картины  аннигилирующегося   темного   шатуна,
постепенный распад "Возничего", быстрое уничтожение "Гончего Пса".  Каждый
мог увидеть все то, что видели тогда наши глаза, пожалуй, даже с  большими
подробностями, мы ведь не способны были взглянуть на это зрелище повторно.
     Но сомневаюсь, чтобы кому-нибудь удалось хотя бы  отдаленно  испытать
чувство, с каким мы смотрели на тающее плазменное облачко, -  это  был  не
просто  гибнущий  крейсер,  а  последняя  гибнущая  надежда,  единственный
оставшийся нам шанс на свободу.
     Шансов больше не оставалось, надежд не было.
     -  Все,  адмирал!  -  спокойно  сказал  Осима.  -   Прорвать   барьер
неевклидовости не удалось.
     Мы долго молчали, покоясь в командирских  креслах,  командовать  было
нечем и незачем.
     На экране, замутненном взрывом "Гончего Пса", постепенно высветлялось
пространство. Сперва блеснула Оранжевая, затем  появились  другие  звезды,
потом засверкали зеленые огоньки неприятельского флота.
     - Противник идет на сближение, - сообщил Осима. - Ваши  распоряжения,
адмирал?
     - Готовиться к бою, - сказал я и вышел из зала.



                                    16

     За дверью я остановился, в изнеможении прислонился к стене.
     У входа в командирский зал люди не прогуливались,  здесь  можно  было
побыть одному. Я боялся лишь встретиться с Ромеро и  Петри;  с  ними  надо
было обсуждать положение, я не был  сейчас  способен  на  это.  Не  мог  я
оставаться и с  Осимой  и  Камагиным,  я  весь  сжимался  при  взгляде  на
страдальческое лицо и враждебные глаза маленького космонавта.
     А мысль, что попадется Астр или Мэри, приводила меня  в  ужас,  такая
встреча была всего непереносимей.
     Я не мог быть ни с кем, перенапряжение последних дней  вдруг  сломило
меня.
     - Нет, нет, нет!  -  бормотал  я  лихорадочно,  я  не  знал,  к  кому
направляю эти слова, я словно отстранялся ими от  неслышимых  упреков,  от
невысказанных обвинений. - Нет, нет, нет! - повторял я все громче и, когда
не выговорил, а выкрикнул "нет", вдруг очнулся.  Я  вытер  пот  со  лба  и
быстро отошел от двери: мне почудились шаги выходящего Камагина. "Нет!"  -
сказал я себе, это было первое осмысленное "нет",  я  приказывал  себе  не
торопиться, никто не должен был видеть, что я бегу.
     Потом я разглядел, что иду в носовую часть звездолета. Я  остановился
и снова зашагал. Если мне и можно было где-нибудь  сейчас  находиться,  то
лучше всего здесь, где все помещения заняты механизмами  и  где  почти  не
бывают люди.
     Я шел по извилистым коридорам, едва не туннелям, передо мною бесшумно
раздвигались двери, все охранные механизмы здесь  были  настроены  на  мое
индивидуальное поле, я еще был адмирал Большого Галактического флота - для
адмиралов на их кораблях не существует секретов. Адмирал! Ты еще  адмирал,
Эли! Я снова прислонился плечом к стене, перед глазами  прыгали  глумливые
огоньки, издевательски подмигивала Оранжевая, зловеще  наливались  блеском
точки вражеских крейсеров.
     "Ты еще адмирал, Эли! - сказал я себе с гневом. - Борьба не  кончена,
нет!" Я  дышал  часто  и  глубоко,  мне  не  хватало  воздуха.  Надо  было
обязательно успокоиться, пока я ни с кем не повстречался.
     Я прошел в помещение МУМ, там никого не могло  сейчас  быть,  лишь  я
один имел право входить сюда без разрешения командира корабля.
     Свет зажегся, едва я ступил на порог, посреди комнаты стояло  кресло.
Я опустился в кресло, закрыл глаза. Я задыхался все больше,  сердце  гулко
стучало.
     - Тебе надо успокоиться! - сказал  я  вслух.  -  Слышишь,  тебе  надо
успокоиться.
     Я повторял это до тех пор, пока не сумел взять себя в руки.
     Передо мною на столике с ножками, таящими в себе  тысячи  проводов  к
датчикам и анализаторам, возвышался ящик, за  полированными  стенками  его
были  собраны   редчайшей   чистоты   кристаллы,   уникальные   химические
образования, в равной степени творение ума и рук мастеров и  плод  поисков
космонавтов-геологов.
     Я вспомнил зеленый камень с Меркурия, красовавшийся на  платье  Веры,
он достался ей лишь потому, что его  забраковали  создатели  этой  машины,
нашей корабельной МУМ, одной из многих сотен однотипных машин,  рассеянных
по  планетам,  смонтированных  на  галактических  судах,  тот  удивительно
красивый, самосветящийся камень был недостаточно хорош для МУМ, он годился
лишь на украшения, а не на вычисления, мог стать элементом платья,  но  не
уголком всепонимающего мозга.
     - Ты, сверхмудрая и безошибочная! - сказал я. - Ты,  абсолютная,  как
выдуманный когда-то людьми господь, рассчитывающая миллиарды комбинаций  в
секунду, может быть, поделишься со мной итогом одной комбинации, той,  что
реально совершается снаружи - двести кораблей врагов против одного нашего?
     "Поражение! - засветился в  моем  мозгу  холодный  ответ  МУМ.  Через
секунду она уточнила: - Гибель "Волопаса" после  гибели  многих  атакующих
судов врага".
     Я зло усмехнулся. Я ненавидел черствую машину.
     - Подороже продадим наши жизни, так это называется на языке Камагина.
А если без категорий купли и продажи?  Согласись,  всезнающая,  та  эпоха,
когда все продавалось и покупалось, в  том  числе  и  человеческие  жизни,
давно отжила.
     "Вы воюете, а война древнее торговли. Раз явление  древнее,  термины,
описывающие его, тоже не новы".
     - Значит, иного выхода нет?
     "Нет. Гибель".
     - И твоя, стало быть, гибель, всепонимающая?
     "Моя - в первую очередь. Если я попаду  в  руки  врага,  человечество
потерпит больший урон, чем если им достанется живой кто-либо  из  вас  или
все вы разом. Для  гарантии  успеха  вы  обязаны  демонтировать  меня,  не
дожидаясь общей гибели".
     - Дура ты! - сказал я. -  Надменное  и  тупое  вещество,  имитирующее
живой разум! Гарантия успеха... Ты будешь, конечно, демонтирована,  это  я
тебе обещаю!
     Я быстро вышел из помещения МУМ и прошел  в  отделение  аннигиляторов
Танева. Я блуждал по узким  коридорам,  пролезал  в  щели,  поднимался  на
лесенки, задерживался  на  площадках  -  всюду  вспыхивал  свет,  когда  я
приближался.
     И всюду были машины, гигантские, огромней городских домов, механизмы,
сотни, может быть, тысячи, автономных машин, при всей  своей  величине  не
более  чем  крохотные  элементы  созидательного  и   разрушающего   начала
галактического корабля.
     Я дотрагивался до них, прислонялся к ним, любовался ими, печалился  о
них.
     Может быть, только в мечте о всемогущем боге создавал до них  человек
нечто подобное, умеющее творить вещество из "ничего" и превращать вещество
снова в "ничто".
     Но то представление о боге  было  мечтой,  фантастично  разыгравшимся
воображением, а здесь присутствовало материальное  создание  человеческого
ума - реальный аппарат творения и уничтожения.
     Ни я, ни кто-либо другой из людей не  знал  этих  машин  во  всем  их
многообразии, мы могли постичь их в деталях, но не в целом,  даже  МУМ  не
знала их все, она лишь управляла и командовала ими - они были  доступны  в
целом только коллективному разуму человечества.
     И сейчас я должен был их уничтожить, чтоб они не достались врагу.
     И это было много тяжелее, чем решиться на собственное уничтожение.
     "Сентиментальный дурак! - сказал я себе с отвращением. - Недавно,  не
колеблясь, ты приказал уничтожить точно такие же механизмы на "Возничем" и
"Гончем Псе". И сурово осудил колебания Камагина, а сам ныне  раскис  куда
больше... Только ты погибнешь и твой корабль - человечество остается.
     Риск, на который ты шел, не вышел из границ расчета, наша гибель была
одним из допущенных вариантов - разве не так?"
     Из отделения аннигиляторов Танева я завернул в общежитие ангелов.
     У них шли занятия: ангелы обучались человеческому языку, нашим наукам
и трудовым умениям. Мое появление прервало уроки, ангелы шумно  сгрудились
вокруг меня.
     Обрадованный Труб сжал меня крыльями.
     Я извинился, что внес беспорядок, и увел Труба.
     - Наши дела плохи, друг мой, - сказал я.
     - Хуже, чем были в Плеядах, когда  напали  зловреды?  -  спросил  он.
События тех дней были для него как бы эталоном отличного поведения.
     - Много хуже, Труб.  Речь  идет  о  наших  жизнях  -  и  прогноз  МУМ
отрицательный...
     - Ты хочешь сказать, что мы погибнем в предстоящем сражении, Эли?..
     - Именно это.
     Он слушал, грозно хмурясь. Еще недавно  он  запальчиво  напал  бы  на
прогноз машины. Он уже не был  тем  первобытно  наивным  храбрецом,  каким
когда-то явился нам.
     И он уже не считал реально существующим одно то, что видели его глаза
и до чего он  мог  дотянуться  когтями,  он  знал  теперь,  что  невидимое
временами страшнее предметного.
     Он громко всхлипнул и утер глаза.
     - Тебе не хочется умирать, Труб? - Это был глупый  вопрос,  но  умнее
мне не пришло в голову.
     - Не то, Эли. Я был уверен, что мы высадимся на зловредной планете  и
произведем там революцию.
     - Революцию, Труб?
     - Разве я неправильно произнес это  слово?  Мы  изучаем  человеческую
историю, - объявил он с гордостью. -  И  нам  нравится,  что  люди,  когда
становилось  невтерпеж,  производили  революцию.  Хорошо   бы   произвести
революцию у зловредов, освободив всех,  кого  они  угнетают.  Теперь  этим
мечтам - конец.
     - История не кончается на нас. Нам не удалось - удастся другим  людям
и их друзьям.
     От ангелов я пошел к Лусину. Для его конюшен был отведен  поселок  на
окраине городка. Лусин  обучал  Громовержца  приемам  воздушного  боя.  На
дракона налетал отряд пегасов, крылатый  ящер  отбивался  от  воинственных
лошадей.
     Меня удавило, что он не мечет молний, но Лусин разъяснил, что  разряд
даже малой интенсивности замертво сшибает самого дюжего пегаса.
     - Как снаружи? - спросил он потом. - Нас преследуют?  Опасно?  Очень?
Нет?
     Я и ему  рассказал,  как  сложилась  обстановка,  не  скрыл  и  своих
просчетов. Лусин с отчаянием посмотрел на своих драконов и пегасов.
     - Все погибнут, Эли, скажи - все?
     - Неужели ты надеялся, что кто-то из твоих  тварей  уцелеет  в  таком
катаклизме?
     - Не говори так,  -  сказал  он  с  упреком.  -  Не  твари.  Разумные
существа. Жалко до смерти.
     И сейчас он думал не о себе, а о своих синтезированных  чудищах.  Три
четверти его духовных помыслов сводились к заботе о них.  Умом  я  понимал
такое отношение, но чувство мое протестовало.
     Что-то от прежнего Ромеро, боровшегося против помощи звездожителям  и
превозносившего человека, сохранялось, видимо, и во мне.
     Лусин с мольбой тронул меня за плечо:
     - Их сохранить, Эли! Нас -  много.  Громовержец  -  один.  Уникальный
экземпляр. Пегасы - тоже редкие. Высадить на планете. Пусть  размножаются.
Пойми, Эли! А?
     - Ты произнес большую и горячую речь, впервые слышу  от  тебя  такую,
Лусин, - сказал я. - Если бы можно было высадить где-нибудь пегасов,  я  и
Астра добавил бы им в компанию, пусть  уж  и  он  спасется.  Надежды  нет,
Лусин!
     Я ушел, не дожидаясь,  какую  еще  нелепость  он  сморозит.  Я  вдруг
успокоился. Отчаяние, терзавшее меня  перед  МУМ,  едва  не  задушившее  в
помещении аннигиляторов, пропало, словно я передал его Трубу и Лусину.
     Я знал уже, чего хочу, и знал, что отстоять  свой  новый  план  перед
помощниками и экипажами трех звездолетов легко не удастся, - и  был  готов
страстно переубеждать противников и делать это быстро: нам  было  отпущено
военной судьбой совсем мало времени.
     Мое место было в командирском зале, я заторопился туда.
     Осима встретил меня раздраженным восклицанием:
     - Наконец-то вы  появились,  адмирал.  Командующий  вражеским  флотом
обратился с наглым посланием. Нужно составить достойный ответ.



                                    17

     Прежде чем  ознакомиться  с  депешей  разрушителей,  я  посмотрел  на
стереоэкран. Зеленые огоньки собирались в кучки, пылали раздражающе  ярко.
Что-то  произошло  новое  -  корабли  противника  пренебрегли   дистанцией
безопасности, недавно так строго ими соблюдаемой.
     "Почему они перестали нас бояться?"  -  думал  я  и  выговорил  мысль
вслух.
     - Оставшийся звездолет ровно в три раза слабее, чем  три  прежних,  -
отозвался Камагин хмуро. -  И  враги  соответственно  чувствуют  себя,  по
крайней мере, в три раза храбрее.
     Арифметического соответствия  тут  быть  не  могло,  но  я  не  хотел
вступать в спор.
     - Доложите послание противника, - приказал я МУМ.
     Она заговорила громко:
     - "Галактическому кораблю, вторгшемуся  в  наше  звездное  скопление.
Попытка  выброситься  наружу   вам   не   удалась.   Подвергнуть   распаду
какой-нибудь из наших кораблей вам не  удастся.  Вы  обречены  на  гибель.
Предлагаем  капитуляцию.  Гарантируем  жизнь.  Орлан,  разрушитель  Первой
Имперской категории".
     Я обвел глазами помощников.
     Ромеро отвел лицо, Петри угрюмо глядел на  вражеские  корабли,  Осима
спокойно ждал приказа, чтобы тут же, не оспаривая, энергично проводить его
в жизнь.
     Зато Камагин с вызовом глядел прямо на меня. Я знал, что он скажет.
     - Ваше решение, адмирал! - потребовал Осима.
     - Хочу сначала выслушать вас. Начинайте вы, Павел.
     Ромеро часто хвалился своей мужской доблестью  и  в  драках  держался
отлично, но стратегическим мышлением одарен не  был.  Современный  бой  на
сверхсветовых  скоростях  с  применением  аннигиляторов  был  ему   просто
противен:  в  таком  бою  побеждал  математический  расчет,  а  не  личная
храбрость.
     Рыцарское представление о сражениях прозвучало и в его ответе:
     - Надо ждать нападения противника, а затем обороняться,  пока  хватит
сил.
     - Петри? - сказал я.
     - Сражаться, не отвечая на послание, - был его короткий ответ.
     - Камагин?
     - Напасть на врага! - воскликнул Камагин. - Посмотрите, Эли, они  все
приближаются, будто мы уже обессилили, скоро, очень скоро  они  попадут  в
конус удара наших аннигиляторов. Если вы  разрешите  мне  занять  одно  из
командирских кресел, я выброшу на тот свет  треть  неприятельского  флота,
прежде чем они откроют нам самим дорогу туда.
     - Ясно. Вы, Осима?
     -  Атаковать,  потом  погибнуть,  -  повторил  он   мысль   Камагина.
Вглядевшись в меня, он поинтересовался: - У вас другое решение, адмирал?
     - Да, другое, - сказал я. - Мое предложение таково: капитулировать.
     Все четверо разом вскрикнули.  Громче  других  прозвучал  возмущенный
выкрик Камагина:
     - Подумайте, что говорите! Сдаться в плен?
     Я ответил не Камагину, но всем:
     - Да, сдаться в плен! Именно это я и хочу предложить.
     У моих помощников отнялся язык, они лишь  с  возмущением  глядели  на
меня.
     Первым обрел спокойствие Осима:
     - Адмирал, уточните. Речь не только о наших  жизнях.  Придется  сдать
врагу в сохранности звездолет - боевые и рейсовые аннигиляторы, МУМ.
     - Сдать - да. Но не в сохранности, Осима. МУМ должна быть уничтожена,
схемы аннигиляторов демонтированы. Это дело поручу Камагину и вам,  Осима.
Враг может любоваться видом наших механизмов, но не должен  разобраться  в
их действии.
     Камагин не выдержал. Сомневаюсь, чтобы его поведение  соответствовало
даже современным мягким правилам дисциплины, не говоря  уже  о  дисциплине
древней, приверженностью к которой он гордился.
     Он вскочил, размахивал руками, гневно кричал:
     - Безумец! Вы думаете  неприятель  не  выбьет  из  пленных  понимания
работы механизмов?
     Вежливостью ответа я подчеркнул, что не принимаю такого тона:
     - Знание всех схем работы аннигиляторов не является достоянием группы
специалистов. Лишь все человечество в целом  обладает  таким  знанием.  Но
человечество сегодня в плен не сдается, только три экипажа звездолетов.
     Теперь я знал, что время эмоций прошло, на меня будут не  кричать,  а
задавать осмысленные вопросы. "Половина дела сделана", - сказал я  себе  с
облегчением.
     После нового молчания заговорил Ромеро:
     - Я вижу,  у  вас  все  заранее  продумано,  проницательный  Эли.  Не
откажите сообщить, зачем вам понадобилось сдавать нас  в  плен  вместе  со
звездолетом? Неужели жизнь в плену приемлемей почетной смерти?
     Его вопрос воспламенил угасшего было Камагина:
     - И пусть адмирал ответит еще на один вопрос! Не влияет ли на него то
обстоятельство, что на борту звездолета находится семья адмирала?
     Именно этого вопроса я и ждал.
     - Да, влияет. Если бы на борту звездолета не находилась моя семья,  я
принял бы решение о капитуляции значительно раньше и  без  тех  колебаний,
которые меня одолевали.
     - Вы сказали - решение? - спокойно поинтересовался Петри. - Разве это
уже решение, а не свободная пока дискуссия?
     - Выслушайте меня, - попросил я. - Только об одном прошу - выслушайте
меня, а там решайте, прав я или неправ. И пусть вместе с вами меня слушают
через МУМ все на "Волопасе".
     Я заговорил с волнением, я убеждал не только слушателей, но  и  себя,
многое во мне самом протестовало против позорного плена.
     Если говорить лишь о нас, сказал я, то честная гибель в неравном  бою
лучше рабского существования у разрушителей.
     Но мы не имеем права думать лишь о себе. Мы  -  первые  представители
человечества и его звездных друзей, попавшие  в  логово  разрушителей,  мы
должны быть достойны самих себя.  Умереть  всякий  может.  Жить  в  тяжких
условиях - подвиг. Я пекусь не о наших жизнях, даже не  о  том,  чтобы  мы
познакомились с противниками изнутри, хотя и это может  пригодиться,  если
нас вызволят.
     Разрушители должны познакомиться с нами - вот главная задача. Великие
идеи, воодушевившие нас на поход в  Персей,  живут,  пока  мы  живы.  Наши
противники должны узнать, за что мы ратуем. Одни  станут  еще  враждебней,
другие задумаются, третьи начнут колебаться, а некоторые, пусть их вначале
будет немного, примкнут к нам: ведь разрушители не только свирепый,  но  и
разумный народ, никто их разума не отрицает...
     Нет, борьба с разрушителями не заканчивается