дать,
что мы уже все изучили во Вселенной.
     Я обратился к Олегу:
     - Ты командующий второй эскадрой. Как ты относишься к моим сомнениям?
     Он ответил сдержанно:
     - Они могут быть разрешены только одним путем: лететь снова к ядру  и
выяснить, что мешает в него проникнуть.
     Я залюбовался Олегом. Он и похож и не похож на своего отца. От матери
ему досталась  белая  кожа,  такая  гладкая  и  нежная,  что  она  кажется
прозрачной. Он вспыхнул, отвечая, румянец, как пламя, побежал  со  щек  на
лоб, к ушам, к шее. Есть что-то девическое в его  облике,  в  красоте  его
головы, в длинных золотых кудрях, падающих на плечи, - впрочем,  не  столь
завитых, какие некогда носил Андре, - в узких плечах, узкой талии,  тонких
длинных  пальцах.  Внешность  часто  обманчива,  а   у   этого   человека,
назначенного  командующим  второй  эскадрой,  особенно.  Среди   капитанов
дальнего звездоплавания он числится в самых бесстрашных и удачливых. Ольга
рекомендовала его в адмиралы давно запланированной экспедиции в Гиады,  и,
если бы не катастрофа с Алланом, Олег  уже  мчался  бы  в  скопление  этих
рушащихся в какую-то бездну звезд. Большой Совет  отменил  поход  в  Гиады
ради новой экспедиции к ядру.
     - Твой ответ меня удовлетворяет, - сказал я. -  Теперь  расскажите  о
подготовке к экспедиции.
     Ромеро объяснил, что подготовка к  экспедиции  ведется  на  известной
всем нам Третьей планете в Персее, руководят ею Андре и демиург Эллон.  На
звездолетах кроме аннигиляторов Танева устанавливаются и механизмы, быстро
меняющие метрику пространства вокруг  звездолета.  Каждый  корабль  теперь
подобен маленькой Третьей  планете,  создающей  в  своем  окружении  любые
искривления. Конструкции генераторов метрики разрабатывает группа Эллона.
     - Эллон, Эллон... Ты его знаешь, Орлан?
     - Эллона предложил я, - с гордостью объявил Орлан.  -  В  Персее  нет
другого демиурга, который бы равнялся Эллону в даровании конструктора.
     Я заметил, что Граций невесело покачал головой.
     - Остается последнее, - продолжал я. -  В  качестве  кого  предлагает
Большой Совет мне участвовать в  экспедиции?  Говоря  древними  терминами,
какова моя должность?
     - Вы будете душой и совестью экспедиции, Эли, - сказал Олег.
     - Плохо организована та экспедиция, где душа и совесть ее отделены от
остальных членов экспедиции.
     Я  говорил  серьезно,  но   моя   отповедь   вызвала   смех.   Ромеро
примирительно сказал:
     - Раз уж вы применили термины, определяющие так называемую должность,
то назовем вашу функцию научным  руководством,  -  было  некогда  и  такое
понятие, дорогой адмирал.
     - Сами вы участвуете в походе, Павел?
     - Думаю, Большой Совет разрешит мне отбыть с Земли.
     После совещания я подсел к Грацию.
     - Когда Орлан расхваливал Эллона, ты вздохнул, Граций. Ты не согласен
с оценкой Орлана?
     Галакт засиял доброжелательной улыбкой. Они так любят улыбаться,  что
по любому поводу дарят радостным выражением лица.
     - Нет, Эли, мой друг демиург Орлан совершенно  точно  охарактеризовал
Эллона как инженерного гения. Но видишь ли, Эли... - Он запнулся,  хотя  и
удержал на лице улыбку. - В организме  у  Эллона  степень  искусственности
много, много выше, чем у  остальных  демиургов;  боюсь,  что  и  мозг  его
содержит искусственные элементы, хотя Орлан и отрицает это.
     Я тоже улыбнулся, но по-человечески - иронически. Нелюбовь галактов к
искусственным  органам  всегда  казалась  мне  чудачеством.  Я   пропустил
объяснение Грация мимо ушей. Все люди совершают ошибки, я ошибался тоже. И
многие мои ошибки, такие невинные на поверхностный взгляд, были роковыми в
точном значении слова!



                                    4

     Как странно изменился Андре! Ольга предупреждала, что я его не узнаю,
- я посмеивался. Не могло быть, чтобы я не узнал самого лучшего  друга!  И
я,  конечно,  сразу  узнал  Андре,  когда  "Орион"  повис  над  причальной
площадкой Третьей планеты и Андре ворвался в распахнутые  ворота  корабля.
Но я был потрясен. Я оставил Андре  измученным,  еще  не  оправившимся  от
безумия, но живым, даже энергичным  человеком  средних  лет.  Сейчас  меня
обнял   старик   -   суетливый,   нервный,    беловолосый,    морщинистый,
преждевременно одряхлевший...
     - Да, да, Эли! - со смешком сказал Андре, он уловил произведенное  им
впечатление. - В непосредственном соседстве с  бессмертными  галактами  мы
почему-то особенно быстро стареем. Виной, вероятно, чертова гравитация  на
этой  планетке,  закручивания  и  раскручивания   пространства   тоже   не
способствуют биологической гармонии. Помнишь  Бродягу?  Тот  мощный  мозг,
который ты почему-то захотел воплотить в огромное тело игривого дракона?
     - Надеюсь, он жив?
     -  Жив,  жив!  Но  за  драконицами  давно   не   гоняется.   Впрочем,
мыслительные способности у него в порядке.
     Мы высадились на планету. Я не описываю рейс "Ориона" в  Персей.  Для
последующих событий это  значения  не  имеет.  Не  буду  описывать  и  все
встречи, они интересны лишь для меня  с  Мэри.  Я  остановлюсь  только  на
впечатлении от нынешнего пейзажа Третьей планеты.
     Мы летели с Мэри в обычной авиетке. В нашу  память  навечно  врезался
страшный облик грозной космической крепости разрушителей - голая свинцовая
поверхность с золотыми валунами. Теперь не было ни  свинца,  ни  золота  -
всюду синели леса, поблескивали озера.
     - Я хочу здесь опуститься.  -  Мэри  показала  на  стоявший  отдельно
холмик, вершина его была свободна от напиравших снизу кустов.
     Мы вышли и впервые почувствовали, что находимся на  прежней  планете.
Гравитационные экраны авиетки предохраняли от страшного ее  притяжения,  в
районе Станции оно вообще не превосходило земное, а  здесь  нас  буквально
прижало к грунту. Я не мог выпрямиться, в голове зашумело, я  сделал  шаг,
другой и пошатнулся.
     - Сейчас я не сумел бы совершить тот поход к  Станции,  -  сказал  я,
силясь усмехнуться.
     - Ты узнаешь это место, Эли?
     - Нет.
     - У подножья этого холма умер наш сын...
     Прошлое прояснилось в моей памяти. Я с опаской поглядел на Мэри.  Она
улыбнулась. Меня поразила  ее  улыбка  -  столько  в  ней  было  спокойной
радости. Я осторожно сказал:
     - Да, то место... Но не лучше ли нам уйти отсюда?
     Она обвела рукой окрестности:
     - Я так часто видела в мечтах этот золотой  холм  и  мертвую  пустыню
вокруг! И всегда вспоминала, как страстно желал Астр, чтобы  металлические
ландшафты забурлили жизнью. Помнишь, как он назвал себя  жизнетворцем?  На
никелевой планете это было легко, там невысокая  гравитация.  Но  и  здесь
удалось привить металлу жизнь. Здесь  насадили  растения,  выведенные  для
мест с повышенным тяготением.
     - Созданием которых вы занимались в институте астроботаники?
     - Которыми я одна занималась, Эли!  Это  мой  памятник  нашему  сыну.
Теперь возвратимся на Станцию.
     Два других события, которые я  упомянул,  непосредственно  связаны  с
экспедицией. Среди встречавших не было  Бродяги.  Лусин,  чуть  ступив  на
грунт, побежал к дракону. В  какой-то  степени  Лусин  -  создатель  этого
диковинного существа и гордится им больше, чем другими своими  творениями.
Бродяга хворал. Лусин с горечью сообщил,  что  дракон  излишне  человечен,
хотя и вмещен в нечеловеческую форму, не только бессмертия, но и солидного
долголетия ему, как и людям, привить не удается.
     - Хочет видеть. Очень. Тебя, - высказался в своей обычной  отрывистой
манере Лусин, и на следующее утро мы направились к дракону.
     Внешне Бродяга почти не изменился. Летающие драконы не  худеют  и  не
толстеют, не выцветают, не седеют, не рыхлеют. Бродяга был таким же, каким
я видел его  при  расставании,  -  оранжево-сизый,  с  мощными  лапами,  с
огромными крыльями. Но он уже не летал. Завидев нас, он  выполз  из  своей
норы и заскользил навстречу. Волноподобные  складки  с  прежней  быстротой
перемещались по спине и бокам, массивное  туловище  извивалось  с  прежним
изяществом, длинный,  бронированный  прочной  чешуей  хвост  приветственно
взметнулся трубой, крылья с грохотом рассекали воздух. Но  все  эти  такие
знакомые движения уже не могли поднять Бродягу над грунтом. И огня от него
исходило поменьше: багровое пламя было пониже, а синий дым - пожиже. Я  не
иронизирую, я говорю это с грустью.
     - Привет пришедшему! - услышал я так давно не слышанный  хрипловатый,
шепелявый голос. - Рад видеть тебя, адмирал! Садись мне на спину, Эли.
     Я присел на лапу и ударил ногой по бронированному боку:
     -  Ты  еще  крепок,  Бродяга!  Хотя,  наверно,  молодых  драконов  не
обгонишь.
     - Отлетался, отбегался, отволочился -  все  определения  моего  бытия
начинаются  на  "от",  -  безжалостно  установил  он  и  вывернул  ко  мне
чудовищную шею, выпуклые зеленовато-желтые глаза глядели умно и  печально.
- Не жалуюсь, Эли. Я пожил всласть. Все  радости,  какие  могло  доставить
существование в живом теле,  я  испробовал.  Будь  уверен,  я  не  потеряю
спокойствия, когда придет час прощаться с жизнью.
     Продолжать разговор в  таком  унылом  ключе  я  не  хотел.  Я  весело
запрыгал на твердой лапе дракона.
     - На Земле разработаны  новые  методы  стимулирования  организма.  Мы
испробуем их на тебе, и ты еще покатаешь меня над планеткой.
     Он иронически усмехнулся. Он все-таки единственный из драконов,  кому
удалось придать осмысленность гримасам морды, - остальные просто  разевают
пасти, выпыхивая дым, и  не  поймешь,  то  ли  зевают,  то  ли  собираются
проглотить тебя. Я чувствовал себя виноватым  перед  драконом.  В  прежнем
своем  воплощении,  в  образе  правящего  мозга-мечтателя,   он   мог   бы
десятикратно пережить нас всех. Я наделил его телом, но радости  телесного
бытия кратковременны. Хоть и поздно, но я с пристрастием допрашивал  себя,
правильно ли я поступил.
     А вторым важным событием была встреча с Эллоном.
     Мы пошли в мастерскую Эллона вшестером - Мэри, Ольга,  Ирина,  Орлан,
Андре и я.
     В огромном солнечно-светлом зале нас встретил Эллон.
     Я должен описать его.  Он  стоит  передо  мной.  Я  подхожу  к  нему,
всматриваюсь в него. Я стараюсь  понять,  чем  порождено  то  впечатление,
какое  он  неизменно  производил.  Я  допрашиваю  себя,  не  изменится  ли
впечатление от пристального разглядывания, от долгого изучения.  Ничто  не
изменяется. Все правильно. Ошибок нет. Если  и  встретилось  мне  в  жизни
существо, в полном смысле слова необыкновенное, то имя  этому  существу  -
Эллон!
     Он не подошел к нам, только повернул голову на  высокой,  но-змеиному
крутящейся шее. Орлан в знак приветствия поднимает и  вхлопывает  в  плечи
голову, Эллон не удостоил нас приветствием. Он просто не знает, что  такое
приветствования, он не обучен таким поступкам. Он молча рассматривал  нас.
Нет, не рассматривал - пронзал, ослеплял, уничтожал фосфорически пылающими
глазами, такие выспренние сравнения в данном случае уместней.
     А Орлан  оробел.  Я  видел  Орлана  в  сражениях,  в  дипломатических
переговорах,  на  совещаниях  -   неизменно   спокойным,   решительным   и
бесстрашным. Я был уверен, что хорошо его  знаю.  Он  не  поднял,  а  вжал
голову, он говорил - для нас - на отличном человеческом  языке,  но  голос
звучал робко, почти заискивающе.
     - Эллон, люди пришли познакомиться с  твоими  свершениями,  -  сказал
Орлан этим странным голосом. - Надеюсь, тебя не обременит наше посещение?
     - Смотрите и восхищайтесь! - на таком же отличном человеческом  языке
ответил Эллон и широким жестом  длинной,  гибкой,  бескостной  руки  обвел
помещение. Рот его широко осклабился, синеватое лицо порозовело, вероятно,
от удовольствия.
     Но смотреть было нечего. Кругом были механизмы, и около  них  сновали
демиурги. Вся планета представляет собой скопление механизмов, по виду  не
определить было, чем эти, в зале,  отличались  от  тех,  что  образовывали
тысячекилометровые толщи планетных недр. Орлан сказал просительно:
     - Будет лучше, если ты дашь пояснения, Эллон.
     Эллон касался рукой механизмов, объясняя их назначение.  Он  двигался
вперед, а голова была повернута назад, на нас: все демиурги могут свободно
выкручивать голову, но так далеко, на  полных  сто  восемьдесят  градусов,
выворачивать ее был способен лишь Эллон. И я, не вслушиваясь в объяснения,
смотрел на его лицо, старался разобраться не в  смысле  речи,  а  в  звуке
голоса, мне это почему-то казалось важней, чем вникать в конструкции,  все
равно я мало бы что в них понял - я плохой инженер.
     И чем настойчивей я всматривался в Эллона, тем  прочней  утверждалось
во мне впечатление необыкновенности. Эллон смеялся.  Он  широко  раскрывал
рот    в     беззвучном     хохоте.     Объяснение     было     серьезное,
высококвалифицированное, а гримаса - издевательская.  Огромный  жабий  рот
пересекал все лицо от уха до уха, рот был раза в два больше, чем у  других
демиургов:   пугающе   подвижная,   извивающаяся,    кривящаяся    впадина
перехлестывала лицо, а над темной, живой, меняющейся, я бы даже  сказал  -
струящейся  от  уха  к  уху  безгубой  впадине  грозно  светили   огромные
сине-фиолетовые, пронзительно-неподвижные глаза. Я не робкого десятка и не
слабохарактерный, но и меня  почти  гипнотизировало  сочетание  дьявольски
меняющихся саркастических гримас и зловещих глаз.
     Закончив обход зала, Эллон сказал (лишь одни эти слова я запомнил  из
всего объяснения):
     - Ни люди, ни демиурги, ни тем более галакты  еще  никогда  не  имели
столь совершенно вооруженных кораблей.  Если  бы  хоть  один  из  нынешних
звездолетов был у нас, когда  человеческие  эскадры  вторглись  в  Персей,
события развернулись бы по-иному.
     Я сухо поинтересовался:
     - Тебя огорчает, Эллон, что события не пошли по-иному?
     Он с полминуты молчаливо хохотал.
     - Не огорчает и не восхищает. Просто я устанавливаю факт.
     Ольга стала о чем-то расспрашивать Эллона, ее перебивала Ирина, в ней
причудливо  соединяется  порывистая  эмоциональность  отца  с   инженерной
дотошностью матери. Я отвел Андре в сторону:
     - Созданные демиургами механизмы великолепны, я в этом уверен. Но кто
командует ими?..
     Он нетерпеливо прервал меня. Вероятно, только это одно сохранилось  в
нем от старого Андре: он по-прежнему ловит мысль на полуслове и все так же
не церемонится с собеседниками.
     -  Можешь  не  волноваться!  Эллон  только  конструирует   механизмы,
командую ими я. Пусковые поля замыкаются на мое индивидуальное  излучение.
А когда эскадра выйдет в поход, я передам управление ими Олегу и капитанам
кораблей.
     Мы поднялись на поверхность. Ирина восторженно объявила:
     - Какой он удивительный, демиург Эллон! Нисколько не похож на других!
- Она понизила голос, чтобы Орлан  не  услышал.  -  Они  все  кажутся  мне
уродами  -  Эллон  один  красавец!   И   какое   совершенство   инженерных
конструкций. Эли, вы разрешите мне на корабле работать в группе Эллона?
     - Где захочешь, - ответил я. Если говорить о моем личном впечатлении,
то как раз Эллон показался мне куда безобразней других демиургов.
     В гостинице Мэри сказала мне:
     - Я не имею права вмешиваться в  распоряжения  научного  руководителя
экспедиции, но обсуждать действия мужа могу. Я недовольна тобой, Эли.
     - Я плохо одет, Мэри? Или совершил очередную бестактность? Или обидел
кого-нибудь?
     - Меня пугает Эллон,  -  сказала  она  со  вздохом.  -  Он  настолько
страшен, что даже красив в  своем  уродстве,  тут  я  могу  согласиться  с
Ириной. Но каждый день встречать его на корабле!.. И как Ирина смотрела на
него! Если бы она так  смотрела  на  мужчину,  я  сказала  бы,  что  Ирина
влюбилась.
     - Пусть влюбляется. Сам я, если  помнишь,  некогда  тоже  влюбился  в
Фиолу   -   нечеловеческое   существо.   Чувства   эти   безвредны,    ибо
бесперспективны. Не взять Эллона с собой мы не сможем:  он  ведь  объявлен
инженерным  гением.  Боюсь,  в   тебе   говорит   человеческий   шовинизм,
недопустимый в эпоху звездного братства.  Я  убедил  тебя  такой  железной
формулой?
     - Ты убедил меня тем, что безнадежно пожал плечами,  -  сказала  она,
грустно улыбаясь. - Не обращай внимания на мои настроения. Они порождаются
не от умных рассуждений, а от темных предчувствий...
     Я часто потом вспоминал этот разговор с Мэри в гостинице  на  грозной
Третьей планете Персея.



                                    5

     Нет, я не создаю для  потомков  отчета  о  нашей  экспедиции!  Я  уже
говорил, что не  уверен,  попадут  ли  мои  записи  на  Землю.  Я  пытаюсь
разобраться в смысле событий. Я допрашиваю себя, правильно ли я  поступал.
Я все снова и снова подхожу к мертвому телу предателя, недвижно  повисшего
в силовом поле, ему уже никогда не изменить однажды принятой позы,  и  все
снова и снова говорю себе: "Эли, тут что-то не так, ты должен во всем этом
разобраться, ты должен разобраться, Эли!" Но  я  не  могу  разобраться,  я
слишком рассудочен. Это парадоксально, что поделаешь, одна из новых истин,
столь не просто и столь не сразу нами воспринятых, звучит именно так:  чем
логичней рассуждение,  тем  оно  дальше  от  истины.  Мир,  в  котором  мы
странствуем  сегодня,  подчинен  законам  физики,  но  нашей   логики   не
признает...
     Я не буду описывать подготовку и  отправку  экспедиции.  На  Земле  о
нашем старте знают все: как мы ограничили эскадру пятнадцатью звездолетами
(одиннадцать, лишенные  команд,  гигантские  летящие  склады,  управлялись
автоматами, четыре - "Козерог", "Овен",  "Змееносец"  и  "Телец"  -  имели
экипажи и командиров: Осиму, Ольгу, Камагина и Петри); и  как  я  разрешил
принять  Бродягу  на  борт  флагманского  корабля  "Козерог",  хотя   Олег
колебался, стоит ли брать в дальний рейс дряхлеющего  дракона;  и  как  на
"Козероге" мы разместили инженерную  лабораторию  Эллона;  и  как  эскадра
устремилась в созвездие Стрельца, в сгущение темных облаков,  прикрывающих
от  нашего  взгляда  ядро  Галактики;  и  как  три  года  мы   мчались   к
Галактическому ядру, тысячекратно обгоняя свет и поддерживая через  Третью
планету Персея - на ней по-прежнему правил  Андре  -  связь  с  Землей  на
волнах  пространства;  и  как  на  четвертом  году   сверхсветовая   связь
оборвалась и мы для Персея и Земли как бы выпали в небытие.
     С  этого  момента  я  и  начну  рассказ  о   наших   приключениях   в
Галактическом ядре.
     Генераторы волн пространства  отказали  все  вдруг  и  полностью:  мы
больше  не  принимали  депеш  с  Третьей  планеты,  не  отправляли   своих
сообщений. Механизмы были в  порядке,  изменилось  пространство.  Импульсы
генераторов  не  пробивались  наружу,  не  принимали  сигналов  извне.  Мы
внезапно как бы онемели и потеряли слух. Но зрения мы не потеряли. Приборы
издалека  зафиксировали  появление  планеты-хищницы,  точно  такой,  какая
напала на эскадру Аллана. Разница была лишь в том, что Аллан к моменту  ее
нападения поддерживал связь с базой, а мы такой возможности лишились. И мы
с сомнением относились к депеше Аллана, что их  преследует  не  гигантский
корабль, столь  же  превосходящий  размерами  наши  звездолеты,  как  гора
превосходит мышь, а загадочное космическое существо, отнюдь не  скрывающее
намерения настичь эскадру. Представление о диковинном звездолете  все-таки
больше соответствовало всему, что мы знали о мире.
     Но был ли это звездолет или космическое существо, нас всех  пронизало
беспокойство, когда анализаторы обнаружили в отдалении загадочную  планету
и бесстрастно доложили, что она устремилась за нами. Мы шли тогда по  краю
темных  облаков,  прикрывающих  ядро.  Слово  "край"  относительно  -   на
миллиарды километров вокруг простиралась  туманность,  холодная,  безмерно
унылая, звезды тускло просвечивали сквозь багровую полутьму. Мэри