етом прошагивал ее пешком, все здесь было видено и перевидено,  а
я оглядывался с чувством, что впервые по-настоящему  вижу  Столицу.  Я  не
уставал поворачивать голову вправо и влево.
     Я поразился, каждый раз заново открывая это, простоте плана  великого
города. Три кольца  прорезают  двадцать  четыре  магистрали  от  Музейного
города  наружу,  двадцать  четыре  красочных,  неповторимо  индивидуальных
улицы. Вот и все.
     Вся  Столица  исчерпывается  переплетением  трех  колец  и  радиусов,
проложенных сквозь кольца.
     - Вечный город, - сказал я. - Он простоит тысячелетия после  нас  как
памятник наших помыслов и дел.
     -  Умирающий  город,  -  отозвался  Ромеро.  -   Если   хотите,   это
единственный город на Земле, который начал умирать, еще не  родившись.  Он
не дожил до самого себя.
     Я знал, что ради красного словца Ромеро себя не пожалеет, но отзыв  о
Столице покоробил меня.
     Ромеро удивился:
     - Вы не знаете истории Столицы?
     - Это был первый город победившего коммунизма - вот что я знаю о нем.
     - В истории Столицы это, разумеется,  самое  существенное.  Но  кроме
существенного в любом знании есть  и  интересные  пустячки.  Об  одном  из
таких, если угодно, пустячков, я расскажу вам, если позволите.
     Вскоре  после  объединения,  сказал  он,  были  начаты  поиски  всего
выдающегося,  что   талантливые   люди   придумали   в   эпоху   классовой
разобщенности и чего тогда  нельзя  было  осуществить.  Это  относилось  к
проектам машин, переделке природы, большим строительным работам и прочему,
а среди прочего - к архитектурным замыслам.
     Кем-то была обнаружена тетрадь рисунков давно к тому времени умершего
Бориса Ланда, архитектора,  проектировавшего  жилые  здания,  спортзалы  и
стадионы. Борис, по-видимому, был из тех, кого тогда называли "талантливый
неудачник". Днем он разрабатывал стандартное жилье, а  ночью,  на  бумаге,
возводил невоздвигаемые города.
     Среди его ярких фантазий был и город на двести тысяч человек  -  один
высотный дом, окруженный парком.  Город-дом,  не  осуществимый  при  жизни
Бориса, легко мог быть исполнен средствами первого века коммунизма. И хотя
уже и тогда было ясно, что города-гиганты отжили  свой  век,  человечество
постановило воздвигнуть  Столицу,  как  город-памятник  и  город-труженик,
последний из концентрированных городов Земли, первый, воплотивший  в  себе
все удобства затребованные людьми.
     Внутри кольцевых зданий разместились заводы и склады, там же пролегли
городские  шоссе.  А  снаружи  поднимались  террасами  жилые  массивы,  их
разделяли парки - таков был осуществленный проект. И  достоинства  проекта
вскоре стали его недостатками.
     Раньше другого оказались ненужными  великолепные  шоссе,  проложенные
внутри зданий на  каждом  двадцатом  этаже.  Возникли  центральные  машины
безопасности с Охранительницами - и умерли  электромобили  и  троллейбусы.
Никто не хотел катить по шоссе, когда можно было безопасно  кувыркаться  и
нестись в воздухе.
     Жизнь и толчея, по идее навеки упрятанные в  роскошные,  как  дворцы,
туннели, вновь свободно исторгнулись наружу.
     А затем стали отмирать заводы. Их автоматизировали настолько, что  на
километрах конвейерных линий не встречалось человека.  Создавая  в  недрах
зданий цеха, предполагали сократить путь рабочего от жилья до  работы,  но
сам рабочий стал не нужен - зачем сохранять завод  в  близости  от  жилья?
Цеха без людей стали возводить в пустынях.
     Некоторые  из  освободившихся  площадей  Столицы  заняли   институты,
развились зимние сады и  парки,  их  тысячи  в  каждом  кольце  -  любимые
местечки детворы и стариков. Но всех  пустот  они  не  заполнили.  Столица
зияет кавернами. Три четверти ее объемов не могут быть использованы.
     Стало  ясно,  что  изжила  себя  сама  идея  концентрации   огромного
количества людей на небольшой площади.
     - В первый же месяц набора на новостройки  космоса  Столицу  покинуло
три четверти жителей, - закончил Ромеро. - Пока  это  еще  большой  город.
Скоро это будет пустой город, а немного погодя - ненужный...
     Мы остановились у перил. Внизу, между проспектами Великих  Предков  и
Зеленым, простирался парк. Из  багрянца  увядавших  кленов,  лип  и  дубов
вздымался гребень Внутреннего  кольца.  Столица  была  не  только  большой
город. Она была прекрасна - прекраснейший из городов, созданных людьми.
     - А вы, Павел? Вы тоже  собираетесь  покинуть  Столицу  как  ненужный
город?
     - Я? С чего вы взяли, высокомудрый друг? Я родился в Столице и  здесь
отдам концы, употребляя это древнее морское выражение. Как вам,  вероятно,
известно, я занимаюсь историей технических открытий и  свершений.  До  сих
пор наука эта была достаточно отвлеченной, чтоб не сказать  -  праздной...
После  совершенного  вашей  сестрой   социального   переворота   положение
изменилось и в этой  области.  Мы  подбираем  теперь  информацию  о  нашей
культуре и технических достижениях и переводим ее на языки  новых  друзей.
Нужно же поднимать уважаемых звездных собратьев до человеческой  культуры,
а делать это  удобнее  всего  в  Столице  -  здесь  сконцентрирована  наша
мудрость... Пойдемте обедать, дорогой Эли, мы пропускаем лучшее время  для
пищеварения.
     -  Еще  один  вопрос,  Павел,  и  мы  отправимся.  Вы  сказали,   что
проголосовали за мой проект превращения Земли  в  галактический  генератор
волн пространства. Почему вы  это  сделали?  Вы,  конечно,  отдавали  себе
отчет, что Земля  тем  самым  ставится  непосредственно  на  службу  всему
Межзвездному Союзу? Это,  впрочем,  видно  из  того,  что  вы  сказали  об
уничтожении остатков самостоятельности Земли.
     Он не ожидал такого вопроса и немного растерялся:
     - Как вам сказать? Ну, захотелось  поддержать  вас...  Надоело  плыть
против течения. Почему и мне не побезумствовать, раз все кругом  посходили
с ума?
     - От вас я ожидаю ответа посерьезней, Павел.
     - Вот как -  посерьезней?  Тогда  получайте  другой  ответ.  В  вашем
проекте одно меня подкупило сразу - размах. Раз уж мы ввязались в  большую
войну, несмотря на мои предупреждения, так надо вести ее по-большому... Не
думайте, что  я  такой  уж  мещанин,  боящийся  всего,  что  за  околицей.
Превратить  Землю  в  командную  точку  Галактики,  в  исполинский   глаз,
обрыскивающий отдаленнейшие звездные уголки, в эдакое  галактическое  ухо,
чутко улавливающее любую гармонию звездных сфер, - нет,  это,  знаете  ли,
внушительно!..
     - Вот и прекрасно! - сказал я весело. - Думаю, что мы найдем  с  вами
общий язык и в остальном. Нет,  Павел,  Столица  не  умерла,  вы  ее  рано
хороните. Сегодня я попрошу у  Большого  Совета,  чтоб  в  ней  разместили
экспериментальную станцию волн пространства.  Скоро  кавернам  в  ее  теле
придет конец.
     Ромеро снял шляпу и церемонно поклонился, показывая, что  у  него  не
хватает слов выразить свое восхищение. Он сделал все,  чтоб  его  молчание
было красноречиво.
     На позы он мастер.



                                    10

     Дни не шли, а летели, я вставал на рассвете и не успевал оглянуться -
дня уже не было. Я торопился, вся Земля торопилась - Большой Галактический
флот, покинув Плутон, сконцентрировался у Оры. Корабли нужно было снабдить
сверхдальними локаторами, без этого теперь нечего и думать было  выпускать
их в космические просторы.
     Вся  эта  работа  падала  на  меня.  Я  наблюдал  за  проектированием
гигантской станции волн пространства СВП-3 и руководил выпуском  установок
для звездолетов, названных нами СВП-2.  Все  свободные  помещения  Столицы
были отданы новому заводу, но их не хватило, пришлось выселить  из  города
несколько институтов и убрать склады.
     Никогда  еще,  на  моей  памяти,  Столица  не  жила  такой  бурной  и
напряженной жизнью, как в эти недели,  когда  мы  срочно  оснащали  новыми
установками изготовленные звездолеты.
     Это уже была не та станция, СВП-1, что так  честно  нам  послужила  в
Персее. Исследования на Земле показали, что у нее мал радиус действия, уже
в двадцати светогодах ее локаторные свойства ослабевают. Она годилась лишь
для прощупывания близкого пространства, в  рейсы  с  Солнца  на  Сириус  и
звезды Центавра, не дальше.
     Работать же в качестве телепередатчика  она  на  дальних  расстояниях
могла лишь со сверхмощными станциями, которых,  по-видимому,  в  Галактике
еще нет, - сужу по тому, что, отдаляясь  от  Персея,  мы  быстро  потеряли
связь с галактами.
     Зато  модель  СВП-2  легко  лоцировала  объекты  в  ста   светогодах.
Снабженные такими механизмами, звездолеты  уже  не  теряли  связи  друг  с
другом, даже отдаляясь  на  расстояние  Веги  от  Солнца.  И  они  уже  не
страшились нападения из невидимости. Ни на каком  отдалении  враг  не  мог
оставаться незамеченным. Кроме того, установки СВП-2 отлично  поддерживали
взаимную телесвязъ в том же  радиусе  ста  светолет,  а  с  более  мощными
станциями могли переговариваться и далеко за этими пределами.
     Именно такую сверхмощную станцию  СВП-3  мы  и  возводили  сейчас  на
Земле.  Никакой  звездолет  не  смог  бы  вместить  подобного   механизма.
Потребляемая ею мощность - пять  миллиардов  альбертов  -  в  десятки  раз
превосходила мощности всех  энергетических  установок,  смонтированных  на
Земле.
     Все планеты трудились, чтоб осуществить монтаж и пуск СВП-3. Она одна
исключала рядом с собою на Земле все большие  предприятия.  Большой  Совет
признал возведение СВП-3 важнейшей стройкой Межзвездного Союза.
     Была  выбрана  и  площадка,  где  размещались  основные  строения   и
механизмы станции, - бывшая пустыня Сахара.
     Здесь на тысячах квадратных километров мы возводили величайший глаз и
ухо Вселенной. СВП-3 по расчету должна была действовать в  радиусе  десяти
тысяч светолет. До центра Галактики,  скрытого  в  созвездиях  Стрельца  и
Змееносца, мы не доставали, тем более не доставали до внешних галактик, но
звездные скопления в Персее, Гиады, Плеяды, гиганты Ригель и Бетельгейзе -
все эти далекие светила нашего звездного мира  попадали  в  зону  действия
станции.
     Уже недалек был тот час, когда  мгновенно  действующая  связь  должна
была сцементировать светила Межзвездного Союза в одно целое.
     Пока  на  строительной  площадке  в  Сахаре  возводились   здания   и
монтировались   машины,   я   трудился   на   экспериментальном    заводе,
разместившемся  внутри  Центрального   кольца:   мы   проверяли   расчеты,
изготавливали узлы механизмов.
     В этой работе было сделано лишь два перерыва. Первый - когда на Землю
вернулся экипаж "Пожирателя пространства".  Томившее  меня  до  этого  дня
ощущение неловкости от  торжественности  встречи  наконец  было  сглажено.
Ольге и ее товарищам прием был устроен много торжественнее, чем мне. Земля
неделю ликовала, два дня на ликование пришлось потратить и мне.
     А второй перерыв произошел, когда мои товарищи улетали на Ору - Вера,
Лусин (с Трубом, конечно) и многие другие.
     - Надеюсь, ты недолго останешься  на  Земле?  -  сказала  Вера  перед
прощанием.  -  Без  тебя  даже  неловко  как-то  отправляться  в   дальние
экспедиции.
     Я усмехнулся и показал на своего помощника Альберта Бычахова,  вместе
со мной приехавшего на космодром.
     Альберт, беловолосый, веселый человек, руководил монтажом в Сахаре.
     - Он меня держит, Вера. Пока он не высветит все  закоулки  в  Персее,
нечего и думать мне покидать Землю. Да и вам не  придется  устремляться  в
далекие края, пока мы не закончим своей работы.
     После проводов  мы  с  Альбертом  вернулись  в  Столицу.  Прощание  с
друзьями выбило меня  на  время  из  колеи.  Мне  захотелось  пройтись  по
пустынным проспектам.
     - Вы поезжайте к себе, а я сегодня не приду, - сказал  я  и  отпустил
авиетку.



                                    11

     Осень в Столице всегда хороша, а в этот год выдалась отменной.
     Хотя Управление Земной Оси расписывает свою  власть  над  климатом  и
действительно выдает по графику ясные  дни  и  дожди,  ураганные  ветры  и
дремотную тишь, морозы и оттепели, власть у него лишь на  подобные  грубые
явления, а не на оттенки, в них же главная прелесть. "Завтра, с 10  до  14
часов, выпадет сорок семь миллиметров осадков, потом будет солнце и  тишь"
- сколько раз я слышал подобные объявления.  Но  что-то  ни  разу  мне  не
покидалась такая сводка: "Этой осенью яркость листьев на  кленах  превысит
среднегодовую на 18 процентов, а дали будут  прозрачней  на  24  процента,
журавлиное же курлыканье прозвучит особенно призывно".
     Если вдуматься,  мы  лишь  кое-как  справляемся  со  стихийной  силой
природы, но красота ее не в наших руках. Она создается сама.
     Я шел по аллее Звездного проспекта и радовался,  что  кругом  хорошо.
Низко нависало забитое облаками небо, ветер шумел  в  деревьях  и  кустах,
ветви взмывали и рушились. А если ударял резкий порыв,  тонкими  голосами,
заплетаясь, заговаривала трава.
     Прохожих мне не встречалось. Земля была одинока и ярка.
     На повороте аллеи, чуть ли не нос к носу, я  столкнулся  с  Ромеро  и
Мэри.
     От неожиданности я остановился, а когда, спохватившись,  хотел  пойти
дальше, остановились они.
     - Как здоровье, друг мой? - спросил Ромеро. - Вид у вас неплохой.
     - Суть тоже. Никогда не  чувствовал  себя  так  хорошо.  Простите,  я
тороплюсь.
     - Идите, Эли! - разрешил Ромеро, приветственно приподняв трость. - Вы
всегда были твердокаменно аккуратны.
     Я успел услышать, как Мэри сказала:
     - Эли мог бы составить компанию для  той  экскурсии?  Как  по-вашему,
Павел?
     Что ответил Ромеро, я не разобрал. Экскурсии я не  терплю  со  школы,
когда нас пичкали ими. Меня удивило лишь, что Мэри звала Ромеро Павлом.
     Я долго гулял по Звездному проспекту. В  аллеях  все  так  же  шумели
липы, глухо бормотали дубы, несильный ветер трепал листву, как волосы.
     Я думал о разных событиях, одна  мысль  неторопливо  сменяла  другую.
Ничего нет странного, что Ромеро знаком с Мэри, он покидал Землю всего  на
год, остальное время провел в Столице. Будем  надеяться,  что  с  Мэри  он
будет  счастливей,  чем  с  Верой.  Нужно  ли  сообщать   Вере   о   новой
привязанности Ромеро? Очень  возможно,  что  Вера  огорчится...  Вера  уже
далеко - в иных мирах!
     Потом эти мысли отошли от меня, и я снова  стал  размышлять  о  своей
работе - о быстродействующей связи со звездолетами,  уходящими  в  далекие
рейсы.
     Как и Ольга когда-то, я мечтал о диспетчерских планетах, созданных на
галактических трассах. Я видел  темные  точки,  насаженные  в  космосе,  и
говорил с ними, я снова был звездопроходцем в  командирском  зале:  "Алло,
девушка, вы Н-171? В  тринадцатый  раз  вызываю,  нельзя  же  так!..  Я  -
звездолет ВК-44. Сообщите,  сколько  до  Дзеты  Скорпиона?  У  нас  что-то
забарахлили параллаксометры и интеграторы пути". - "Я - Н-171, - шептал  я
себе. - Не нервничайте, звездолет ВК-44, вы не один в  космосе.  До  Дзеты
Скорпиона от вас сто тринадцать парсеков, вам надо  прибавить  ходу,  чтоб
уложиться в расписание.  Делаю  замечание:  с  неисправными  приборами  не
отправляются в рейс. В следующий раз сниму с полета!"
     Я  был  счастлив  оттого,  что  придумал  суровую  отповедь  себе  от
незнакомой девушки на диспетчерской планете Н-171.
     Потом, устав, я присел на скамейку и снова вскочил.  Идти  на  работу
мне по-прежнему не хотелось, а отделаться от дум о ней я не мог. Мне  надо
было развлечься. Я запросил у Справочной о сценических представлениях.
     В стереотеатре шла  смешанная  программа,  Театр  классики  показывал
Еврипида, Аристофана, Шекспира, Мольера, Турнэску,  Мазовского,  Сурикова,
Джеппера - в каждом из восемнадцати своих залов по две  пьесы  в  день,  в
театре  комедии  шел  водевиль  "Три   страшных   дня   космонавта   Гриши
Турчанинова" - вещица отнюдь не свежая,  и  злая  сатира  "Генри  Бриллинг
играет в бильярд на планете ДП-88", в  концертных  залах  обещали  Баха  и
Мясоедова, Трейдуба и Шопена.  Я  выбрал  стереотеатр.  Это  старейший  из
театров Столицы, там гордятся приверженностью к  древности,  вот  уже  два
века до него не доходят новые веяния.
     И стариной пахнуло уже в вестибюле. Сдав пальто роботу, я  попал  под
радиационный душ, вызывающий  кратковременное  благодушное  настроение,  -
нехитрая гарантия, что любая программа понравится.
     Второй робот  спросил,  желаю  ли  я  привычное  место  или  то,  где
объективно мне  лучше  всего  любоваться  представлением.  Я  сказал,  что
привычных мест у меня нет, пусть будет то, что мне больше подходит.
     Он проводил меня  в  тринадцатый  ряд  к  пятому  креслу,  по  дороге
попросив заказать  температуру,  влажность  и  запахи  микроклимата  моего
места. Я заказал восемнадцать  градусов,  пятидесятипроцентную  влажность,
легкий ветерок и запахи свежескошенного луга, нагретого солнцем, и получил
заказанное.
     Эти наивные удобства, так радовавшие предков, скорее  забавляли,  чем
ублажали меня, а древние роботы, двести лет назад вышедшие из моды, просто
развеселили. Девиз стереотеатра  -  "Представление  начинается  с  входной
двери".
     Сегодня шла драма "Встреча на белом карлике", а  перед  ней  показали
Ору. Я увидел себя и  друзей  в  момент,  когда  мы  высаживались.  Сперва
появился "Кормчий", за ним "Пожиратель пространства", один  за  другим  мы
вылезали из  корабля,  а  нас  встречал,  помахивая  рукою,  седой  Мартын
Спыхальский.  На  небе  засветилось  неутомимое  солнце  Оры,   гостиницы,
переполненные  звездожителями,  раскрывали  двери,  шло  собрание  в  зале
Приемов. Вера  председательствовала  и  выступала  с  речью,  в  одном  из
секторов, земном, сидели Ромеро, Андре, Лусин и  я.  Мельком  увидел  я  и
гостей с Веги, но не Фиолу, а ее подруг.
     И все это было так реально, и фигуры двигались так  живо  и  объемно,
словно я снова был на Оре, а не смотрел стереокартину.  Я  даже  разглядел
многие подробности, не замеченные тогда.
     А потом началась пьеса. Ее сочинили в двадцать первом веке,  она  вся
полна наивной романтики той эпохи. Капиталист  Невилл  Винн  спасается  от
революции  на  звездолете,  выстроенном  на  собственных  его  заводах,  и
насильно прихватывает с собою слуг, в том числе и машинистку Агнессу Форд,
возлюбленную революционера Аркадия Торелли.
     Они высаживаются на  планетке,  вращающейся  вокруг  мрачного  белого
карлика.  Аркадий  Торелли  мечется  по  Галактике,  разыскивая  утерянную
возлюбленную, и набредает на белый карлик, где во мраке крохотной планетки
между ним и Невиллом Винном разыгрывается последняя  схватка,  кончающаяся
гибелью капиталиста и освобождением его слуг.
     Я  улыбаюсь,  рассказывая  сюжет.  Я  улыбался,  сидя  в   кресле   и
наслаждаясь заказанным микроклиматом, когда вспоминал,  что  актеры  пьесы
умерли  без  малого  триста  лет  назад.  В  конце  концов,  это   древнее
стереопредставление - лишь немного усовершенствованное еще  более  древнее
кило, в нем столько же условностей и странностей, как и в  вытесненном  им
кино. Так я размышлял в своем кресле, не переставая иронически  улыбаться.
Улыбка пропала, когда на сцене появилась Лиззи О'Нейл, игравшая Агнессу.
     И я уже не отрывался от сцены, я вслушивался в  глуховатый  страстный
голос актрисы, - в мире больше не существовало чего-либо чем то,  что  она
говорила и делала.
     Здесь было все нереально: люди, ах споры, бегство в космос, встречи в
космосе - все, кроме игры. А играли они так,  что  нереальное  становилось
реальным, наивное - трагическим, немыслимое - неотвратимым.
     Передо  мною  ходили,  страдали,  молили  о  помощи  живые  люди,  не
изображения, не объемные силуэты и фигурки, нет,  такие  же,  как  я  сам,
много более живые, чем я сам. Я мог бы, подойдя,  дотронуться  до  них,  я
слышал шелест их плать