л, когда Мэри засыпала, и шел в свою комнату, и смотрел  на
маленький звездный экран - на нем был все тот же жуткий  пейзаж  осатанело
летящих одно на другое светил, дикая звездная буря, какой-то  давным-давно
грохнувший на  всю  Вселенную  и  с  той  поры  непрерывно  продолжающийся
звездный взрыв. И я думал о том, что бы мог означать такой звездный  хаос,
такое чудовищное отсутствие даже  намека  на  порядок,  не  говоря  уже  о
величественной гармонии звездных сфер? Ольга бросила фразу: "Ядро  кипит".
Фраза не  выходила  у  меня  из  головы.  Что  заставляет  ядро  кипеть  и
расшвыриваться звездами, как  брызгами?  Какой  нужен  страшный  перегрев,
чтобы заставить гигантские светила метаться, как молекулы в автоклаве?  Не
меняет ли перегрев ядра свойства пространства? Вот уж о чем  мы  мало  еще
знаем - о пространстве! Оно не пустое вместилище  материальных  предметов,
ибо превращается в вещество и вещество становится  пространством.  Но  что
еще мы постигли в нем, кроме такой простейшей истины? Пространство - самая
тайная из тайн природы, самая  загадочная  из  ее  загадок!  А  время?  Не
перегрето ли здесь и время? Мы привыкли к спокойному, ровному, одномерному
времени нашей спокойной, уравновешенной звездной периферии, - что мы знаем
о том, каким еще оно может быть? Тот, кто видит океан в  штиль,  может  ли
представить себе, каким океан становится в бурю? "Здесь время рыхлое,  оно
разрывается, здесь время больное, рак времени!" - разве не твердил  о  том
предатель Оан?  Пустая  ли  то  угроза  или  предупреждение?  И  разве  не
оправдалась его угроза, если то была угроза? Время разрывается, прошлое не
смыкается с будущим через настоящее - каждая  клетка  нашего  тела  о  том
вопила!  Бедный  Труб  -  жертва  разрыва  времени!  А  если  бы  оно   не
разорвалось? Все бы мы тогда стали жертвой  катастрофы,  и  звездолеты,  и
сами звезды. Какой исполинский взрыв потряс бы ядро, взорвись внутри  него
эта сотня светил! В ядре миллиарды их, но разве тонна  атомной  взрывчатки
не сворачивает миллиардотонные горы?
     - Постой! - сказал я себе. - Постой, Эли! Это же  очевидно  -  разрыв
времени предотвратил взрыв доброй сотни светил! Когда атом летит на  атом,
молекула  на  молекулу,  их  предохраняет  от  столкновений  электрическое
отталкивание,  их  отшвыривает  электрическая  несовместимость.  Благодаря
этому мы и  существуем  -  предметы,  организмы,  произведения  искусства:
крохотные ядра наших атомов не могут столкнуться лоб в  лоб.  А  здесь,  в
этом большом ядре? Здесь нет электрических сил, отшвыривающих звезды  одну
от другой. Зато есть ньютоновское притяжение, толкающее их друг на друга в
суматошливой, дикой беготне. Ах, Ньютон, Ньютон,  древний  мудрец,  ты  же
запроектировал  неизбежную  гибель  для  всей  Вселенной!  И   гибель   не
совершается лишь потому, что действует другой закон, более могущественный,
чем твое всемирное тяготение, чем электрическое притяжение и отталкивание,
чем даже искривление метрики демиургов - искривление  и  разрывы  времени!
Вот она, гарантия устойчивости ядра!  Подвижность  твоего  времени,  ядро,
весь мир спасает! Нет, это не  болезнь,  это  мощный  физический  процесс:
дисгармония  времени  обеспечивает  устойчивость   ядра!   Несовместимость
одновременности, взаимоотталкивание времени! Но Труб прав  -  это  не  для
нас, это решительно не для нас!
     Так я размышлял, то логично, то путано, то  холодно  выстраивал  цепь
причин и следствий, то страстно восставал  против  них.  И  во  мне  зрело
убеждение, что надо скорей убираться из ядра,  пока  мы  не  погибли.  Да,
правильно, большинство звезд Галактики  сосредоточено  в  ядре.  Но  жизнь
здесь невозможна. Жизнь - явление периферийное. "Нет! - говорит нам  ядро,
ответ убедителен. Что же, и "нет" тоже  ценный  результат  экспедиции,  не
ждали ведь мы, чтобы  нас  всюду  встречало  одно  "да,  да,  да".  Запрет
соваться в адское пекло не менее  важен,  чем  приглашение  царствовать  в
новооткрытом раю. Пора убираться из звездного ада! Пора убираться!
     Именно такими словами  я  и  внес  на  совете  капитанов  предложение
закончить экспедицию в ядро.
     Мы начали готовить возвращение в родные звездные края.



                                    9

     В одном мы все были согласны:  ядро  Галактики  -  гигантская  адская
печь, пекло вещества, пространства и времени. Почти без возражений приняли
и мою гипотезу: разрыв времени  гарантирует  устойчивость  ядра,  гармония
ядра - во взаимоотталкивании одновременностей! Один Ромеро заколебался.
     - О, я понимаю, дорогой адмирал, иначе вы и  не  могли  бы  объяснить
парадоксы ядра. Если будет предложено  два  решения  любой  загадки,  одно
тривиальное, другое диковинное, вы выберете второе. Такова ваша натура.  У
вас вызывает удивление, только если нет ничего удивительного.
     - Не  понимаю  ваших  возражений,  Павел,  -  сказал  я  раздраженно.
Разговор происходил после того, как Ромеро вместе с  другими  проголосовал
за мое предложение.
     - Ваша гипотеза, что убийственный закон тяготения Ньютона ведет мир к
гибели...
     - Не убийственный, а порождающий неустойчивость в больших  скоплениях
масс.
     - Да, да, неустойчивость! Все это остроумно, не  буду  отрицать,  мой
проницательный друг. Разрыв одновременности, даже сдвиг времени  по  фазе,
безусловно,  гарантирует  устойчивость  ядра,  если  такой  разрыв   будет
возникать в нужном месте и в  нужный  момент.  Две  руки  не  сомкнутся  в
рукопожатии, если одна протянута  раньше,  другая  позже.  Но  видите  ли,
мудрый Эли, вряд ли уместно решать одну загадку путем выдумывания  другой,
куда более темной.
     - По-вашему, я выдумываю разрыв времени? Не скажете ли тогда,  Павел,
какая причина швырнула вас недавно на пол и заставила потерять сознание?
     - Разрыва времени я не отрицаю. И что валялся на полу - правда. Факты
упрямая вещь - так говорили предки. Но вы ведь создаете новую теорию, а не
только описываете факты. Если я правильно понял, вы устанавливаете новый и
самый грандиозный закон Вселенной: устойчивость основной массы вещества  в
Галактике гарантируется неустойчивостью времени. Сохранение звездного мира
определено несохранением времени. По-вашему, однолинейное течение  времени
есть своего рода вырождение его в звездных перифериях. И мы,  пользующиеся
спокойным временем, зачислены в звездные провинциалы.
     - Вас это оскорбляет, Павел? В так любимой вами старине считали Землю
центром Вселенной, а человека - венцом творения. Вы  тоже  придерживаетесь
такого представления о мире?
     - Осмелюсь заметить, адмирал: вы считаете меня большим глупцом, чем я
есть. Но не  могу  не  признаться:  мне  как-то  обидно,  что  сама  жизнь
порождена  тем,  что  время   в   районах   жизнетворения   выродилось   в
однолинейность, что жизнь есть в некотором роде вырождение  материи.  Если
не человека, то жизнь как таковую я всегда считал венцом развития материи.
Такое разочарование...
     - Церковные  деятели,  разочарованные  тем,  что  Земля  -  не  центр
Вселенной, сожгли Джордано Бруно, проповедовавшего эти неприятные  истины.
Как вы собираетесь со мной расправиться, Павел?
     - Вы завершаете спор такими многотонными аргументами, что их  тяжесть
придавливает, великолепный Эли. Нет, я не буду вас сжигать на костре.
     Ромеро приветственно приподнял трость и удалился, обиженный. А я  все
больше укреплялся в мысли,  что  закон  всемирного  тяготения  равнозначен
предсказанию гибели Вселенной. Мы рассматривали его как  гаранта  звездной
гармонии лишь потому, что  узнали  его  в  дальних  районах  Галактики,  в
"вырожденных" районах, как обругал нашу звездную родину Ромеро.  Здесь,  в
кипящем аду ядра, он был зловещим стимулом к всеобщему взрыву.  Что  может
сделать тяготение, мы видели на  примере  коллапсаров,  превращающихся  из
мощных светил в "черные дырки". Я не просто  критиковал  закон  всемирного
тяготения, я опасался его, начинал его ненавидеть.
     Смешно ненавидеть слепые законы природы. Но тяготение в  моих  глазах
становилось ликом смерти  любой  материи,  не  одной  высокоорганизованной
жизни. И лишь то, что противоречило этому страшному закону,  гарантировало
существование мира, - электрические и магнитные несовместимости в  атомном
мире, большие расстояния между звездами в космосе,  а  здесь,  в  ядре,  и
открытая нами  несовместимость  одновременности.  Тяготение  -  вырождение
материи, ее проклятие, твердил я себе. Всеобщая борьба против тяготения  -
вот единственное, что сохраняет Вселенную!
     Голос и Эллон без  спора  поддержали  меня.  Не  так  уж  много  было
случаев, когда самолюбивый  демиург  и  широкомыслящий  Мозг  сходились  в
едином понимании. Особенно важна была поддержка Эллона  -  на  него  легла
разработка способа выскальзывания из ядра, куда нас затягивало все дальше.
     - Адмирал, я не знаю, почему моя улитка срабатывает в одну сторону, -
объявил он однажды. - По расчету, звездолеты должно вынести наружу,  а  их
поворачивает обратно.
     Я сидел в лаборатории. В стороне, повернувшись спиной, молча работала
Ирина. Она не простила мне, что я видел ее слезы и  отчаяние.  Эллону  она
простила непонимание ее чувств, а мне не хотела прощать,  что  я  невольно
стал их свидетелем. Она отворачивалась, когда я появлялся  в  лаборатории,
холодно отвечала.  Я  говорил  с  Эллоном  о  важнейших  вещах,  все  наше
существование зависело от того, найдем ли мы правильное решение загадок, а
меня жгло желание оставить поиски, подойти к ней, грубо рвануть за  плечо,
грубо крикнуть: "Дура, я-то при чем?"
     - Итак, выхода ты не видишь, Эллон?
     - Здесь странное пространство,  адмирал.  Я  его  не  понимаю.  -  Он
помолчал, преодолевая неприязнь, и добавил: -  Посоветуйся  с  Мозгом,  он
когда-то разбирался в свойствах пространства.
     Я оценил усилие, какое  понадобилось  Эллону  для  такого  признания.
Голосу, придя к нему, я сказал:
     - Ты согласился, что надо бежать отсюда. Вывод звездолетов при помощи
генераторов метрики  не  получается.  Может,  вырваться  на  сверхсветовых
скоростях, аннигилируя пространство? Твое мнение?
     -  Отрицательное!  -  прозвучал  ответ.  -  Неевклидовы  искривления,
которыми я закрывал путь звездолетам в Персее, в сотни раз слабее здешних.
И еще одно, Эли: там  пространство  пассивно,  оно  легко  укладывается  в
заданную метрику. Здесь его рвут бури, в нем возникают  вихри  метрики,  и
избави нас судьба угодить в такой вихрь!
     - А наш испытанный метод аннигиляции планет?
     - Погибло две трети эскадры, когда применили его.
     - Там были рамиры. Им почему-то  не  захотелось,  чтобы  мы  нарушали
равновесие в Гибнущих мирах. А здесь рамиров  не  обнаружено.  Сомневаюсь,
чтобы разумная цивилизация могла существовать в этом звездном аду.
     - Можно попробовать и планетку, Эли.
     Но планет в ядре не было. Среди  миллионов  промчавшихся  на  экранах
звезд не попалось  ни  одной  домовито  устроенной.  Здесь  даже  не  было
правильных созвездий, простых двойных и  тройных  светил:  звезды  мчались
дикими шатунами. Это  не  значит,  что  отсутствовали  сгущения.  Сгущений
попадалось много. Но после того, как мы еле выбрались, потеряв  Труба,  из
одного такого сгущения, нам не хотелось соваться еще  в  одну  дьявольскую
печь, где плавилось  время.  Но  только  в  таких  скоплениях  можно  было
надеяться подобрать планетку.
     Одно  сгущение  звезд  мчалось   неподалеку   -   гигантский,   почти
сферический звездоворот. В нем дико кружились светила, рассеивая пыль, как
грибные  споры,  и  истекая  водородом.  Голос  предупредил,  что   внутри
звездного вихря  бушует  то,  что  можно  бы  назвать  "метриковоротом"  -
чудовищные завихрения пространства.
     По расчету МУМ,  звездный  вихрь  был  неустойчив.  Он  должен  после
возникновения распылить себя в исполинском взрыве  примерно  через  тысячу
лет. И в то же время не было  сомнения,  что  звездоворот  существует  уже
миллионы лет. Здесь  снова  был  тот  же  парадокс,  и  даже  Ромеро  стал
склоняться  к  мысли,  что  одновременность   существования   звездоворота
наблюдается лишь извне, а  внутри  него  одновременности  нет.  В  частном
времени каждого светила, может быть и самого звездного роя нет.
     Осима сказал Олегу:
     - Адмирал, не отвернуть ли нам назад? Я бы не хотел, чтобы  одна  моя
нога очутилась в прошлом, другая в будущем, а сердце  билось  лишь  тысячу
лет назад или тысячу лет впоследствии, - не знаю, что хуже! Я не  вмещу  в
себе такой бездны времен.
     Олег приказал отходить от опасного скопления. На "Козерог" прибыл для
очередного совещания капитанов Камагин. Олег доложил, что простых  выходов
наружу не существует.
     - А непростых? - спросил Камагин.
     Непростых выходов тоже не существовало. В ядре  планет  не  нашли,  а
аннигиляция звезд не по зубам.
     - Значит, погибать? - снова спросил Камагин.
     Вопрос был неуместен. Олег для того и собрал капитанов, чтобы  искать
избавления от катастрофы.
     - Я хочу сегодня исправить ошибку, которую совершил  больше  двадцати
лет назад, - сказал Камагин. - Тогда адмирал Эли приказал  уничтожить  два
звездолета, чтобы  третий  вырвался  на  свободу.  Я  протестовал.  Теперь
предлагаю такую же операцию. Для уничтожения можно взять мой "Змееносец".
     - Та попытка закончилась неудачей, - напомнила Ольга.
     Камагин возразил, что в Персее мы воевали,  враги  противодействовали
нам во всем. Здесь врагов нет. Мы сами попали сюда как разведчики, и вывод
наш непреложен: живым существам в ядро не следует соваться, как не следует
купаться в кипящей смоле.
     - Я согласен  с  Эли,  что  жизнь  и  разум  -  явления  в  Галактике
периферийные. И делаю вывод: разумного  противодействия  не  будет,  а  со
слепой стихией мы справимся.
     - Твое мнение, Эли? - спросил Олег.
     Я не мог поддержать Камагина, не мог опровергнуть его. Мне стыдно, но
не могу не признаться: мной овладела нерешительность.
     - У меня нет определенного мнения, - сказал я.
     Уже  после  совещания,  принявшего  проект  Камагина,   я   поделился
сомнениями с Эллоном. Эллон  считал,  что  прорыв  не  удастся,  звездолет
слишком мал для создания свободного туннеля наружу. И не  известно,  будет
ли туннель свободен, - с  таким  пространством,  как  здесь,  аннигиляцией
вещества не совладать.
     - Не торопись, Эли. Скоро я пущу  коллапсан  на  полную  мощность,  и
тогда  мы  выскользнем  наружу  в  новой  гравитационно-временной  улитке.
Атомное время я уже меняю свободно. Посмотри сам.
     На лабораторном экране, подключенном  к  коллапсану,  я  увидел,  как
нейтрон налетал на протон, эргон  пронизывал  эргон,  ротоны  сшибали  все
остальные частицы. По законам физики столкновения  должны  были  порождать
аннигиляции или  трансформации  частиц.  Ничем  похожего  не  происходило.
Столкновения совершались в нашем суммарном времени, а не в частном времени
самих частиц. В их времени не было реального столкновения, не  могло  быть
взрывов и аннигиляций.
     - Отличный механизм, не правда ли? Убедился,  Эли,  что  мне  удалось
воссоздать те чудовищные реакции, которые кипят в звездном котле ядра?
     - У тебя атомы,  Эллон,  а  здесь  -  звезды!  Мы  не  атомы,  мы,  к
сожалению, не атомы - даже по сравнению со звездами!
     - От атомов я вскоре перейду к макротелам. Говорю тебе,  адмирал,  не
торопись! Нас ведь никто не собирается немедленно уничтожать.
     Обещание связать гравитационную улитку  с  коллапсаном  я  слышал  от
Эллона и раньше. И хотя ему удалось овладеть атомным временем,  от  атомов
до тел макромира, что  бы  он  ни  твердил,  дистанция  была  огромная.  Я
посоветовался  с  Голосом.  Голос  считал  проект  Камагина   единственной
возможностью выскользнуть наружу. Надо лишь подобрать  участок  пассивного
пространства. Подыскивать  участок  будет  он.  Он  ощущает  пространство.
Пространство - это он сам, такое у него ощущение. У него мутится в мыслях,
когда оно свирепо закручено, он  мыслит  стремительно,  яркими  всплесками
решений, когда оно  меняет  свою  структуру.  И  как  ему  отрадно,  когда
напряжение ослабевает!
     - Мы будем ждать твоего сигнала, Голос! - сказал я.
     И вот началась последняя эвакуация звездолета в  нашей  экспедиции  к
ядру. Я сказал последняя, потому что "Змееносец" был  последним  кораблем,
который еще можно  было  эвакуировать.  Эвакуацией  командовал  Камагин  -
энергично, даже весело: он верил, что жертвой своего корабля спасет  всех.
Меня же мучило сомнение.  Неудачи  преследовали  нас  за  неудачами.  Флот
практически погиб, уцелевшие астронавты -  пленники  непредставимо  дикого
мира, где миллиарды светил балансируют на лезвии бритвы, а по обе  стороны
от лезвия - бездна всеобщего уничтожения!
     Чтобы выразить вслух эти чувства, не  пугая  друзей,  я  спустился  в
консерватор.


     - Убийца! - говорил я соглядатаю рамиров. - Все несчастья начались со
знакомства с тобой. Ты предавал деградирующих аранов, ты попытался предать
и нас. Лусин заплатил жизнью за твое лживое прислуживание нам, Петри и его
экипаж - вот следующая цена твоих доносов. Я не знаю, зачем твоим господам
понадобилось  поддерживать  убийственные  условия  на  Арании,  зачем   вы
определили себе эту грязную профессию - быть Жестокими богами? Но  зато  я
знаю теперь, что никакие вы не боги, никакая не высшая сила, тем  более  и
не высокая, какой полагалось бы  быть  мало-мальски  приличному  божеству,
если бы оно реально существовало. Вы только жестокие, но  не  высокие,  вы
только могучие, но не всемогущие, только сильные, но не  всесильные.  "Эти
недоучки рамиры!" - презрительно сказал Эллон. Правильно, недоучки! Как ты
пугался трансформации времени в ядре, Оан! Больное, рыхлое, рак! А оно  не
больное,  оно  лишь  меняющееся,  стремительно   меняющееся,   удивительно
упругое,   превращающее   при   сближении   одновременность   взрывом    в
разновременность. И этот  взрыв  времени  предохраняет  ядро,  куда  вы  и
сунуться страшитесь, от другого взрыва - взрыва вещества. Знали ли вы это?
Могли ли постичь?
     Я замолчал, отдыхая. Я многое  дал  бы,  чтобы  оживить  лжеарана  и,
ожившему, бросить страшные обвинения. Он недвижно висел передо мной. И все
три  глаза  были   мертвы   -   нижние,   обыкновенные,   умевшие   только
всматриваться, и верхний, грозный, проникавший в чужую мысль... Оан не мог
слышать, не мог ответить. Он был мертв. Он успел уйти от  наказания.  Уход
из жизни ему удался. Но не из мира! Вечно будет труп  предателя  висеть  в
прозрачной теснице демиургов!
     Отдохнув, я продолжал:
     - Нет, вы не могли не знать об ужасной роли мирового тяготения в  том
кипящем котле из звезд, который мы называем ядром, и о  спасительной  роли
так легко рвущегося здесь времени.  Вы  сами  хотели  овладеть  искусством
поворота времени. Разве не  для  этого  ты  нырнул  в  бездну  коллапсара?
Глупец! Ты ринулся в ад, чтобы овладеть адскими силами, -  так  это  тебе,
вероятно, самому воображалось. Вот он, коллапсар - на нашем  стенде!  Все,
что ты искал в антивзрыве звезды, мы создаем  в  лаборатории.  Мы  еще  не
властны  над  макровременем  светил,  но  атомное  время  уже   разрываем,
изгибаем, замедляем, убыстряем -  как  нам  угодно!  Мы  уходим  из  ядра,
изменник. Но мы еще вернемся, - и тогда, Жестокие,  вряд  ли  вам  удастся
доказать, что ваша сила равна вашей жестокости!



                                    10

     А затем произошло то, что, как я  сейчас  понимаю,  неизбежно  должно
было произойти.
     Голос отлично чувствовал пространство; МУМ  безошибочно  рассчитывали
скопления масс и указывали, как избегнуть  больших  звездных  препятствий,
как увильнуть от оголтело несущихся звездных шатунов;  Осима  артистически
лавировал между скоплениями и звездами-одиночками; ему  помогали  Ольга