ационном зале. Очертания "Кормчего" быстро
уменьшались на фоне звездного неба, вскоре без  приборов  его  нельзя  уже
было разглядеть, хотя Аллан включил все прожекторы.
     - Вот мы остались в одиночестве, - сказал я. -  И  сколько  продлится
наше одиночество?
     - Я не боюсь одиночества, - сказала Ольга. - Я могу  летать  хоть  на
тот свет, только я не знаю, где он находится - тот свет.
     Изумленный, я повернулся к ней. Она с улыбкой  смотрела  на  меня.  У
меня было ощущение,  словно  я  сделал  что-то  нехорошее.  Я  снова  стал
всматриваться в звезды.
     - Эли! - позвала она тихо. - Эли!
     - Да! - отозвался я, не отрываясь от неба. - Вспорем Звездным  Плугом
Вселенную, Ольга! И кто знает, может, нам удастся что-нибудь разузнать  об
Андре.



                                    16

     По графику, разработанному МУМ, путешествие до звездных  скоплений  в
Персее должно было продлиться свыше года при скорости  в  пять  тысяч  раз
превышающей световую. Подобных скоростей еще не  достигали,  но  Леонид  с
Осимой не сомневались, что рекорд удастся.
     - Один Аллан наполовину уменьшал нам ход, - доказывал Леонид.  -  Его
звездолет - тихоня.
     Унесясь из досветовой области, Леонид дал волю  страсти  к  быстроте.
Если бы уничтожаемая пустота издавала звуки, по всей Галактике разнесся бы
треск разрываемого пространства. Но мы летели в великом молчании космоса.
     Впереди сероватой дымкой чуть проступало двойное скопление в  Персее,
много, много месяцев  должно  было  пройти,  пока  оно  из  тусклой  дымки
превратится в скопище светил.
     Все знают, что галактические просторы пусты. Одно - знать,  другое  -
ощущать. При перелете с Земли на Ору я  не  почувствовал  пустоты,  звезды
удалялись и приближались, рисунок созвездий менялся. Исполинскою  пустотой
дохнуло на нас лишь в полете на Плеяды, день  уходил  за  днем  неделя  за
неделей, мы тысячекратно обгоняли свет - за бортом все оставалось тем  же.
Но, лишь  удаляясь  от  Плеяд,  я  полностью  понял,  как  бездонно  пуста
Вселенная!
     Уже через неделю великолепное скопление, три сотни звезд, собранных в
кучу, превратились в такой же моточек сияющей шерсти, каким  оно  видно  с
Земли. Теперь, когда за моей спиной остались многие тысячи светолет  пути,
я понимаю, что мироздание не то,  каким  оно  представляется  на  школьной
парте. Звезды, как и люди, - коллективисты, они теснятся друг к  другу.  А
вне  этих  звездных  коллективов  -  безмерная  "пустейшая  пустота",  как
называет ее Леонид.
     И если в пустоте попадается одинокая звезда - это событие. Мы  иногда
встречали такие шальные звезды, чаще темные карлики, ни одного  гиганта  и
сверхгиганта - звезда вылетала из мрака, неизвестная, мы проносились мимо,
зная о ней уже все важное и неважное. Ни на одном из таких светил не  было
признаков жизни.
     Жизнь в Галактике - дар более редкий, чем тепло и свет.
     Теперь я имел свое кресло  в  командирском  зале,  рядом  с  дежурным
командиром. Дешифраторы ловили каждую волну и вспышку, протоны и нейтроны,
гравитационные и электрические поля. Их информация  поступала  в  МУМ,  та
отдавала  команды  автоматам,   а   я   вслушивался   в   эту   неустанную
исследовательскую работу, ставил механизмам дополнительные задания.
     Обычно я дежурил с Ольгой, мы часами молчали, вглядываясь в  звездное
небо, мысленно переговаривались с подчиненными нам машинами. Я  все  более
узнавал другую Ольгу, не ту, что порядком надоедала мне в  школе,  не  ту,
что вела ученые разговоры в веселой компании, - спокойного,  решительного,
проницательного командира. Я учился у нее. Сейчас все это в прошлом, но  я
с радостью вспоминаю дни совместных дежурств.
     Каждый  день  я  уходил  в  гравитационную  лабораторию.  Я  запускал
механизмы, дешифраторы ловили их импульсы,  МУМ  рассчитывала  результаты.
Излучения мозга зловредов, записанные Андре, гравиграммы напавших  на  нас
крейсеров просматривались все снова и снова.
     Я считал эту работу главным своим делом. Раньше Андре делал все  сам,
мы лишь помогали ему. Мы подсмеивались над его скоропалительными теориями,
снисходительно одобряли его прозрения, а про себя были спокойны.  Рядом  с
нами бушевал огромный разум, он непрерывно порождал  и  выбрасывал  наружу
ослепительные идеи. Он жадно ухватывал  каждую  загадку,  бился,  пока  не
разрешал ее, - зачем нам было  тревожиться?  Все,  что  возможно  сделать,
сделает он, и сделает лучше, чем любой из нас, - так чувствовал каждый.
     Теперь Андре не было. Исчез гениальный генератор новых идей. Его надо
было заменять, хотя бы частично. У меня и в помине  не  было  вдохновенной
легкости Андре. Но я неустанно, непрерывно размышлял -  я  хотел  заменить
трудом  его  интуицию.  Там,  где  он   одолевал   простор   неизвестности
двумя-тремя  исполинскими  прыжками,   я   пробирался   ползком,   петлял,
возвращался обратно и снова полз вперед.
     Во всяком случае, я был настойчив.
     Я садился на диван, закрывал глаза, тысячи раз  возвращался  мысленно
все к одной картине. Мы сжали полями слабеющего головоглаза,  он  отчаянно
гравитировал  своим:  "Помогите!  Помогите!"  Его  гравитационные  призывы
уходили с нормальной световой скоростью, с той же  скоростью  возвращались
ответы.  Можно  вычислить  по  времени,  разделявшему  призыв   и   ответ,
расстояние от Сигмы до крейсера, вышедшего им на помощь. Но крейсер,  летя
в сверхсветовой области, раньше ночи добраться не мог, - так  он  сообщал.
Сколько дней  или  недель  светового  пути  разделяло  их?  А  разрушитель
беседовал с крейсером так, словно тот стоял рядом.
     "Что же это такое? - спрашивал  я  себя.  -  Что  может  двигаться  в
пространстве, не уничтожая его, со сверхсветовой скоростью?"
     Я пытался разрешить эту  загадку  даже  во  сне.  Как-то  я  запустил
дешифратор на излучения своего мозга, и он записал, что и сонный  я  бьюсь
мыслью все над тем же.
     Все во мне без перерыва работало над проблемой, весь я,  бодрствующий
и  отдыхающий,  был  заведен,  как  автомат,  на  ее  решение,  а  если  и
приходилось отвлекаться, то я слушал и отвечал, а про себя продолжал рвать
тенета грозной загадки.
     И мало-помалу, еще смутное, стало вырисовываться решение. Оно было до
того просто, что я вначале в него не поверил.
     Но все пути вели в одну точку, все  логические  нити  завязывались  в
один узел. Я передал найденную гипотезу МУМ. МУМ известила,  что  гипотеза
непротиворечива и может быть принята за исходную посылку. Я вышел  наконец
на верную дорогу. Путь до точного результата был еще долог - я  знал,  что
пройду его до конца.
     Я попросил к себе Ольгу. Она пришла в лабораторию, долго слушала,  не
прерывая, потом сказала:
     - Итак, ты считаешь,  что  этот  загадочный  агент  связи,  мгновенно
проносящийся сквозь пространство, - само пространство?
     - Да, само пространство. Вернее,  колебания  плотности  пространства.
Только изменения пространства могут  распространяться  в  пространстве  со
сверхсветовыми скоростями - вот моя мысль.
     Ольга продолжила дальше мою гипотезу:
     - Мы научились превращать  вещество  в  пространство  и  получать  из
пространства опять вещество.  Короче,  мы  оперируем  крайними  точками  -
создавать и уничтожать... А между  ними  спектр  разнообразных  состояний,
возможно, не менее важных, чем крайние точки...  Надо  искать,  Эли,  надо
искать - всем нам, не тебе одному.
     От восторга я расцеловал Ольгу в обе щеки. Это было лишнее,  конечно.
Она растерялась, как девчонка, пойманная на шалости, хотя виноват был я, а
не она.
     - Не сердись, - сказал я с раскаянием. - Я от души, Ольга.
     - Я не сержусь, - ответила она грустно. - Разве ты не заметил, что  я
не умею на тебя сердиться?



                                    17

     В этот вечер я долго не засыпал. Я думал об  Андре.  Он  похвалил  бы
меня за открытие волн пространства. Я редко удостаивался его похвал, когда
мы были вместе, но сейчас он похвалил бы меня, я в этом не сомневался.  Он
лучше любого другого, лучше меня и Ольги мог оценить значение открытия.
     Андре стоял передо мной. Я слышал его голос. Я закрывал  глаза,  чтоб
лучше видеть и слышать его.  Он  ходил  по  комнате,  взмахивал  вычурными
локонами и спорил со мною. Он был, как всегда, немного смешон и очень мил.
Я говорил с ним и, стаскивая зубы, плакал. Он был  в  беде,  а  я  не  мог
помочь ему.
     "Ты тяжелодум, Эли, - говорил он сердито. - Насмешливый ум сочетается
в тебе с изрядной тупостью. Если бы я высказал  то,  к  чему  ты  с  таким
трудом добрался, ты, для начала, поиздевался бы  надо  мною.  Ты  встречал
усмешкою любую мою идею, разве не так?"
     "Не так, - защищался я. - Будь справедлив, Андре, не  так!  Я  многое
принимал сразу".
     Он безжалостно опроверг меня. В жизни он не был таким жестоким, как в
моих мечтах о нем. Он не мог быть сейчас добрым -  он  был  теперь  вечным
упреком мне.
     "А  невидимки?  -  говорил  он.  -  Невидимки,  Эли?  Разве   ты   не
расхохотался, когда услышал о них?"
     "Да, невидимки, - отвечал я. - Это правда, я изумился и рассмеялся. И
я жестоко наказан, что не поверил в твое прозрение и не позаботился  сразу
о защите. Мы все наказаны, Андре, все!"
     "Другие мои идеи ты высмеивал тоже, - заметил он. - Вспомни  получше,
Эли".
     Я стал вспоминать его идеи и теории. Их  было  много,  час  бежал  за
часом, бессонная ночь плелась, как старуха. Я больше не спорил с Андре,  я
вникал в его мысли. Я был готов принять любую из них по одному  тому,  что
ее высказывал он. Я подводил  под  них  фундамент,  подбирал  убедительные
доказательства - я запоздало оправдывался перед Андре.
     Я вспоминал, как он блестяще обосновал удаление Гиад  от  всех  звезд
мира. Спыхальский, наверно, уже послал экспедицию проверить его  гипотезу,
и экспедиция, безусловно,  доказала,  что  Гиады  рушатся  в  искусственно
созданный провал в мировом пространстве. Как могло быть иначе?  Андре  так
запальчиво отстаивал эту мысль, он не мог ошибиться!
     А потом я припомнил его гипотезу  происхождения  людей,  так  жестоко
раскритикованную Ромеро. Она стала мне дорога также и тем, что  Ромеро  на
нее ополчился. Я хотел обдумать ее в деталях, по-серьезному обосновать.
     Но доказательства не подбирались, вместо  мыслей  возникали  картины,
они становились сложней и  ярче.  Я  тешил  себя  придуманными  историями,
разыгрывал фантастические вариации на заданную Андре тему и упивался  ими,
как некогда на Земле индивидуальной музыкой.
     Я  опять  закрыл  глаза,  чтоб  видеть  отчетливее,   мной   овладела
полудрема, полубред. Я возвратился на Землю, в далекое  прошлое  Земли.  Я
вижу дикие леса, каких давно не существует.
     У подножья холма лежит на  боку  старинный  космический  корабль.  Из
разорванного его чрева вываливаются  лестницы,  бочки,  ящики,  незнакомые
механизмы. По небу мчатся растрепанные тучи. Дико кричат обезьяны. Я кожей
ощущаю влажную жару, тяжко повисшую в  воздухе  придуманного  мною  уголка
Земли.
     На вершину холма взбирается  старик,  я  точно  такого  же  видел  на
стереоэкране в Оранжевом зале. Он высок,  строен,  сед,  у  него  лучистые
глаза,  не  по-человечески  большие,  -   хороший,   ладный   старик.   Он
осматривается и мрачнеет. Ему не нравится место, куда угодил корабль.
     К нему приближаются двое молодых. Первый тоже из тех, кого я видел  в
Оранжевом зале. Второго я не знаю, я его придумал.
     Впрочем, он похож на того, убитого, с картины альтаирцев.
     "Ну и попали! - говорит  первый  из  молодых.  -  Надо  же  было  так
удариться! Ремонт займет тысячи две местных лет. Лаборатории мы захватили,
но заводы остались дома".
     "Нужны помощники, - говорит второй. - Нас двадцать, на все не  хватит
рук. А здешние живые существа, кажется, доросли лишь до того, чтоб прыгать
с ветки на  ветку.  Они  добывают  пищу,  поедая  один  другого,  работают
клыками, а не мозгами".
     Старик успокаивает их. В общем, получилось неплохо.  Удалось  выбрать
планету, похожую на их собственные: здесь сносные  температуры,  умеренная
гравитация, имеется кислород в атмосфере, много воды и  зелени.  Уже  одно
то, что можно ходить без защитных костюмов, чего-нибудь да стоит! А заводы
- что ж, и заводы можно построить - примитивные, конечно.
     "Без  помощников?"  -  прерывает  первый.  Он  удивлен   спокойствием
старика.
     "Будут помощники. Посмотрите на  этих  хвостатых  существ,  орущих  в
листве деревьев. Когда-то и мы начинали развиваться с подобных  таким  же.
Миллионов через пятьсот здешних лет  и  они  самостоятельно  разовьются  в
подобных нам. Почему бы нам не подтолкнуть процесс эволюции?"
     "Сколько на это требуется лет, подумай! - говорит  второй.  -  Мы  не
бессмертны. Половина из нас перемрет здесь". Он, конечно, не догадывается,
что ему суждено погибнуть в другом месте.
     "Будем торопиться. Я, наверно, не доживу до отлета,  но  вы  покинете
эту планету".
     И вот они берутся за дело. Одни ищут руды, другие заделывают пробоины
и налаживают механизмы, третьи отлавливают обезьян и экспериментируют с их
зародышевыми клетками, меняют их генетические коды.
     Сразу вывести подобных себе не удается, обезьяны не тот народ, что  в
одно  поколение   вырастают   в   богов,   -   засучив   рукава   небесные
путешественники трудятся, творя из животного человека по своему  образу  и
подобию. Кое-что получается, еще больше провалов.  Удалось  убрать  хвост,
выпрямить  спину,  укоротить  руки  -   вот   он,   угрюмый   питекантроп,
получеловек, полузверь, нет,  не  подойдет,  у  него  мала  способность  к
усовершенствованию, кибернетический анализатор показывает это ясно.
     Наконец появляется настоящий человек, сразу все варианты -  черные  и
белые, курчавые и прямоволосые, пигмеи и гиганты. На  этот  раз,  кажется,
вышло, нет, и да этот раз  не  выходит!  Я  слышу  спор  галактов.  У  них
производственное совещание  -  обсуждают  творение  человека.  Я  мысленно
разглядываю их. Как они все похожи на нас!
     "Разве это человек? - возмущается один. - Поглядите на чертеж  -  что
общего между замыслом  и  осуществлением?  На  бумаге-человек,  а  за  той
загородкой - зверь! Я протестую против такой работы!"
     "Ближе  к  делу!  -  требует  председательствующий.  -  Какие  у  вас
конкретные возражения? Так мы проболтаем до рассвета!"
     "Тысячи возражений! Первое - абсолютная неприспособленность к  жизни.
Он без шерсти, без когтей, без клыков, без рогов. Как ему  добывать  пищу,
как передвигаться, как защищаться? Поглядите на его пальцы, это же  сучки,
а не пальцы, разве они похожи на наши?  А  глаза?  Какие-то  щелки,  а  не
глаза. Мне страшно глядеть на него, а вы твердите - по образу и подобию!"
     "Все  же  он  подобен  нам,  -  говорит  старик.  -  Подобен,  но  не
тождествен. Вы забываете о главном  -  в  человеке  осуществлена  поистине
грандиозная   возможность   к   усовершенствованию.   Посмотрите   таблицу
способностей, рассчитанную машиной. Если у собаки  принять  способности  к
усовершенствованию за единицу, то не найдется ни одного животного, у  кого
она поднялась бы выше десяти. А у человека она равна  1595660800!  Вы  это
понимаете? В миллиарды раз выше, чему у любого животного! Я скажу больше -
в сотни раз выше, чем у нас с вами! Я считаю, что мы создали чудо  разума,
а не человека".
     "Пока это чудо глупости и неприспособленности, - зло кричит кто-то. -
Ваш разумный человек -  дурак.  Я  пытался  внушить  этому  голому  дикарю
понятие  о  некоторых  матрицах  тяготения  и   аффинных   преобразованиях
пространства, он хлопал зенками и скулил. Тогда я подвел его  к  корыту  с
жратвой - и вы посмотрели бы, как он кинулся. Тут он  не  хлопал  глазами.
Пройдут миллионы лет, прежде чем ваше чудо природы сообразит, что  у  него
есть кое-какие способности. Предлагаю отклонить предъявленную  нам  модель
человека и продолжать поиски.
     "Голосую  предложение   -   человека   не   утверждать,   -   говорит
председательствующий. - Другие предложения имеются?  Вроде  нет.  Кто  за?
Против? Воздержался? Итак, человек отвергается всеми  голосами  при  одном
воздержавшемся. Какие будут пожелания к новой  модели,  которую  предстоит
запустить в работу?"
     Снова поднимается первый:
     "Мне думается, не следует гоняться за внешним  подобием,  практически
оно  не  выдерживается  и  превращается   в   уродство.   Нам   нужны   не
сверхъестественные  способности,  а  реальная  жизнеспособность,   быстрая
сметка, цепкая хватка! Предлагаю новую  модель  сотворить  с  максимальной
приспособленностью к любым условиям жизни".
     "Возражений  нет?  Принято,   -   говорит   председательствующий.   -
Секретарь, пишите: снабдить следующую модель  шерстью,  когтями,  клыками,
рогами, копытами... что бы еще там? Хвостом, чтобы цепляться  за  ветки...
Как назовем модель? Там, в углу, - я слушаю вас".
     "Свободна буква "д", -  доносится  голос.  -  Может,  так  -  дурень,
дурман, дьявол..."
     "Дьявол звучит неплохо, - решает председатель. -  Итак,  запускаем  в
производство  дьявола  на  базе  неудавшегося  человека.  Остается  решить
последнее - что делать с сотворенными людьми?"
     "Истребить! - слышатся голоса. - В землю! К чему плодить незащищенных
уродцев?"
     Против этого опять протестует старик. Он напоминает  разбушевавшемуся
собранию, как много благородных начал встроено в человеческий мозг.  Пусть
люди живут, пусть проходят  нескорый  путь  усовершенствования.  Им  много
дано, с них много получится.
     "Не нами! - шумят в зале. - Нам они ни к чему!"
     "Резон тут есть, - говорит председательствующий. -  Истреблять  людей
не стоит. Если добрая основа, заложенная в них, разовьется, человек устоит
в жестокой борьбе за существование. А возьмут верх неудачи и  недоработки,
что же, жалеть о гибели этой модели не придется".
     И вот людей  изгоняют  из  аварийного  лагеря  небесных  инженеров  и
ученых, из рая, где обезьяну  переконструировали  в  человека.  Отныне  он
будет рождаться в муках, трудиться в  поте  лица  своего,  изнемогать  под
бременем забот и болезней.
     А взамен  появляется  усовершенствованная  модель  -  умный,  ловкий,
работящий дьявол. Тут уж  нет  сомнений  -  модель  удалась.  Хвостатое  и
рогатое существо мастер на все руки: и скачет, и пляшет, и прыгает с ветки
на ветку, и ныряет в воду, и проползает  в  земные  расщелины.  Его  можно
видеть в лесу и в поле, у моря и у кратера вулкана, он особенно любит  эти
местечки с  их  серным  дымом  и  пламенем,  ему  там  тепло  и  ароматно.
Старательный и услужливый, истинный черт своего бога, он  насмехается  над
неудачами изгнанных в самостоятельное  существование  людей,  а  те  мстят
ответной ненавистью - не дай бог черту попасть  в  человечьи  лапы:  мигом
разорвут в клочья!
     И когда галакты наконец выправляют поломки корабля, они  прихватывают
с собой и созданных ими дьяволов: у тех встает дыбом  шерстка  при  мысли,
что придется остаться один на один с неудавшейся людской породой.
     "Прощай, неустроенная планета! - торжественно  говорит  старик.  -  Я
верю, что зароненное нами зерно даст плоды. Хоть я и дожил да возвращения,
но до яркого твоего расцвета, человек, не доживу. Живи и совершенствуйся".
     Он машет мне рукой,  этот  добрый  старик,  а  я  в  ответ  смеюсь  и
раскрываю глаза, до того забавны придуманные  мною  картины.  И  тут  меня
охватил стыд. Я намеревался обосновать мысли Андре, доказать  самому  себе
их правдивость, а вместо того иронизировал над ними.
     Не может быть, чтоб все здесь было  неправильным,  сказал  я  себе  с
раскаянием,  у  Андре  не  бывало  такого,  чтоб   все   неправильно,   он
преувеличивал, но не заблуждался.
     Я вызвал МУМ.
     - Проанализируйте  мысли  о  галактах,  некогда  переконструировавших
обез