одства, но и повышать их. Но это  никак  не  получалось.  Я,  в
частности, выступал против такого требования ввиду того, что  выполнить  его
было невозможно. Это объяснялось и тем, что отрасли промышленности, которыми
я руководил - пищевая, рыбная, мясомолочная, морской  и  речной  флоты  -  в
летнее и отчасти в осеннее время повышали производство продукции в  связи  с
поступлением сырья из нового урожая. В рыбной промышленности  -  в  связи  с
осенней путиной. Зимой же сырья  поступало  очень  мало.  Поэтому  в  первом
квартале производство резко падало и  увеличить  его  до  уровня  четвертого
квартала не представлялось возможным.
   Такие отрасли,  как  угольная  и  металлургическая,  казалось  бы,  могли
обеспечить  равномерное  развитие,  но  ввиду  ручного  труда,  транспортных
затруднений на первый квартал, в  разгар  зимы,  налицо  тоже  было  падение
добычи  угля  и  металла.  Но  Сталин  не  хотел  слушать  мои   возражения.
Раздраженно отмахнулся: "Опять ты за свое! Брось!"
   При обсуждении плана на 1948/49 год в Политбюро этот вопрос встал со всей
остротой. Сталин предложил поручить Вознесенскому как председателю  Госплана
обеспечить такой рост, чтобы не было падения  плана  производства  в  первых
кварталах  против  последних.  Не  знаю  почему,   видимо,   психологическая
обстановка была такая, Вознесенский ответил, что можно это сделать.  Как  он
мог такое сказать? Я был удивлен его ответом: ведь умный человек, знает  уже
не только чистую экономику, но и реальное хозяйство. Одно время Сталин очень
доверял Вознесенскому. Но переход к крайностям для него был  обычным  делом,
чего Вознесенский, видимо, еще не учитывал.
   Он составил проект такого плана. В нем не  было  падения  производства  в
первом квартале, а намечалось даже  какое-то  повышение.  Сталин  был  очень
доволен. В его проекте план будущего года  сравнивается  с  планом  текущего
года, а текущий  год  брался  в  ожидаемом  исполнении.  Здесь  был  элемент
гадания, потому что никому не известно, что будет произведено в  декабре,  -
всегда  могут  быть  сбои  и  ошибки  в  ту  или  другую  сторону  и   будет
субъективистская характеристика ввиду невозможности точного предвидения.
   И  вот  месяца  через  два  или  три  Берия  достает  бумагу  заместителя
председателя Госплана, ведающего химией, которую тот  написал  Вознесенскому
как председателю Госплана. В этой записке говорилось, что "мы  правительству
доложили, что план  этого  года  в  первом  квартале  превышает  уровень  IV
квартала предыдущего года. Однако  при  изучении  статистической  отчетности
выходит, что план первого квартала ниже того  уровня  производства,  который
был достигнут в четвертом квартале, поэтому картина оказалась такая же,  что
и в предыдущие годы".
   Эта записка была отпечатана на машинке. Вознесенский, получив ее,  сделал
от руки надпись: "В дело", то есть не дал ходу. А он обязан был доложить  ЦК
об этой записке и дать объяснение. Получилось неловкое положение  -  он  был
главным виновником и, думая, что на это никто  не  обратит  внимания,  решил
положить записку под сукно. Вот эту бумагу Берия и показал, а достал ее один
сотрудник Госплана, который работал на госбезопасность, был  ее  агентом.  И
когда мы были у Сталина, Берия выложил этот документ.
   Сталин был поражен. Он сказал, что этого не может быть. И тут же  поручил
Бюро Совмина проверить этот факт, вызвать Вознесенского.
   После проверки на Бюро, где все подтвердилось, доложили  Сталину.  Сталин
был вне себя: "Значит, Вознесенский обманывает Политбюро и нас, как дураков,
надувает? Как это можно допустить, чтобы член Политбюро обманывал Политбюро?
Такого человека нельзя держать ни в Политбюро, ни во главе Госплана!" В  это
время Берия и напомнил о сказанных в  июне  1941  г.  словах  Вознесенского:
"Вячеслав, иди вперед, мы за тобой". Это, конечно, подлило масла в огонь,  и
Сталин проникся полным недоверием к  Вознесенскому,  которому  раньше  очень
верил.
   Было решено вывести Вознесенского из состава Политбюро  и  освободить  от
поста председателя Госплана СССР.
   Шло время. Вознесенский не имел никакого назначения. Сталин хотел  сперва
направить его в Среднюю Азию во  главе  Бюро  ЦК  партии,  но  пока  думали,
готовили проект, у Сталина, видимо, углубилось  недоверие  к  Вознесенскому.
Через несколько недель Сталин  сказал,  что  организовать  Бюро  ЦК  нельзя,
потому что если Вознесенский будет во главе Бюро, то и там будет обманывать.
Поэтому предложил послать его в Томский университет ректором.
   В таком духе и шли разговоры.  Прошло  месяца  два.  Вознесенский  звонил
Сталину, Сталин его не принимал. Звонил нам, но мы тоже ничего определенного
сказать не могли, кроме того, что намечалось. Потом Сталин провел решение  -
вывести Вознесенского и из состава ЦК. Видимо, за это время  Сталин  поручил
подготовить "дело Вознесенского". Об  этом  приходится  гадать,  потому  что
Вознесенскому было предъявлено обвинение во вредительстве и в  антипартийной
деятельности. Без Сталина для МГБ это было бы невозможно. Одновременно с ним
была арестована и ленинградская группа товарищей, хотя они никак не  были  с
ним связаны. Жертвами "ленинградского дела" оказались Вознесенский,  который
до этого был членом Политбюро, Кузнецов -  секретарь  Ленинградского  обкома
партии, затем секретарь ЦК ВКП(б),  Родионов  -  Председатель  Правительства
Российской Федерации, Попков - Председатель Ленинградского Совета  депутатов
трудящихся и другие.
   Дело было организовано, и проведен закрытый процесс в  присутствии  около
600 человек партийного актива Ленинграда. Это было похоже  на  то,  как  был
устроен суд в 1936 г. над  Зиновьевым,  Рыковым  и  Бухариным.  Правда,  там
процесс был открытый, присутствовали даже иностранные  корреспонденты.  Этот
же процесс был открытым для актива, но закрытым для общественности. Все  эти
товарищи  были  обвинены  в  "попытке   заговора   против   руководства"   и
расстреляны.
   Обвинение  это  ошибочно,  потому  что   я   лично   хорошо   знал   этих
руководителей, их сильные и слабые стороны и  никогда  не  сомневался  в  их
преданности партии, государству и лично Сталину.

   Об одном из них - Алексее Александровиче Кузнецове мне хочется рассказать
подробнее. После войны Алексея Александровича Кузнецова, как и Вознесенского
до войны, Сталину тоже, видимо, предложил поднять до  руководящей  работы  в
масштабе всей страны, притом по важнейшим направлениям, Жданов. Однако  если
до рекомендации Жданова  Вознесенского  никто  в  Москве  не  знал,  то  имя
"ленинградского Кузнецова" было у всех  на  устах,  когда  речь  заходила  о
блокаде Ленинграда.
   22 июня 1941 г., в день начала войны, Жданов был в Сочи. Поэтому  вначале
Сталин был вынужден обращаться к Кузнецову. Но даже когда  Жданов  прилетел,
Кузнецову доверили самые ответственные вопросы. А уж когда началась  блокада
и  немцы  стали  обстреливать  город,  Жданов  практически   переселился   в
бомбоубежище, откуда  выходил  крайне  редко.  Прилетая  в  Москву,  он  сам
откровенно рассказывал нам  в  присутствии  Сталина,  что  панически  боится
обстрелов и бомбежек и ничего не может с этим поделать. Поэтому всей работой
"наверху" занимается Кузнецов. Жданов к нему, видно, очень хорошо относился,
рассказывал даже с какой-то  гордостью,  как  хорошо  и  неутомимо  Кузнецов
работает, в том числе заменяя его, первого секретаря  Ленинграда.  Занимаясь
снабжением города, я и мой представитель с мандатом ГКО Павлов имели дело по
преимуществу с  Кузнецовым,  оставляя  Жданову,  так  сказать,  протокольные
функции.
   Сталин питал какую-то слабость к Жданову, не спаивал его, поскольку знал,
что тот склонен к алкоголизму, жена и сын удерживают его часто. Простил  ему
и это признание в трусости. Может  быть,  потому,  что  сам  Сталин  был  не
очень-то  храброго   десятка.   Ведь   это   невозможное   дело:   Верховный
Главнокомандующий ни разу не выезжал на фронт!
   Впрочем, один раз  поехал.  Отвлекусь  от  основного  текста  ради  этого
эпизода. Зная,  что  это  выглядит  неприлично,  однажды,  когда  немцы  уже
отступили от Москвы, поехал на машине, бронированном "Паккарде", по Минскому
шоссе, поскольку оно использовалось нашими войсками и мин там уже  не  было.
Хотел, видно, чтобы по армии прошел слух о том, что Сталин выезжал на фронт.
Однако не доехал до фронта, может  быть,  около  пятидесяти  или  семидесяти
километров. В условленном месте его встречали генералы (не помню кто,  вроде
Еременко). Конечно, отсоветовали ехать дальше - поняли по его вопросу, какой
совет он хотел услышать. Да и ответственность никто не хотел брать на  себя.
Или вызвать неудовольствие его.  Такой  трус  оказался,  что  опозорился  на
глазах у генералов, офицеров и  солдат  охраны.  Захотел  по  большой  нужде
(может, тоже от страха? - не знаю), и спросил, не может ли быть заминирована
местность в кустах возле дороги? Конечно,  никто  не  захотел  давать  такой
гарантии. Тогда Верховный Главнокомандующий на глазах у всех спустил брюки и
сделал свое дело прямо на асфальте. На  этом  "знакомство  с  фронтом"  было
завершено и он уехал обратно в Москву.
   Возвращаюсь  к  ленинградской  блокаде.  Тут  он  требовал   смелости   и
самопожертвования от всех: настаивал на том,  что  Ленинград  надо  отстоять
любой ценой. А цена оказалась ужасающей.  Только  от  голода  погибли  сотни
тысяч (в основном в первую зиму). Может быть, меньше миллиона  (американский
писатель и журналист Гаррисон Солсбери, которого я  хорошо  знал,  вычисляет
количество жертв близко к 1 млн). Но скорее всего больше, чем по официальным
данным - 641 тыс. человек. С такой точностью  сосчитать  вообще  невозможно.
Цифра, которую вычисляет Д.В. Павлов в своей книге, чуть больше.  Он  честно
считает, да разве учтешь всех, разве всегда отличишь смерть от голода или от
болезни, замерзания и т.д. Конечно,  морально  падение  Ленинграда  было  бы
большим ударом, и  наоборот,  его  героическая  оборона  была  вдохновляющим
примером для всех. Так или иначе, все мы в Москве знали, что основная фигура
в  Ленинграде  Кузнецов,  а  не  Жданов.  Ценили  также  и  то,  что  он  не
выпячивался,  в  отличие  от  Вознесенского  не   был   амбициозен,   всегда
подчеркивал роль Жданова. Видимо, они  искренне  хорошо  относились  друг  к
другу, любили друг друга, как настоящие друзья.
   Однако, как и с Вознесенским, Сталин сделал ошибку, слишком быстро подняв
Кузнецова над другими секретарями ЦК. Не думаю, что он хотел с самого начала
сознательно подставить ему ножку,  но  получилось  именно  так.  С  1946  г.
Кузнецов стал секретарем ЦК ВКП(б) по кадрам. А вскоре Сталин ему поручил  и
контроль над работой МГБ, над Абакумовым. Кузнецов для  Кремля  был  наивным
человеком: он не понимал значения интриг в Политбюро  и  Секретариате  ЦК  -
ведь кадры были раньше в руках у Маленкова. А МГБ традиционно  контролировал
Берия в качестве зампреда Совмина и члена Политбюро.  Видно,  Сталин  сделал
тогда выбор в пользу Жданова, как второго лица в партии, и Маленков  упал  в
его глазах. А к Берия начинал проявлять то же отношение, что  и  к  Ягоде  и
Ежову: слишком "много знал", слишком крепко держал  "безопасность"  в  своих
руках. Все же Кузнецову следовало отказаться от  таких  больших  полномочий,
как-то схитрить, уклониться. Но Жданов для него был главный советчик. Жданов
же, наоборот, скорее всего, рекомендовал  Сталину  такое  назначение,  чтобы
изолировать вообще Маленкова и  Берия  от  важнейших  вопросов.  Конечно,  у
Кузнецова сразу появились враги: Маленков, Берия,  Абакумов.  Пока  был  жив
Жданов, они выжидали. Да и ничего не могли поделать.
   Сам  Кузнецов  был  обаятельным   человеком,   веселым,   искренним.   Но
сказывалось  отсутствие  опыта  в  интригах.  Например,  он  прислушался   к
авиаконструктору Яковлеву, который очень ревниво относился к  успехам  своих
коллег-конкурентов. В это время "миги" как  раз  стали  опережать  "яки"  по
многим летным данным. Каким-то  образом  Яковлев  добрался  до  Кузнецова  с
наветами на моего брата Артема Микояна - вроде он использовал мою помощь для
"проталкивания" своих истребителей. Это  было  неправдой  и  не  могло  быть
правдой: я никогда не оказывал брату никакой протекции, да он бы  не  принял
ее ни в коем случае. Кроме того, Сталин лично следил  за  новой  авиационной
техникой, устраивал совещания с командованием  ВВС  и  с  конструкторами.  Я
никогда в этих совещаниях практически не участвовал, если только  вопрос  не
обсуждался на узком составе Политбюро.  Конечно,  все  мы  были  в  курсе  о
скорости, дальности, маневренности, вооружении новых самолетов.  Но  никогда
ни  с  кем  в  правительстве,  особенно  с  Маленковым,  который   курировал
авиационную промышленность, я слова не сказал  об  истребителях  МиГ.  Более
того, новости об успехах или трудностях Артема я  узнавал  от  него  самого,
когда он по воскресеньям обычно приезжал ко мне на дачу. И этой  информацией
ограничивался, иногда давал ему советы, как себя вести со  Сталиным.  Сталин
сам очень ценил Артема Ивановича. Однажды пригласил из гагринского санатория
приехать к нему на дачу на Холодной речке, кажется. В ходе ужина, когда  мой
брат почувствовал недомогание - заболело сердце, Сталин не только велел  ему
лежать, сам укрыл пледом и вызвал врача,  но  и  заставил  Артема  Ивановича
остаться на ночь.
   Кузнецов же по наивности и незнанию  дела  принял  яковлевское  сообщение
всерьез и стал что-то расследовать. Конечно, все эти наветы отпали сразу же,
но мне это очень не понравилось.
   Однако скоро мы с ним сблизились совсем по другой линии:  мой  сын  Серго
как-то летом 1947 г. привез к нам девушку, за которой уже несколько  месяцев
ухаживал  и  бывал  в  ее  доме.  Это  была  дочь  Кузнецова  Алла.  Девушка
обаятельная, красивая, жизнерадостная,  с  неисчезавшей  улыбкой  и  вечными
шутками, которые очень нравились Ашхен и мне. Мы  ее  полюбили,  как  родную
дочь. К другим невесткам Ашхен тоже относилась хорошо, но иногда критиковала
их. Аллу же она никогда не критиковала,  в  ее  присутствии  всем  нам  было
весело и приятно. Поэтому, когда Серго сказал о своем  желании  жениться  на
Алле, мы были только рады, хотя ему едва минуло 18 лет.
   Кузнецову и его жене Зинаиде Дмитриевне Серго тоже понравился.  Когда  мы
отдыхали в Сочи,  Серго  часто  уезжал  к  Кузнецовым  и  оставался  там  на
день-два. Я не возражал.
   Кажется, это был уже 1948 год. Как-то Сталин позвал всех, кто отдыхал  на
Черном море в тех краях к себе на дачу  на  озере  Рица.  Там  при  всех  он
объявил, что члены Политбюро стареют (хотя большинству было немногим  больше
50 лет и все были значительно младше Сталина, лет на 15-17, кроме  Молотова,
да и того разделяло от Сталина 11 лет). Показав на Кузнецова, Сталин сказал,
что будущие руководители должны быть  молодыми  (ему  было  42-43  года),  и
вообще, вот  такой  человек  может  когда-нибудь  стать  его  преемником  по
руководству партией и ЦК. Это, конечно, было очень плохой услугой Кузнецову,
имея в виду тех, кто втайне мог мечтать о такой роли.
   Все понимали, что преемник будет русским, и вообще, Молотов был очевидной
фигурой. Но Сталину это не нравилось, он где-то  опасался  Молотова:  обычно
держал его у себя в кабинете  по  многу  часов,  чтобы  все  видели  как  бы
важность Молотова и внимание  к  нему  Сталина.  На  самом  же  деле  Сталин
старался не давать ему работать самостоятельно и изолировать от  других,  не
давать общаться с кем бы то ни было без своего  присутствия.  Потом,  как  я
говорил, он сделал ставку на Вознесенского в Совмине. Что касается  Жданова,
то Сталин особенно перед войной стал к нему хорошо относиться. Жданов вообще
был хорошим человеком, но слишком слабым. В  руках  Сталина  он  мог  играть
любую роль. Выдвигая Кузнецова, Сталин никак не  ущемлял  Жданова,  наоборот
усиливал его позиции - ведь Жданов сам рекомендовал его в  секретари  ЦК  и,
скорее всего, отдать ему кадры и МГБ под контроль.
   Самый большой карьерист и интриган был Берия. Он стремился к  власти,  но
ему нужна была русская фигура в качестве номинального лидера. Жданов его  не
любил.  А  Маленков  идеально  подходил  для  такой  роли:  сам  тщеславный,
абсолютно безвольный, привыкший исполнять чужие приказы, к тому  же  в  этот
период задвинутый Сталиным в Совмин и замененный в ЦК Ждановым и Кузнецовым.
Поэтому Берия стал развивать дружбу с Маленковым, уезжать на  одной  машине,
проявлять внимание.
   В начале сентября 1948 г. неожиданно для нас во время  отдыха  на  Валдае
умирает Жданов. Мы знали о его нездоровом сердце, но не думали, что  он  так
плох. Немедленно оживился Маленков - Сталин вернул его в Секретариат  ЦК  из
Совмина. И если Жданов чувствовал себя  спокойно,  когда  Кузнецов  управлял
кадрами, то Маленков, наверняка сговорившись с Берия, стал интриговать.  Они
как-то сумели убедить Сталина отправить Кузнецова  на  Дальний  Восток,  для
чего придумали идею  создать  Дальневосточное  бюро  ЦК,  хотя  от  практики
региональных бюро ЦК отказался много лет назад. Как и  Среднеазиатское  бюро
ЦК для Вознесенского, это было придумано специально как некая  ступенька  на
случай, если Сталин не согласится на более суровые меры.
   Но, видимо, Абакумов (по заданию Берия  или  по  собственной  инициативе)
начал собирать компромат на Кузнецова, как в  безопасности  говорили  тогда,
"разрабатывать его". Дальний Восток отпал, к сожалению, а это  могло  спасти
Кузнецова. К концу 1948 г. в Политбюро стало известно, что Сталин согласился
на то, чтобы снять Кузнецова с работы  в  ЦК.  Это  был  дурной  знак:  было
понятно, что дело принимает плохой оборот.
   На 15 февраля 1949 г. была назначена  регистрация  брака  между  Серго  и
Аллой. Прослышавший  об  этом  Каганович  решил  меня  предостеречь:  "И  ты
разрешаешь этот брак? Ты что,  с  ума  сошел,  не  понимаешь,  что  Кузнецов
обречен, что с ним будет в недалеком будущем?  Ты  должен  воспрепятствовать
такому браку". Я ему твердо ответил, что невеста моего младшего сына - очень
хорошая девушка, о лучшей мы с женой и не мечтали. Тем более они любят  друг
друга, и мешать им я не намерен.
   И  именно  15  февраля  Кузнецов  был  официально  снят   с   работы   за
"антипартийные действия", что уже предвещало расправу с  ним.  Алла  в  этот
момент была нездорова, даже попала  в  больницу,  свадьбу  в  моем  доме  мы
отложили до начала марта. Правда, вечером 15 февраля у Кузнецова  дома  было
небольшое свадебное торжество, без гостей. Кузнецов, по словам моих сыновей,
которые все там были, держался молодцом, шутил и праздновал, как ни в чем не
бывало.  Кроме  того  что  он  был  мужественный  человек,  он,  видно,   не
представлял себе сталинских нравов.
   В день свадьбы у нас на даче ко мне пришел Серго и сказал, что Алла очень
расстроена: отец ее не хочет к нам приезжать. Он ссылался на нездоровье,  но
я понял его хорошо. Я тут же позвонил ему на дачу и  попросил  приехать.  Он
говорит: "Я болен. У меня неважно с желудком". Я пошутил: "Уборных у  нас  в
доме хватит. Приезжай!" Тогда он сказал: "Мне не на чем приехать. У меня уже
нет машины. Давайте лучше вы обойдетесь без меня, ведь моя  жена  будет".  Я
говорю: "Немедленно посылаю тебе свою  машину  и  жду.  Хотя  бы  ненадолго,
насколько  позволит  самочувствие.  Неприлично  отцу  не  быть  на   свадьбе
собственной дочери". Он уже не мог возражать и приехал.
   Была и Рада Хрущева, очень хорошая, скромная девушка. Она училась  вместе
с Аллой в МГУ, они были подруги. Была также жена Косыгина, которая оказалась
даже родственницей Кузнецовых  через  Зинаиду  Дмитриевну  и  знала  Аллу  с
рождения. Она была с дочерью Люсей и зятем Джерменом Гвишиани  (отца  его  я
знал по Дальнему Востоку,  где  он  был  начальником  управления  МГБ).  Сам
Косыгин благоразумно не  приехал,  хо