забота  о
других.  А  человек?  Человека  отставляют  на  задний  план.  О  человеке
понемножку забывают, Но я не дам человека в  обиду.  Если  еще  недавно  я
молчал, то сейчас я молчать не буду. Я повторяю то,  что  уже  говорил  на
Земле. Неожиданная опасность нависла над человечеством. Мы обязаны сегодня
думать только о себе, только о себе! Никакого благотворительства  за  счет
интересов человека!
     Он выкрикнул последние слова, пристукнув тростью.
     Еще недавно я не нашел бы в его высказываниях  ничего  неприемлемого,
они соответствовали моему тогдашнему строю мыслей. Сейчас, после встречи с
Фиолой, я был иной.
     - Не понимаю, к чему этот пафос, Павел? Запросите МУМ, кто прав, ваши
противники или вы, и все станет на место.
     К Ромеро понемногу возвращался его обычный надменно-иронический  вид.
На лице его вызмеилась недобрая усмешка.
     -  Благодарю  за  дельный  совет,  мой  юный  друг,  обязательно   им
воспользуюсь. Итак, насколько я понимаю, вам не подходит предлагаемый мной
союз?
     - Я вообще не нахожу нужды ни в каком подобном союзе.
     - А вот уж это мое дело - есть нужда или нет. Покойной ночи, любезный
Эли.
     Он церемонно, по-старинному, приподнял шляпу и удалился. Я с  тяжелым
сердцем смотрел ему вслед. Мне было грустно, что в считанные  минуты  наша
многолетняя дружба развалилась.
     Опустив голову, я шагал по аллее  пустынного  бульвара.  Передо  мной
опустилась авиетка. Я вспомнил, что,  кажется,  пожелал  чего-то,  на  чем
можно передвигаться.
     Я влез в кабину и подумал: "К Фиоле".



                                    29

     Переступив  порог  гостиницы  "Созвездие  Лиры",  я   остановился   в
смущении. Зачем я стремлюсь сюда? Если Ромеро и неправ в своей неприязни к
звездожителям, это еще не значит, что  в  них  нужно  влюбляться.  Мне  не
хватало на Оре земных удобств, хоть сама по себе Ора и чудо техники.  Была
бы Охранительница - как все стало  бы  просто.  "Скажите,  милая,  что  со
мной?" - "Ничего особенного - блажь пополам с жаждой познания нового" или:
"С вами несчастье - вы испытываете земное чувство любви  к  жителю  звезд,
где о подобных чувствах и не слыхали". Я  рассмеялся.  На  благоустроенной
Земле нас слишком уж опекают машины!
     Я прошел в сад.
     В саду светило то же, притушенное до лунного облика,  ночное  солнце,
что и снаружи. Здесь и днем все терялось в полумраке,  сейчас  вовсе  было
темно. Я пробирался ощупью, наталкивался на деревья.
     Вдали  возник  и  пронесся  розоватый  столб  или  смерч,   яркий   и
стремительный, за  ним  вспыхнул  и  исчез  другой.  Я  остановился,  чтоб
сообразить, где я. На меня навалилась душная темнота,  наполненная  сонным
шорохом листьев и тревожным бормотаньем моих мыслей.
     - Фиола! - тихо позвал я. - Фиола!
     Из черноты кустов снова вырвался и  унесся  сияющий  смерч.  По  саду
заструилось  тихое  пение.  Я  всматривался  в  бурно  вращающийся  факел,
пропавший за деревьями, и вслушивался в пение. Оно вскоре  стихло.  Тишина
звенела в ушах, в ней не было ничего, кроме нее самой.
     Меня  внезапно  охватил  гнев.  Я  громко  застучал   ногами,   грубо
вторгнулся в кусты. Я хотел побольше шума, чтоб взбудоражить  вегажителей.
Если они так невежливы, что убегают, не спрашивая, чего мне надо, то и мне
можно не церемониться.
     - Фиола! - заорал я. - Фиола!
     И снова мне  ничего  не  ответило,  лишь  в  отдалении  вспыхивали  и
погасали сияющие столбы. У  меня  кружилась  голова,  пересохло  в  горле,
каждая  клеточка  трепетала,  словно  я   одурманился   жадными   запахами
незнакомых цветов.
     Во мне бушевала ярость.
     - Фиола! - ревел я. - Фиола!
     Я ринулся вперед.  Что-то  встало  на  дороге,  может,  куст,  может,
существо, - я оттолкнул его. Я бешено ломился в  настороженную,  боязливую
темноту. Непроизвольно вскрикивая, я  расшвыривал  и  рвал  все,  что  мне
мешало, запинался, сваливался, снова вскакивал, хватаясь за  кусты,  пинал
кусты ногою и бежал дальше.
     В каком-то уголке сада я свалился надолго.  Я  лежал,  всхлипывая  от
бессилия и бешенства. Я чувствовал себя поверженным.
     - Фиола! - шептал я. - Фиола!
     С трудом я поднялся. Ноги не держали, в голове надсадно гудело.  Меня
охватил стыд. Мое поведение было нелепо. Я,  гордящийся  разумом  человек,
вел себя как зверь, ревел и мычал, охваченный жаждой драки и разрушения.
     И этот дикий поступок я совершил не перед такими же людьми, как я, но
в доме гостей, веровавших в могущество и доброту человека! Что они  теперь
подумают о нас?
     - Простите, друзья! - сказал я. - Я виноват, простите!
     Сейчас я думал об одном -  поскорее  выбраться  из  глухого  сада.  В
полубезумном беге сквозь  кусты  я  забрался  слишком  далеко.  Надо  мной
нависали деревья, я не  видел  неба.  Потом  я  вспомнил,  как  неожиданно
появилась авиетка, и мысленно  воззвал  к  диспетчеру  планеты.  Диспетчер
молчал, связи с ним не было. Я двинулся  наугад,  ощупью  определяя  путь.
Вскоре деревья расступились, открывая небо с угасавшей луной, и я вышел на
дорогу.
     Здесь я снова услышал пение, и минуту стоял,  разбирая,  откуда  оно.
Пение усиливалось, в нем звучала тревога, шел спор или перебранка, так мне
казалось.  И  вдруг  сад  озарился,  меж  деревьев  замелькали  огни,  они
приближались, звеня на высоких нотах.
     А затем из кустов вырвался столб радушного сияния и смерчем обрушился
на меня. Я еле устоял на ногах и, обхватив вегажителя, закружился с ним. Я
не сразу сообразил, что это Фиола.
     - Фиола! - сказал я потом. - Фиола!
     Я обнимал ее, а к нам отовсюду стремились ее светящиеся  сородичи.  Я
не успел прийти в себя  от  встречи  с  Фиолой,  как  был  окружен  толпой
звездожителей. Теперь я видел, что светятся у них  не  одни  глаза,  но  и
тело. То, что я днем принял за расцветку одежды, оказалось собственным  их
сиянием, свободно лившимся сквозь одежду, - оно было много ярче, чем днем.
И они не просто освещали телами тьму, хотя в саду стало  светло,  как  при
солнце, но возмущались и негодовали сверканием -  сияние  их  нападало  на
меня и Фиолу, упрекало нас. Это был разгневанный свет, как  у  нас  бывает
разгневанный крик.
     Какая-то сила, много мощнее моей, растаскивала  нас  с  Фиолой.  Наши
руки разомкнулись, и Фиола  выскользнула  из  моих  объятий.  В  пении  ее
послышалось рыдание. Она рванулась ко мне, но снова нас оттолкнуло друг от
друга.
     - Фиола, что происходит? - воскликнул я, забыв, что она  не  понимает
человеческого языка.
     От злости я стал холодно рассуждать. Эти существа, очевидно, обладали
защитными полями, вроде моего, но послабей, ибо, лишь собравшись в  толпу,
могли воздействовать на меня. Я  сообразил,  как  действовать,  но  раньше
нужно было ухватить Фиолу, чтоб ее не унесло с другими. Уличив  момент,  я
сжал ее обеими руками и вызвал поле.
     Если бы я не был так расстроен, я бы расхохотался, когда  вегажителей
раскидало. Они взметались и падали, от страха погасая. Я поспешно  сбросил
поле, чтоб их не разбило о деревья Фиола прижималась  ко  мне  вся  дрожа,
глаза ее были темны.  Она  поймала  мой  взгляд  и  глубоко  вздохнула.  Я
погладил ее волосы.
     Вегажители  не  разбежались,  как  я   надеялся,   но   стали   опять
приближаться, осторожно,  медленным  вращением  -  раза  в  два,  впрочем,
быстрее  человеческого  бега.  Я  видел  в  их  лицах  ужас,  вероятно,  я
представлялся им страшилищем, всемогущим и  беспощадным.  От  робости  они
светились тускло,  зато  пение,  печальное  даже  для  человеческого  уха,
звучало громче.
     И  меня  захлестнула  нежность  к  этим  мужественным,   слабосильным
существам - трепещущие, почти уверенные в гибели, они все  же  надвигались
на меня, чтоб вызволить свою сестру, попавшую, как им казалось, в беду.
     - Глупые! - сказал я. - Почему вы боитесь меня?
     Пение оборвалось,  когда  я  заговорил.  Вегажители  молча  старались
разобраться в моей речи.  Я  улыбнулся,  погладил  опять  волосы  Фиолы  и
протянул руку к одному в них -  тот  поспешно  отпрянул.  Но  они  уже  не
старались разделить нас. Не расступаясь, они и не наступали.
     - Можете мне поверить, - говорил я. - Я  бы  скорей  убил  себя,  чем
причинил вам зло.
     Не знаю, поняли ли они меня, но пение, зазвучавшее в ответ, было  уже
не так однообразно печально.  Они  опять  засветились  телами,  засверкали
глазами, зазвучали на разные голоса - спорили меж  собою,  в  чем-то  друг
друга убеждая.
     И тут в их спор вмешалась Фиола.
     Ее глаза вспыхнули фиолетовым сиянием, оно превратилось в  малиновое,
потом в голубое, в нем заметались  оттенки  и  цвета.  Одновременно  Фиола
запела  -  в  моих  ушах  зазвенели  в  многоголосом  переборе  серебряные
колокольчики.   Я   услышал   повторенную   дважды   музыкальную    фразу,
подкрепленную холодным синим пламенем глаз, и понял, что она  приказывает:
"Уходите!  Уходите!"  Потускнев  от  внимания,  молчаливые,   звездожители
смотрели на меня и Фиолу.
     Я повторил:
     - Плохого с Фиолой не случится.
     Все же они не решались покинуть  нас.  Они  высвечивали  друг  другу,
перезванивались  тоненькими  голосами,  но  оставались.  В  глазах   Фиолы
усилились холодные пламена, в голосе зазвучал гнев. Я  понимал  каждую  ее
ноту и вспышку. "Почему вы не уходите? - возмущалась она. -  Я  настаиваю:
уходите!"
     Лишь когда она повторила свое требование  в  пятый  или  шестой  раз,
толпа  стала  разваливаться.  Сперва  завертелся  кто-то  вдалеке,  следом
выкрутился в темень сада его сосед, а за ними  всех  вегажителей  охватило
попятное вращение. Меж деревьев замелькали уносящиеся сияющие  столбы,  на
несколько секунд все  снова  озарилось  причудливыми  огнями,  потом  огни
погасли  -  вокруг  был  тот  же  непроницаемо  черный,  задыхающийся   от
собственных ароматов, непонятно чужой сад. Я не боялся его, рядом  светила
Фиола.
     Она улыбалась, и я улыбнулся ей. Вспомнив,  что  мы  немые  друг  для
друга, я схватился за ДН, чтобы хоть он помог нам.
     - Не надо! - сказала она, засмеявшись.  -  Мы  обойдемся  без  твоего
прибора.
     Я ошалело молчал. Мне были понятны каждое ее слово и цвет.
     - Разве тебе не ясно, - прозвенела она, - что я разобралась  в  твоей
речи еще днем, а сейчас ее поняли и мои друзья?
     - Мне тоже показалось, что они ее  поняли,  -  сказал  я.  -  Я  даже
уверен, что они ее поняли.
     Она лукаво смотрела на меня. Мне стало не по себе, до того  она  была
красива.
     - Надеюсь, и ты понимаешь меня? Не так ли, Эли?
     Я проглотил комок, вдруг сдавивший горло. Никакого чуда не было.  Наш
мозг - тоже дешифратор, слова  лишь  сопутствуют  прямой  передаче  мысли,
здесь же мыслям помогали не одни звуки, но и цвета. Но и сознавая  это,  я
не переставал удивляться.
     - Наш язык беднее вашего, - сказал я. - На Земле не только люди, не и
почти  все  животные  общаются  лишь  с  помощью  звука,  такова  уж  наша
особенность. Но знаешь, выйдем на  открытое  место.  Это  смешно,  но  мне
мерещится, что у ваших деревьев не листья, а лапы.
     - Ты фантазируешь! Деревья  -  спасители.  Их  листья  экранируют  от
коротких волн нашей звезды. Днем никто у  нас  не  выберется  на  открытое
место. Мы гуляем ночью.
     Я  вспомнил,  что  красавица  Вега  еще  горячей,  чем  Альтаир,   ее
поверхностная температура около  15000  градусов.  Под  таким  солнцем  не
погуляешь.
     И, несомненно, светящиеся и разговаривающие светом вегажители  просто
созданы для ночи.



                                    30

     Мы вышли на поляну и сели на  скамейку.  Ходить  с  Фиолой  не  очень
удобно, она не способна ковылять по-человечески, а мне за ней не угнаться.
Зато с ней хорошо сидеть, от нее исходит приятная теплота: вегажители, как
и мы, теплокровны.
     На поляне раскрылось ночное небо. Луна погасла, и звезды пылали чисто
и напряженно. На Оре давление воздуха то же, что и на Земле, но толща  его
меньше и звезды ярче. Фиола глядела на Вегу. На Земле  я  часто  любовался
прекрасной Вегой, а здесь пришел в восторг - такая она великолепная.
     Фиола  попросила  указать  наше  Солнце,  я  поинтересовался,   какое
созвездие ей больше нравится. Я с волнением ожидал  ответа.  Созвездия  на
Оре несхожи с земными, но Большая Медведица,  Кассиопея,  Орион  и  здесь,
измененные, прекрасны, - я опасался, что она укажет на них.
     Но Фиола обратила светящиеся  глаза  на  параллелограмм,  отчеркнутый
Фомальгаутом, Альтаиром, Арктуром, Сириусом и Капеллой, в центре его сияли
три малозаметные, дорогие моему сердцу звездочки - Поллукс, Альфа Центавра
и Солнце.
     - Ты хорошо выбрала, - сказал я торжественно. - Мы оттуда, Фиола. - Я
показал на Солнце.
     Она удивилась, что Солнце маленькое. Я ответил, что просто оно  очень
далеко. Фиола задумалась.
     - Вы могущественны, люди, - сказала (вернее,  просветила  и  пропела)
она. - Когда вы опустились на  нашу  планету,  некоторые  решили,  что  вы
божества, так сверхъестественно было ваше появление.
     - Теперь вы, однако, понимаете,  что  мы  обыкновенные  существа?  Не
лучше вас.
     Она  покачала  головой,  глаза  ее  засверкали  сумеречно  и  влажно.
Задумываясь, она становилась похожей  на  опечаленного  ребенка:  хотелось
утешить и отвлечь ее от дум, причиняющих огорчения.
     - Во многом вы даже хуже нас. Вместе с тем, вы безмерно  превосходите
нас.
     Я попросил объяснения. Отныне мы были способны  беседовать  на  любые
темы. Вскоре я убедился,  что  легко  разбираю  лишь  простые  понятия,  а
сложные мысли ей приходилось повторять по два-три раза,  пока  я  постигал
их.
     Она  начала  с  того,  что  при  первом   знакомстве   люди   кажутся
беспомощными.
     - Вы неповоротливы и тугодумны, неспособны ни к быстрым движениям, ни
к мгновенным решениям. И, может, самое главное: вы жизнедеятельны  лишь  в
узком интервале условий, чуть измени их - вы погибаете. Вы  не  переносите
ни жары, ни холода, ни  разрешенного  воздуха,  ни  больших  давлений,  ни
жестких излучений, ни длительного голода, ни жажды, ни перегрузок тяжести.
Выброси любого из вас, голого, без орудий и машин, во внешний мир - что  с
вами будет? Даже средства общения у вас до удивления несовершенны  -  речь
груба  и  медленна,  прямой  передачи  мысли  вы  не  применяете.   Спектр
существования людей настолько узок, что трагически превращается в линию, -
жизнь человека  висит  на  этой  линии,  как  на  волоске.  Мы  во  многом
совершеннее вас. Хоть мы и  предохраняемся  от  жестких  излучений  нашего
безжалостного светила, зато мы легко  дышим  и  при  одном  и  при  сорока
процентах кислорода, переносим стоградусную  жару  и  стоградусный  холод,
понимаем друг друга без звуков и цветов, и звука, и цвета лишь сопутствуют
прямой речи наших мыслей, мы не тонем в воде, месяцами живем  без  пищи  и
питья, не умираем, если не поспим неделю. И каждый из нас хранит  в  мозгу
все знания, накопленные обществом, мы не нуждаемся в  справочных  машинах,
чтоб вызвать к делу  свои  знания.  Вот  каковы  мы  и  каковы  вы.  Когда
знакомишься с  вами,  поражаешься,  что  вы,  такие  беспомощные,  все  же
существуете, что вы не погибли на заре своей истории.
     - Это потому, что мы заставили  наши  недостатки  служить  нам.  Наше
могущество - оборотная сторона наших слабостей.
     - Да, - сказала Фиола, - ваше величие продолжает ваши  слабости.  Это
второе, чему поражаешься в вас.  Вам  опасны  колебания  температур  -  вы
защитились от них одеждами, помещениями, генераторами тепла.  Вам  страшно
падение кислорода в воздухе, вы не переносите разреженности - вы придумали
скафандры. Без еды и питья вы неспособны жить - вы берете с  собой  запасы
еды и питья, умеете приготавливать их из любых веществ. От  перегрузок  вы
защищены силовыми полями, те же поля  преодолевают  невесомость,  создавая
единственно  устраивающие  вас  узенькие,  лишь  случайно   выпадающие   в
разнообразии  Вселенной  условия  тяготения.  У  вас  малая  память  -  вы
безгранично  расширили  ее  запоминающими  устройствами.  У  вас  немощные
мускулы - вы усилили их чудовищно мощными машинами. Мысль ваша замедленна,
средства  выражения  мысли  словами  примитивны,  понимание  чужой   мысли
отсутствует - вы преодолеваете эти врожденные недостатки дешифраторами, за
вас работают невероятно  точные  и  быстрые  механизмы.  И  хоть  сами  вы
неспособны   быстро    передвигаться    на    своих    слабых,    неудачно
сконструированных природою ногах,  зато  вы  создали  космические  машины,
далеко обгоняющие самого быстрого мирового бегуна - свет. И так  во  всем,
так  во  всем,  Эли!  Вы  отыскиваете  слабые  свои  места,   беспредельно
усиливаете  их  механизмами  -  и   несовершенства   ваши   обращаются   в
преимущества. Без своих изобретений вы до  ничтожества  жалки,  с  ними  -
непостижимо  велики.  Беспомощные  перед  каждой   стихией   природы,   вы
одновременно - самая величественная из ее стихий. Во Вселенной  нет  более
могучих сил, чем  вы,  маленькие,  неповоротливые  люди.  И  хоть  это  не
главное, чему следует у вас удивляться, - как все же не удивиться?
     - Хорошо, - сказал я. -  Мне  нравится  твоя  речь  о  недостатках  и
достоинствах людей. Но чему же ты больше всего удивляешься в нас, если  не
могуществу?
     - Сразу видно, что ты человек и что люди  -  примитивны.  Хоть  глаза
ваши тусклы, а лица не выражают мысли, сейчас глаза твои  засияли  и  лицо
одухотворенно. И все потому, что ты тщеславен. Ты заранее  радуешься,  что
тебя похвалят, неважно, за что, - лишь бы похвалили.
     Это было беспощадно метко, я покраснел.
     Фиола смотрела на меня с улыбкой. Ее глаза освещали  меня  и  мрак  в
саду. Если бы мы не вели серьезного разговора, мне померещилось бы, что  я
влюблен. Для любви, так я думаю, нужны специальные условия, здесь они были
все - и теплая, напоенная ароматами ночь, и роскошный, как сказочный эдем,
сад, и, наконец, самое важное - божественно прекрасная девушка.
     Она была дьявольски умна, эта  божественно  прекрасная  девушка,  мне
становилось  не  по  себе.  И  она  не  была  человеком,  а  меня   томило
человеческое, чересчур человеческое! Земных  девушек  обнимают  и  целуют,
шепчут им ласковые слова, такова наша  человеческая  любовь,  примитивная,
как мы, - а что требуется совершенным звездожителям?
     Фиола разобралась в моем молчании, вероятно, лучше, чем я.  В  глазах
ее быстро менялись цвета, голос пел звучно и мелодично.
     Если бы я не старался проникнуть в смысл пения, я наслаждался  бы  им
просто как пением. Я вспомнил свое увлечение индивидуальной  музыкой.  Там
не приходится размышлять, какие понятия в звуках.
     - Что ты замолчал? - спросила Фиола. - Или тебя не интересует, в  чем
самое удивительное ваше качество?
     - Нет, то есть да, интересует! Так чем мы замечательны?
     - Своей добротой. Вы покоряюще добры, милый мой человек Эли. Ничто не
может сравниться с вашей добротой и отзывчивостью.
     Я немного приободрился. Правда,  я  мог  бы  кое-что  порассказать  о
случаях, когда мы злы, но не хотел. Заблуждение Фиолы было мне приятно.  Я
предпочел бы вести разговор о Фиоле и ее сородичах, или  о  ночи  и  нашей
встрече,  а  не  о  людях.  Беседа  наша  могла  быть  занимательней,  чем
получилась.
     Она возвратилась к тому, что мы могущественны.
     - Мощь поднимается над мелочами,  величие  выше  частностей  -  таков
закон природы. Звезде безразлично,  что  ее  радиация  поддерживает  жизнь
одних существ и убивает других. А люди нарушают  этот  закон  природы.  Их
мощь не слепа, она разрушает и создает планеты - ради жизней. Когда первые
люди опустились к нам, нас всех охватил ужас, мы  ждали  гибели.  Но  люди
помогли нам защититься от летнего избытка  радиации,  от  зимних  жестоких
морозов. Они построили экранирующие