тя  тоже  был  родственник,  да  я  его
специально и не уговаривал.
   Кузнецов после долгих недель ожидания получил направление на генеральские
курсы в Перхушково. Алла и Серго его там часто навещали и рассказывали,  что
он  чувствует  себя  бодро,  даже  радуется  возможности  наконец  поучиться
всерьез, ходит  в  форме  генерал-лейтенанта,  которым  стал  будучи  членом
Военного совета Ленинградского фронта. У меня даже появилась  надежда,  что,
может быть, его оставят в покое.
   Но  в  августе  1949  г.  его  арестовали.  Видимо,  он  понадобился  для
"ленинградского дела", которое должно было устранить сразу и Вознесенского и
Кузнецова, хотя они никак не были связаны. Оба  были  уже  сняты  с  высоких
должностей, но кому-то надо было исключить всякую возможность  их  возврата.
Сам Сталин, говорили, ждал, что Кузнецов напишет ему  покаянное  письмо,  но
тот этого не сделал. "Значит, виноват", - заключил Сталин.  Это  не  значит,
что, если бы написал, что-то  обязательно  бы  изменилось:  при  болезненной
недоверчивости Сталина, с письмом или без него, результат, скорее всего, был
бы одинаковым. Сколько тысяч людей писали ему безрезультатно!
   Обвинения, в которых  они  признались  (конечно,  не  добровольно),  были
собраны в переплетенный том, который разослали  членам  Политбюро.  Основная
суть была незатейливой: он и его сообщники были  якобы  недовольны  засильем
кавказцев в руководстве страны и ждали естественного ухода из жизни Сталина,
чтобы изменить это положение, а пока хотели перевести Правительство РСФСР  в
Ленинград, чтобы оторвать его от московского руководства. Были еще обвинения
в проведении в Ленинграде какой-то ярмарки без  соответствующего  оформления
через ЦК, попытке Кузнецова возвеличить себя через музей обороны  Ленинграда
и прочая чепуха. Видно, очень стойко они держались, если  не  было  записано
"намерение устранить Сталина" -  излюбленное  обвинение  30-х  годов.  Но  и
"кавказцы", и желание отдалить руководство России от руководства  СССР  были
рассчитаны на Сталина: он охотно клевал на такие  вещи.  И  тут  он  клюнул.
Причем, зная методы допросов в МГБ, мог  бы  вызвать  их  к  себе,  как  это
иногда, крайне редко, правда, он делал до войны. Из-за этой  клеветы  насчет
"обиженной  России"  пропал  и  Родионов,  Председатель  Совмина  Российской
Федерации, способный работник, никак не связанный с Кузнецовым. И,  конечно,
много  ленинградцев,  поскольку  традицией  НКВД  -  МГБ   было   раскрывать
"разветвленные заговоры".
   Мне очень трудно было говорить с Аллой, когда она, узнав  от  моего  сына
Вано о случившемся,  прилетела  из  Сочи  вместе  с  Серго  (на  квартире  у
Кузнецовых на улице Грановского от  членов  семьи  была  заперта  комната  с
телефоном, но Вано  ловко  сделал  какой-то  отвод  от  линии  и  принес  им
телефонный аппарат). Алла приняла мое сообщение мужественно:  слезы  были  у
нее в глазах,  рыдания  она  еле  сдерживала.  Разговор  происходил  в  моей
кремлевской квартире. Я,  конечно  же,  должен  был  рассказать  официальную
версию. Но я добавил, что ее это не коснется, как и ее сестер и брата. Через
некоторое время я вызвал туда же, на кремлевскую квартиру, Серго  (они  жили
отдельно от нас), прочитал ему некоторые отрывки из  "признаний"  Кузнецова.
Сказал: "Твоя жена ни при чем, мы будем относиться к ней, как и  раньше".  И
ему подтвердил, чтобы дети Кузнецова по-прежнему приезжали к нам на  дачу  в
гости. Предупредил, чтобы он не вступал  в  обсуждение  ареста  Кузнецова  с
Зинаидой Дмитриевной. Мне было ясно, что ее тоже арестуют. Серго меня удивил
своей реакцией. Он сказал: "Тут даже нет серьезных обвинений  в  проступках.
Одни мысли и намерения. К тому же мысли не  его.  Может  быть,  это  написал
следователь?" На что я ответил, что Кузнецовым  подписана  каждая  страница.
Серго не успокаивался: "Алексей Александрович с большим почтением  относится
к Сталину. Он хранит, как память, письмо Сталина, посланное ему в  Ленинград
в труднейшие месяцы блокады,  и  даже  коробку  папирос  "Герцеговина-Флор",
полученную от Сталина. Я уверен, что дело прояснится и он вернется".
   Я не мог ему  сказать,  что  вопрос  о  судьбе  Кузнецова  уже  предрешен
Сталиным и он никогда не вернется.
   "Ленинградское дело" вызвало у меня  большую  тревогу,  что  может  вновь
вернуться время,  подобное  1936-1938  гг.,  но  только  несколько  в  новой
обстановке, несколько новыми методами,  может  быть.  Одно  было  ясно,  что
Сталин хочет избавиться от тех руководящих  кадров,  которые  решали  судьбу
всей страны после  1938  г.,  возглавляя  хозяйственную  работу,  и  которые
вынесли на своих плечах все трудности войны.
   Глава 46
   НАКАНУНЕ И ВО ВРЕМЯ
   ХIХ СЪЕЗДА ПАРТИИ.
   ПОСЛЕДНИЕ ДНИ СТАЛИНА
   Накануне ХIХ съезда партии вышла брошюра Сталина "Экономические  проблемы
социализма в СССР". Прочитав ее, я был удивлен: в ней утверждалось, что этап
товарооборота  в  экономике   исчерпал   себя,   что   надо   переходить   к
продуктообмену между городом и деревней. Это был невероятно левацкий  загиб.
Я объяснял его тем, что Сталин, видимо,  планировал  осуществить  построение
коммунизма в нашей стране еще при своей  жизни,  что,  конечно,  было  вещью
нереальной.
   Приближался ХIХ съезд партии. Сталин, вопреки нашим настояниям, отказался
делать политический отчет на  съезде.  Он  поручил  это  сделать  Маленкову,
против чего я категорически возражал. Маленков представил проект доклада,  в
котором ни слова не сказал о  брошюре  Сталина.  Политбюро  одобрило  проект
доклада Маленкова.
   Как-то на даче Сталина сидели члены Политбюро  и  высказывались  об  этой
книге. Берия и Маленков начали активно подхалимски хвалить  книгу,  понимая,
что Сталин этого ждет. Я не думаю, что они считали эту книгу правильной. Как
показала последующая политика партии после смерти  Сталина,  они  совсем  не
были согласны с утверждениями Сталина. И не случайно, что после все стало на
свои места. Молотов что-то мычал вроде бы в поддержку, но в таких выражениях
и так неопределенно, что было ясно: он  не  убежден  в  правильности  мыслей
Сталина. Я молчал.
   Вскоре после этого в коридоре Кремля мы шли со Сталиным,  и  он  с  такой
злой усмешкой сказал: "Ты здорово промолчал, не проявил  интереса  к  книге.
Ты, конечно, цепляешься  за  свой  товарооборот,  за  торговлю".  Я  ответил
Сталину: "Ты сам учил нас, что нельзя торопиться и перепрыгивать из этапа  в
этап и что товарооборот и  торговля  долго  еще  будут  средством  обмена  в
социалистическом обществе. Я действительно сомневаюсь,  что  теперь  настало
время перехода к продуктообмену". Он сказал:  "Ах  так!  Ты  отстал!  Именно
сейчас настало время!" В голосе его звучала злая нотка. Он знал, что в  этих
вопросах я разбираюсь больше, чем кто-либо другой, и ему было неприятно, что
я его не поддержал. Как-то после этого разговора со  Сталиным  я  спросил  у
Молотова: "Считаешь  ли  ты,  что  настало  время  перехода  от  торговли  к
продуктообмену?" Он мне ответил, что это - сложный и спорный вопрос, то есть
высказал свое несогласие.
   Через несколько дней после этого обсуждения Маленков, видимо, по указанию
Сталина или с его согласия разослал новый  вариант  доклада  на  ХIХ  съезде
партии, в котором эта книга  и  основные  ее  положения  одобрялись.  Я  был
поражен: зачем это было делать? Но  факт  остается  фактом.  При  обсуждении
нового варианта доклада я уже не высказывал своих возражений,  полагая,  что
Сталин и так знает мое отношение к его книге. Раз он здесь не задевал  меня,
не было смысла поднимать этот вопрос для других членов Политбюро.
   За несколько дней до съезда члены Политбюро собрались для обмена мнениями
об открытии съезда. Зашел вопрос о  составе  президиума.  Обычно  на  съезде
президиум избирался из 27-29 человек. Входили, как всегда, члены Политбюро и
руководящие работники краев, республик и главных областей.  Сталин  на  этот
раз предложил президиум из 15 человек. Это было удивительным  и  непонятным.
Он лишил таким образом возможности многих видных партийных деятелей войти  в
президиум  съезда,  а  они  этого  вполне  заслуживали.  Сталин  сам  назвал
персонально имена, сказав при этом, что "не надо вводить в президиум Микояна
и Андреева, как неактивных членов Политбюро".
   Это вызвало смех членов Политбюро, которые восприняли  замечание  Сталина
как обычную шутку: Сталин иногда позволял себе  добродушно  шутить.  Я  тоже
подумал, что это шутка. Но смех  и  отношение  членов  Политбюро  к  "шутке"
Сталина вызвали его раздражение. "Я не шучу, - сказал  Сталин  жестко,  -  а
предлагаю серьезно". Смех сразу прекратился, все присутствующие  тоже  стали
серьезны и уже не возражали. Я тоже ни слова не сказал, хотя было ясно,  что
слово "неактивный" ко мне совсем не подходило, потому что все знали,  что  я
не просто активный, а наиболее активный из всех членов  Политбюро.  Подумал:
что-то происходит, что-то у Сталина другое на уме. И не  сразу  нашел  этому
ответ.
   Потом Сталин вдруг предлагает: "Давайте выберем не 15,  а  16  человек  в
президиум, включив дополнительно Куусинена, старого деятеля Коминтерна". Это
предложение было правильным, и  мы  его  приняли  единогласно.  Но  все  это
происходило в последний момент. Делалось  все  для  того,  чтобы  произвести
впечатление на съезде, что в отношении старых кадров  проявляется  внимание,
их не отбрасывают. Это мои догадки, но  думаю,  что  так  было  сделано  для
поднятия авторитета руководства партии.
   А я был ошарашен, все думал о предложении Сталина,  чем  оно  вызвано,  и
пришел к выводу,  что  это  произошло  непосредственно  под  влиянием  моего
несогласия с его утверждениями в книге по поводу перехода к продуктообмену.
   Сталин распределил роли на съезде между членами Политбюро: открыть  съезд
и выступить  с  кратким  словом  он  предложил  Молотову;  закрыть  съезд  -
Ворошилову, отказавшись взять на себя эту естественную функцию и возложив ее
на двух старых деятелей партии; докладчиками давно были утверждены  Маленков
- по Отчетному докладу и Хрущев - по Уставу партии; Кагановичу было поручено
предложить съезду состав Программной комиссии. В прениях по  докладу  Сталин
предложил выступить Берия и мне. Я  не  сразу  понял  шахматную  расстановку
фигур, но потом стало ясно: Сталин хотел лишить активности членов Политбюро,
ограничив  их  участие  открытием  и  закрытием  съезда,  оглашением  списка
Программной комиссии, выступлением по проекту Устава  партии,  а  нам  двоим
дать возможность выступить в прениях. Сталин не сомневался, что Берия  будет
хвалить все: и работу ЦК, и книгу  Сталина.  А  меня,  я  так  понял,  хотел
испытать. Он почему-то не  предложил  выступить  ни  Андрееву,  ни  Косыгину
(правда, Косыгин все-таки выступил на съезде).
   Если бы не это его поручение, я бы не стал выступать в прениях, поскольку
он меня отвел как "неактивного члена Политбюро". Когда же он  предложил  мне
выступить, я, конечно, не возражал, но заколебался. Как быть? Мне было  ясно
одно: он хочет провести свой план для моего отстранения от руководства, но у
него для этого нет основательного аргумента. Он увидел,  что  применение  ко
мне определения "неактивный член Политбюро" вызвало смех у членов Политбюро.
Работники партии и министры тоже знали меня как  одного  из  самых  активных
членов Политбюро и относились ко мне хорошо, особенно  зная  мою  работу  во
время войны.
   И вот, если бы я выступил против той части доклада,  где  хвалится  книга
Сталина, или бы  выступил  только  против  положения  в  ней  о  переходе  к
продуктообмену, он получил бы козырь в руки для обоснования невключения меня
в  состав  руководства  партии  "ввиду  принципиальных  разногласий".  Таким
образом, я бы сам вооружил его для исполнения его плана в отношении себя. Но
если бы даже я вовсе умолчал эту тему в своем выступлении, он мог бы  и  это
использовать против меня,  ссылаясь  на  наш  разговор  и  мое  отношение  к
положениям книги, сказал бы, что я  не  согласен  и  что  испугался  открыто
высказать свое мнение на съезде. Обдумав все это, я решил не давать оружия в
его руки, чтобы отсечь меня от руководства. Тем более что в тот  момент  мне
казалось, что вывод меня из руководства партии не принесет пользы делу.
   Поэтому вполне законно некоторые товарищи, которые были  недовольны,  что
именно я первым открыто выступил на ХХ съезде  с  критикой  культа  личности
Сталина, критикуют мое выступление по этому вопросу на ХIХ съезде партии.  Я
понимаю, что допустил здесь явную ошибку. Говоря  об  ошибочности  положений
книги Сталина "Экономические проблемы социализма в СССР"  на  ХХ  съезде,  я
должен был бы сказать, что мое выступление по этому вопросу на ХIХ съезде, в
котором я высоко оценил книгу Сталина, по существу, не отражало моего мнения
по этому вопросу - мое выступление на XIX съезде партии было дипломатическим
ходом: не расходиться с руководством партии, с Политбюро,  которое  одобрило
эту книгу. Хотя этот аргумент не  вполне  убедительный,  но  было  бы  более
правильно, если бы я это сделал.
   На следующий день после окончания работы XIX съезда  партии,  15  октября
1952 г., был назначен Пленум вновь избранного ЦК партии.
   На съезде по предложению Сталина было решено вместо  Политбюро  ЦК  иметь
Президиум ЦК. Состав Пленума  ЦК  (членов  и  кандидатов),  а  также  состав
Президиума в количестве  25  человек  обсуждался,  как  обычно,  с  участием
Сталина и всех членов и кандидатов Политбюро. При подборе кандидатур  Сталин
настоял на том, чтобы ввести новые  кандидатуры  из  молодой  интеллигенции,
чтобы этим усилить состав ЦК. Он предложил в числе других  две  кандидатуры:
экономиста Степанову и философа Чеснокова.  Как  потом  стало  известно,  он
лично не знал Степанову, а составил о ней мнение, прочтя одну из ее статей в
журнале. Статья ему понравилась,  и  он  решил,  что  ее  автор  талантливый
человек, с большим будущим. Чесноков также ему понравился по какой-то статье
в журнале "Вопросы философии". Сталин ни с кем не обсуждал эти кандидатуры.
   Характерно, что после того, как состав вновь избранного ЦК был объявлен в
газетах, сама Степанова даже и не подумала, что речь  идет  о  ней.  Она  не
допускала и мысли, что может быть избрана - никто до этого с ней не говорил.
А когда Чеснокова кто-то поздравил с  избранием  в  Президиум  ЦК,  он  даже
испугался и просил таких шуток не допускать. Конечно, как  потом  оказалось,
это был случайный выбор.
   Предлагая вместо Политбюро, обычно состоявшего из 9-11 членов,  Президиум
из 25 человек, Сталин, видимо, имел на это какие-то свои планы,  потому  что
Президиум из 25 человек совершенно неработоспособен хотя бы потому,  что  не
сможет собираться раз в неделю или чаще для решения оперативных вопросов. Да
и не должно быть так много людей в органе с такими функциями.
   При Ленине такое число обычно составляло весь Пленум ЦК,  а  в  Политбюро
было пять человек. Пять человек, конечно, мало, поэтому после  Ленина  цифра
дошла до семи человек, потом до девяти.
   При  таком  широком   составе   Президиума,   в   случае   необходимости,
исчезновение неугодных Сталину членов Президиума было  бы  не  так  заметно.
Если, скажем, из 25 человек от съезда до съезда исчезнут пять-шесть человек,
то это будет выглядеть как незначительное изменение. Если же эти 5-6 человек
исчезли бы из числа девяти членов Политбюро, то это было бы  более  заметно.
Думаю так потому, что приблизительно за год до  съезда  однажды  за  ужином,
поздно ночью, после какого-то моего острого спора со Сталиным,  он,  нападая
на меня (обычно в такие моменты он стоял), будучи в возбужденном  состоянии,
что не часто с ним бывало, глядя на меня,  но  имея  в  виду  многих,  резко
бросил: "Вы состарились, я вас всех заменю!"
   Все присутствовавшие были настолько поражены, что никто слова не сказал в
ответ. Нельзя было превращать это в шутку, так как было сказано серьезно,  и
нельзя было серьезно об этом говорить: ведь мы же были гораздо моложе самого
Сталина. Мы подумали, что это случайно сказанные им слова, а не обдуманная и
серьезная идея, и вскоре о них забыли. А вот когда такой  большой  Президиум
был  создан,  мы  невольно  подумали,  что  возможно  Сталин  имел  в   виду
необходимость замены старых членов Политбюро молодыми, которые  вырастут  за
это время, и он легче сможет заменить того, кого захочет убрать.
   Перед открытием Пленума мы обычно собирались  около  Свердловского  зала,
сидели в комнате Президиума в ожидании прихода Сталина. Обычно  он  приходил
за 10-15 минут до начала, чтобы посоветоваться по  вопросам,  которые  будут
обсуждаться на Пленуме. На этот раз мы знали, что он намерен из числа членов
Президиума ЦК создать не предусмотренное Уставом Бюро Президиума ЦК, то есть
узкий его состав для оперативной работы.  Мы  ждали,  что  он,  как  всегда,
предварительно посоветуется с нами о том, кого ввести в состав  этого  Бюро.
Однако Сталин появился в тот момент, когда надо было  открывать  Пленум.  Он
зашел в комнату Президиума, поздоровался и сказал: "Пойдемте на Пленум".
   Вопрос о выборах Президиума ЦК, куда вошли все старые члены  Политбюро  и
новые  товарищи,  был  встречен  нормально,  ничего  неожиданного  не  было.
Неожиданное было  после.  Сталин  сказал,  что  имеется  в  виду  из  членов
Президиума ЦК образовать Бюро Президиума из девяти человек и  стал  называть
фамилии, написанные на маленьком листочке.  Ни  моей  фамилии,  ни  Молотова
среди названных не было. Затем с места, не выходя на трибуну, Сталин  сказал
примерно следующее: "Хочу объяснить, по каким соображениям Микоян и  Молотов
не включаются в состав Бюро".  Начав  с  Молотова,  сказал,  что  тот  ведет
неправильную  политику  в  отношении  западных  империалистических  стран  -
Америки и Англии. На переговорах с ними он нарушал линию Политбюро и шел  на
уступки, подпадая под давление со стороны этих стран. "Вообще, - сказал  он,
- Молотов и Микоян, оба побывавшие в Америке, вернулись оттуда  под  большим
впечатлением о мощи американской экономики. Я знаю, что и Молотов и Микоян -
оба храбрые люди, но они, видимо, здесь испугались подавляющей  силы,  какую
они видели в Америке. Факт, что Молотов и Микоян за спиной Политбюро послали
директиву нашему послу в Вашингтоне с  серьезными  уступками  американцам  в
предстоящих переговорах. В этом деле участвовал и  Лозовский,  который,  как
известно, разоблачен как предатель и враг народа".
   "Молотов, - продолжал далее Сталин, - и во внутренней  политике  держится
неправильной  линии.  Он  отражает  линию  правого  уклона,  не  согласен  с
политикой нашей партии. Доказательством тому служит тот  факт,  что  Молотов
внес официальное предложение в Политбюро о резком повышении  заготовительных
цен на хлеб, то есть то, что предлагалось в свое время Рыковым и  Фрумкиным.
Ему в этом деле помогал Микоян, он подготавливал для  Молотова  материалы  в
обоснование  необходимости  принятия  такого  предложения.   Вот   по   этим
соображениям, поскольку эти товарищи расходятся в крупных вопросах внешней и
внутренней политики с партией, они не будут введены в Бюро Президиума".
   Это выступление Сталина члены Пленума слушали затаив  дыхание.  Никто  не
ожидал такого оборота дела.
   Первым выступил Молотов. Он сказал коротко: как  во  внешней,  так  и  во
внутренней политике целиком согласен со  Сталиным,  раньше  был  согласен  и
теперь согласен с линией ЦК. К моему удивлению, Молотов не стал  опровергать
конкретные обвинения, которые ему были  предъявлены.  Наверное,  не  решился
вступить в прямой спор со Сталиным, доказывать, что тот сказал неправду.
   Это меня удивило, и я  считал,  что  он  поступил  неправильно.  Я  решил
опровергнуть неправильное обвинение в отношении меня. "В течение многих  лет
я состою в Политбюро, и мало было случаев, когда мое  мнение  расходил