енилась  власть,  сообщать  пока  не
надо, - предупредил Ромеро.
     - Знаем,  знаем!  -  нетерпеливо  отозвался  Андре.  -  Дезинформация
противника  изобретена   не   нами.   Для   остальных   Мозгов   мы   пока
выкарабкиваемся из неполадок.
     День за днем Мозг восстанавливал  связи  Третьей  планеты  с  другими
звездными крепостями, систематизируя информацию.
     Флот Аллана продолжал прорывать возникавшие преграды, но  продвижение
шло медленно. В районе прорыва концентрировались крейсера разрушителей.
     Ни одни из кораблей галактов в  межзвездном  пространстве  Персея  не
появлялся.
     Мы  собрали  совещание   командиров   отрядов,   и   попросили   Мозг
высказаться, как действовать.
     - Разрушителям пока не до нас. Верят ли они или не верят, что  у  нас
лишь технические неполадки, но немедленное нападение на планету не грозит.
Зато Аллану труднее. Скоро  падет  последний  заслон  неевклидовости  -  и
корабли людей хлынут внутрь  Персея.  Великий  разрушитель  подготавливает
грандиозное сражение. В толчее кораблей применять аннигиляторы люди  будут
осторожно, чтоб не уничтожить своих же, зато  гравитационные  орудия  бьют
без  промаха.  Я  не  могу  исключить  возможность  взаимного  истребления
противников. Думаю, стратеги разрушителей замыслили именно это -  обоюдное
уничтожение.
     Орлан подтвердил жестокий прогноз Мозга:
     - Давно разработан план  уничтожения  населенных  планет  Империи  на
случай, если не удастся их защитить. Зажечь вселенский пожар, чтоб  зарево
его обожгло всю Галактику, - такая мрачная идея не может  не  импонировать
Великому. А физических возможностей для истребления жизни в Персее у  него
хватит.
     - Включая и звезды галактов? - уточнил я.
     - Исключая звезды галактов, -  разъяснил  Орлан.  -  И  здесь  таится
единственная возможность  спутать  зловещие  планы  Великого  разрушителя.
Нужно обратиться к галактам за помощью. Сейчас они уклоняются от  открытой
борьбы. Втянуть их в нашу войну - другого пути к победе нет!
     Гиг захохотал. Рот у него реально, а не  метафорически  начинался  от
ушей, и, смеясь, Гиг распахивал его, как гигантские клещи.
     - Биологические орудия! - пролепетал он. - Ну  и  штука!  Трахнуть  в
Великого из биологички!..
     - К Великому с биологическими орудиями  не  подобраться,  -  возразил
Орлан. - Но если галакты  оснастят  ими  ваши  корабли,  перевес  людей  в
сражениях станет подавляющим.
     Я спросил, поддерживает ли Мозг соображения Орлана. Мозг разделял все
мысли Орлана.
     - Тогда надо искать связи с галактами. Осуществима ли такая  связь  с
твоей планеты, Мозг?
     -  Вполне  осуществима,  -  заявил  он.  -  В  трех-четырех  парсеках
несколько звезд с планетами галактов. Надо наладить избирательную связь  с
этими планетами. Придется сообщить о событиях на Третьей планете.  Но  вот
беда - они могут нам не поверить. Они нас боятся и ненавидят,  наши  шесть
планет специально созданы для борьбы с биологическими орудиями. Не  я,  но
мой предшественник успешно  поворачивал  против  самих  галактов  мощь  их
оружия...
     После совещания Мозг обратился  ко  мне  с  вопросом,  долго  ли  ему
терпеть. Громовержец умер и законсервирован в ожидании операции, а Бродяга
никак не может родиться.
     Видя, что я колеблюсь, Андре вступился за Мозг:
     - Чего ты трусишь?  Если  мы  с  Эдуардом  и  Петри  сумели  раскрыть
планету, то сумеем и свернуть ее,  а  поддерживать  внешние  связи  -  еще
проще.
     - Понимаешь, Андре... Я верю в твои способности,  но  опыта  у  тебя,
согласись...
     - Не соглашусь! Говорю тебе, управлять Станцией проще, чем скакать на
пегасе. И Мозг совсем не отстраняется. И после воплощения три часа в сутки
он будет посвящать совместной  работе  с  нами.  Неужели  и  это  тебе  не
устраивает?
     - Делай операцию! - сказал я Лусину.  -  Но  помните  о  трех  часах.
Голову сниму,  как  говорили  древние  начальники,  если  хоть  минуту  не
дотянете до трех часов ежедневной совместной работы.



                                    3

     В отчете Ромеро обстоятельно рассказано, как пробудилась  из  дремоты
МУМ и ожили все механизмы "Волопаса", как ослабла  гравитация  на  планете
после раскрытия ее в мировом пространстве и как все мы,  освобожденные  от
перегрузок, наполнили воздух грохотом авиеток и шумом  крыльев.  Повторять
все это не имеет смысла.
     Не буду останавливаться и на том, как наладили связь с галактами, как
они не сразу поверили, что мощнейшее космическое  страшилище  разрушителей
перестало  им  грозить,  и  как,  после  долгих  упрашиваний,  согласились
допустить наш звездолет в свои владения, но предупредили, что  при  обмане
кара будет жестокой...
     - Ух! - сказал я Мэри с облегчением, когда Ромеро  отправил  галактам
согласие на их условия. - Запуганы эти таинственные создания!.. Ладно,  на
днях выступаем. Посоветуй, кого брать, кого оставить.
     - Я посоветую взять меня. Помнишь, я тебя предупредила: где ты,  Кай,
там и я, Кая. Относительно же  других  не  скажу,  чтоб  Ромеро  потом  не
разгласил, будто адмирал под башмаком у своей жены и ничего не решает,  не
спросив ее согласия. Кого ты собираешься взять?
     - Ромеро и Осиму обязательно. Также Орлана и Гига. Вероятно, Лусина и
Труба, парочку пегасов и драконов...
     - И Громовержца?
     - Ты имеешь в виду Бродягу? Его оставим на планете. Ты  не  смотрела,
каков Мозг в новой ипостаси?
     - Смотрела - забавен. Не знаю  только,  кто  перестарался  -  ты  ли,
снабжая его телом, или он, эксплуатируя доставшееся.
     В свободный час я выбрался к Лусину.
     Он выгуливал Бродягу на специальном  драконьем  полигоне.  Я  полетел
туда на пегасе, в сопровождающие  напросился  Труб.  Я  спросил,  как  ему
нравится возрожденный к новой жизни дракон. Ангелы драконов недолюбливают,
хотя и не враждуют  с  ними,  как  пегасы,  но  Громовержец  и  у  ангелов
пользовался уважением.
     - Посмотришь сам, - оказал Труб таинственно.
     Дракон парил в поднебесье так высоко, что ни ангел, ни пегас не могли
добраться до него.
     Я спешился на свинцовом пригорочке, рядом уселся Труб. Пегас пасся на
золотой равнине, с досады на ее бесплодие постукивая по золоту копытом.
     Бродяга, углядев нас, понесся вниз и причалил неподалеку.
     Возрожденный  дракон  выглядел  величественней  прежнего.  Из   пасти
вываливался такой гигантский язык огня, а вверх поднимался  такой  густоты
дымный столб, что я в испуге бы отшатнулся, если бы  не  знал,  что  огонь
этот не жжет, а дым не душит.
     И приветственные молнии, ударившие у моих ног -  две  ямки  в  золоте
обозначили попадание - были если и не грозней молний Громовержца, то и  не
уступали им.
     - Отличная работа, Лусин, - похвалил я. - Импозантный зверь.
     Лусин сиял.
     - Новая порода. Поворот истории. Поговори с ним.
     - Поговорить с драконом? - удивился я. -  Но  он  же  не  сможет  мне
ответить.
     Крылатые создания Лусина были немее губок, Громовержец  не  составлял
исключения. Лусин объяснял, что в генетический код огнедышащих драконов  в
спешке  заложили  неудачную  конструкцию  языка  и  что  теперь   придется
переделывать пасть и гортань, чтоб ликвидировать недоработку проекта.
     - Поговори, - настаивал Лусин.
     Глаза дракона, обычно кроткие, насмешливо щурились.
     Впечатление было такое, будто он подмигнул.
     - Привет тебе, Громовержец! -  сказал  я.  По-моему,  ты  великолепно
вписался в новую жизнь.
     Дракон ответил человеческим голосом. Не видя, как он разевает  пасть,
я заподозрил бы, что разговаривает спрятавшийся поблизости человек.
     - Мое имя не Громовержец, Эли!
     - Да, Бродяга! - сказал я, смешавшись.  Воскрешение  дракона  не  так
поразило меня, как появление у него дара речи.
     Радость Лусина вырвалась наружу бурной тирадой. Лусин  выбрасывал  из
себя слава орудийными залпами:
     - Говорю тебе -  поворот!  Новые  горизонты.  Эра  мыслящих  крылатых
ящеров. Разве нет, правда?
     Выпалив  эту  длиннющую  речь,  Лусин  изнемог.   Он   вытер   глаза,
обессиленно прислонился к крылу дракона.
     Оранжевая чешуя летающего ящера  подрагивала,  будто  от  внутреннего
смеха. Выпуклые зеленоватые глаза светились лукавством.
     В беседу вмешался Труб:
     - Изумительное творение! - Труб дружески огрел дракона крылом по шее.
- Ангельское совершенство, вот что я тебе скажу, Эли!
     Я наконец справился с изумлением.
     - Как ты чувствуешь себя в новом образе,  Бродяга?  Тебе  нигде?..  Я
хочу оказать, черепная оболочка просторна?
     - Ногу нигде не жмет, - ответил он голосом пижона в новых штиблетах и
захохотал.  Внешне  это  выразилось  в  там,  что  из  распахнутой   пасти
посыпались огненные шары в облаках дыма. - Посмотри сам.
     Он взмыл в воздух и кувыркался в вышине, то удалялся, то возвращался,
то глыбой рушился вниз, то ракетой выстреливал ввысь, то замирал, паря.  И
все фигуры он проделывал с таким изяществом, так был непохож  на  прежнего
величавого,  но  неуклюжего  Громовержца,  что  я  не  раз  вскрикивал  от
восторга.
     Лусин, сложив молитвенно руки, только вертел головой.
     Решив, что воздушных пируэтов с нас хватит,  Бродяга  распластался  у
пригорка.
     - Садись, Эли, прокачу.
     Говорил он не очень чисто, шипящие слышались сильнее звонких, к  тому
же он шепелявил.
     Я как-то потом посоветовал ему взять у Ромеро урок  произношения,  но
он возразил, что произношение Ромеро слишком монотонно.  У  меня  он  тоже
учиться не захотел: я хриплю, у Мэри голос глубок, у Осимы - резок,  Лусин
же не разговаривает, а мямлит. Дракон доказывал, что лишь у него идеальный
человеческий  выговор,  вскоре  его  манере  речи  будут  все   подражать,
шепелявость и шипящие не портят, а облагораживают его речь - в них  отзвук
полета наперегонки с ветром.
     Вообще Бродяга за словом в карман не лез.
     - Полечу с условием, что ты больше не будешь кувыркаться в воздухе, -
сказал я.
     Лусин свистнул пегаса и пристроился  с  правого  бока  дракона,  Труб
полетел слева.
     Вначале мы шли чинной крылатой тройкой - вроде звездолета между двумя
планетолетами, настолько крупнее своих спутников  был  Бродяга.  При  этом
дракон так натужно махал крыльями, будто еле держал равнение.
     Труба он ее обманул, но мне показалось, что и вправду  Бродяге  долго
не снести группового полета.
     А затем, неуловимо изменив ритм, он мигом вынесся  вперед  -  до  нас
доносились лишь укоризненные крики Труба да обиженное ржанье пегаса.
     Дракон летел, как ракета, легко и мощно, он уже не махал крыльями,  а
лишь свивал и развивал туловище - судорога пробегала по телу.  С  тех  пор
полет Бродяги и его потомства изучен во  всех  подробностях,  но  тогда  я
удивился и испугался. В шуме разрезаемого драконом  воздуха,  точно,  было
что-то не так свистящее, как шепеляво-шипящее.
     Цепляясь за гребень, чтоб не свалиться, я крикнул -  и  едва  услышал
себя, так был силен поднятый Бродягой ветер:
     - Трубу с пегасом за тобой не угнаться. Зачем ты их обижаешь?
     Бродяге не пришлось напрягать легкие для ответа:
     - Не обижаю, а знакомлю с собою.
     - Подождем их, - взмолился я, когда ни ангела,  ни  пегаса  не  стало
видно.
     - Ждать - долго!  -  пробормотал  он  пренебрежительно  и,  повернув,
помчался с той же быстротой назад.
     Когда мы сблизились, над пегасом вздымалось облачко пара  да  и  Труб
был не лучше. Обычно огнедышащие драконы не показывают  и  трети  скорости
Бродяги.
     - Хорошо? Плохо? А? - допрашивал меня Лусин.
     - Я же сказал тебе - отлично! Но что  в  тебе  осталось  от  прежнего
неподвижного Мозга-мечтателя, мой резвый Бродяга?
     - Все мое - во мне! - похвастался дракон и так дернулся, что  я  едва
удержался на гребне. Я попросил не выражать  радости  столь  бурно.  Он  с
увлечением крикнул, не слушая: - И уже не в мечтах, а на деле!
     Мирно болтая, мы потихоньку возвращались к драконьему полигону, когда
чуть не произошла катастрофа.
     Дракон, до того тихо  махавший  крыльями,  вдруг  радостно  закричал,
взвился вверх и помчался куда резвее прежнего.
     А я не удержался на  гребне  и  полетел  вниз.  И  если  бы  Труб  не
подхватил  меня  на  лету,  я  наверняка  бы  разбился   о   металлическую
поверхность планеты. Ангел бережно опустил меня на почву, рядом  опустился
пегас.
     Лусин и Труб были белее водяной пены, я тоже не глядел героем.  Пегас
злобно ржал и бил копытом. Инстинктивная  вражда  его  народа  к  драконам
получила новую пищу.
     Уносившийся дракон быстро превратился в темную точку.
     - Взбесился, что ли? - спросил я.
     - Любовь, -  оказал  Лусин.  У  него  отлегло  от  сердца,  когда  он
убедился, что я невредим. И теперь он опять готов  был  восхищаться  любым
поступком дракона. - Удивительное чувство. Ошалел.
     - Допускаю, что любовь - чувство удивительное, но  еще  удивительней,
что из-за его шальной любви должен погибать я. Разве я ему соперник?
     Из объяснения Лусина я понял, что в стаде Лусина четыре драконицы,  а
Бродяга почувствовал себя настоящим мужчиной.
     Он решительно оттеснил других драконов и яростно ухаживает  сразу  за
четырьмя драконицами, особенной же его  привязанностью  пользуется  белая,
она моложе и  кокетливее  других.  Когда  белянка  появляется  в  воздухе,
Бродяга закатывает такие курбеля, что страшно смотреть.
     Сейчас в отдалении пролетела пеструха, к той Бродяга похолодней.
     - Я рад, что подвернулась пеструха, а  не  белянка,  -  сказал  я.  -
Угрожавшая мне опасность, вижу, была прямо пропорциональна силе его любви.
Но  рассей  мои  недоумения,  Лусин.  Сколько  помню,  у  твоих   драконов
строжайшая моногамия, Андре даже пошутил как-то: "Драконическая верность".
     - Любовь, - повторил  Лусин,  пожимая  плечами.  -  Ужасное  чувство.
Бездна непостижимого. Не понять.
     Лусин всю жизнь прожил холостяком. Ему,  конечно,  не  понять  любви,
даже драконьей.
     Минут через десять мы  сноса  увидели  Бродягу.  Он  промчался  мимо,
что-то выкрикнув на лету. За ним тянулся густой шлейф дыма.
     - А сейчас он, очевидно, спешит к белянке? - предположил я.
     - На Станцию, - оказал  Лусин.  -  Его  дежурство.  Андре  не  терпит
опозданий.
     Я должен сделать здесь отступление от связного рассказа.
     Ни одно мое действие ее вызвало столько нареканий, как перевоплощение
Мозга. Ромеро  доказывает,  что  в  этом  акте  проявилась  моя  любовь  к
гротеску.  "Величественный  страдалец,  могуществом  разный  богу,   вдруг
превратился в нечто ординарное, летающе-пресмыкающееся",  -  пишет  он.  Я
протестую против такого толкования моих решений.
     Мозг был величествен и совершенен для нас, ибо  масштаб  его  функций
превосходил самые смелые наши мечты о том, на что сами мы способны. Но ему
все мы тоже казались совершенством, ибо телесные наши возможности были для
него недостижимы, а недостижимое всегда величественнее, чем достижимое.  Я
не уверен, что в звезде больше совершенства, чем в крохотном муравье.
     В поведении Бродяги  было  не  меньше  своего,  хоть  маленького,  но
совершенства, чем в действиях управителя мирового пространства. Он  был  и
там и тут всеобъемлюще и исчерпывающе на своем месте - скорее так.
     И еще одно, перед тем как я расстанусь с Третьей планетой.
     Тело Астра было перенесено на "Волопас". Здесь он лежал в  прозрачном
саркофаге,  а  неподалеку  -  та  сумка,  с  которой  он  нес  склянки   с
жизнетворящими реактивами. Склянки  лабораторий  "Волопаса"  опустели,  их
содержимое Мэри вылила на планету. Я  слышал  недавно,  что  на  золоте  и
свинце этой планеты пробился мох - первая поросль жизни. Лучшего памятника
Астру, чем возбужденная им эпидемия жизни, и пожелать нельзя.
     Сам я ни разу не входил в помещение с саркофагом - Астр всегда был со
мной.



                                    4

     Интересующихся подробностями полета  к  галактам  я  опять  отошлю  к
отчету Ромеро.
     Там подробно расписано, как "Волопас" отчалил от  Третьей  планеты  и
как больше двух месяцев мы мчались в сверхсветовом пространстве  к  звезде
Пламенной - вокруг нее вращались почти полтора десятка планет,  населенных
галактами, -  и  как  мы  страшились,  что  будем  перехвачены  крейсерами
разрушителей,  и  как  недалеко  от  Пламенной  нас  повстречал  звездолет
галактов и приказал выброситься в эйнштейново пространство -  у  галактов,
как и у людей, сверхсветовые скорости в окрестностях планет  запрещены.  И
как потом командир корабля галактов предложил мне перейти к нему на  борт,
а "Волопасу" продолжать курс в кильватере.
     С этого события я и начну свой рассказ.
     В планетолет погрузились четверо - Ромеро, Мэри, Лусин и я. Орлана  и
Гига мы с собой не взяли, и они, кажется, обрадовались, что не  им  первым
встречаться с галактами.
     Осиме предосторожности галактов казались подозрительными.
     - Если будет плохо, сообщить об этом вы не  сможете.  Но  если  будет
хорошо, вам дадут информировать меня об этом. Итак, в  день,  когда  я  не
услышу голоса адмирала, сообщающего, что вам хорошо, буду знать,  что  вам
плохо.
     - И тогда вы,  храбрый  Осима,  атакуете  галактов  и  уничтожите  их
звездолет вместе с нами, - так я вас понял? - спросил Ромеро, усмехаясь.
     - Буду действовать по обстоятельствам, - коротко бросил Осима.
     На экране планетолета вырастал зеленоватый шар, похожий  на  крейсера
разрушителей, но меньше их.
     Мы падали на звездолет, как на планету,  но  не  успели  удариться  о
него, как открылся туннель и нас плавно всосало.
     Способ причаливания  напоминал  принятый  на  наших  кораблях,  и  мы
ожидали, что вскоре очутимся на площади, где швартуются легкие космические
корабли. Вместо этого мы оказались в темноте. Свет  вдруг  погас  во  всех
помещениях планетолета.
     Незнакомый человеческий голос отчетливо проговорил:
     - Не тревожьтесь. У  вас  обнаружено  три  процента  искусственности.
Когда мы выясним характер ее, вас выпустят.
     Я услышал, как Ромеро стукнул тростью о пол.
     - Проще бы спросить нас самих, какая у нас искусственность.  У  меня,
например,  кроме  восьми  зубов,  двух  сочленений  и  трех  синтетических
сухожилий, замененных еще в молодости, нет ничего искусственного.
     - Не проще, - возразил тот же голос.  Нас,  очевидно,  слышали.  -  О
многих формах своей искусственности вы не догадываетесь.
     - У меня легкие - синтетика, - уныло  пробормотал  Лусин.  -  Упал  с
пегаса. В Гималаях. Старые легкие поморозились.
     - На Земле тоже проверяют астронавигаторов, прибывающих  издалека,  -
продолжал рассуждать вслух Ромеро.  -  Но  там  предохраняются  от  заноса
болезнетворных бактерий, а не от искусственности.
     - Искусственность грознее бактерий, - прозвучал тот же  голос.  -  Но
ваша неопасна. Можете выходить, друзья.
     Вспыхнул свет, но не наш -  от  генератора,  а  наружный  -  широкое,
радостное сияние лилось в окна.
     За прозрачной  броней  окон  простиралась  зеленая  равнина  -  луга,
перелески, невысокие холмы, ручьи и реки, бегущие за горизонт. По  берегам
рек, у опушек лесов высились дома - причудливо  разнообразные,  то  башни,
устремленные вверх, то изящные жилые ограды, замыкавшие внутри себя  сады.
В воздухе проносились яркие, как цветы, птицы,  и  змееобразные  животные,
схожие с летающими факелами.
     А над просторам,  зданиями  и  летающей  живностью  вздымалось  небо,
синее, тонкое и такое светящееся, какого мне еще не довелось видеть.
     - Отлично нарисовано! -  сказал  Ромеро.  -  Куда  совершенней  наших
стереоэкранов. Однако я не представляю себе, как шагнуть на эту иллюзорную
сцену.
     - Выходите, друзья! - повторил еще приветливей голос. - Мы вас ждем.
     Я отворил дверь и вышел наружу.
     Планетолет стоял на лугу.  Вокруг  толпилась  гал