проходил как подсудимый по одному из процессов и был  расстрелян
по обвинению в том, что по заданию Ягоды способствовал смерти  М.Горького  и
других лиц).
   Подчинившись совету врачей, мы  написали  Михаилу  Васильевичу  небольшую
теплую, дружескую записку с пожеланиями скорейшего выздоровления.  Писал  ее
Киров, а подписали все трое.
   Однако все сложилось трагично. 31 октября 1925 г. Фрунзе не стало.
   Лева Шаумян, а также А.В. Снегов говорили мне, что сам Фрунзе  в  письмах
жене возражал против операции, писал, что ему вообще стало гораздо  лучше  и
он не видит необходимости предпринимать  что-то  радикальное,  не  понимает,
почему врачи твердят об операции. Это меня поразило, так как  Сталин  сказал
мне, что сам Фрунзе настаивает на операции. Снегов  тогда  сказал  мне,  что
Сталин разыграл с нами спектакль "в своем духе", как он выразился.  Розанова
он мог и не  вовлекать,  достаточно  было  ГПУ  "обработать"  анестезиолога.
Готовясь к большим потрясениям  в  ходе  своей  борьбы  за  власть,  говорил
А.В.Снегов, Сталин хотел иметь  Красную  Армию  под  надежным  командованием
верного ему человека, а не такого независимого и авторитетного политического
деятеля, каким был Фрунзе. После смерти  последнего  наркомом  обороны  стал
Ворошилов, именно такой верный и в  общем-то  простодушный  человек,  вполне
подходящий для Сталина.

   Став  наркомом  внутренней  и  внешней   торговли,   я   вошел   в   круг
общехозяйственных вопросов страны и, проработав в  этой  области  в  течение
четырех лет, приобрел опыт и знания.
   Правильность объединения Внешторга с Внуторгом, имевшего  место  в  конце
1925 г., была сомнительной. Очень трудно было совмещать  в  одном  наркомате
эти отрасли хозяйства.
   В объединенном наркомате были две коллегии:  одна  -  по  внешним  делам,
другая  -  по  внутренним.  Я  был  председателем   обеих   коллегий.   Было
установлено, что на  заседания  коллегии  внешней  не  вызывались  работники
внутренней и наоборот.
   Самым подготовленным был Двойлацкий, который был особенно силен в области
банковского и валютного дела. Он имел  специальное  образование  и  проходил
стажировку в Парижском советском банке, начиная  с  кассира.  По  внутренней
конъюнктуре специалистом был Залкинд. Он действительно хорошо все это  знал,
следил  за  информацией  и  добросовестно,  объективно  докладывал.  Лобачев
руководил Всесоюзной организацией по заготовкам  хлеба.  Параллельно  с  ним
заготовки хлеба вели Сельхозкооперация и Госбанк.
   Наркомторгу было подчинено несколько десятков  универмагов.  В  розничной
торговле большое место тогда занимал частный капитал - по разным  товарам  в
разной степени. Сбыт продукции государственной промышленности  осуществлялся
синдикатами и их филиалами на местах, подчиненными ВСНХ. Наркомторг во  всех
этих  областях  свою  деятельность  ограничивал  главным  образом  функциями
регулирования правил торговли и политики розничных  цен.  По  оптовым  ценам
Наркомторг давал заключения, но сам решения не принимал, хотя изучал и  имел
свои позиции по обсуждаемым вопросам с ВСНХ и СТО.
   Весной 1927 г. предстоял Пленум ЦК партии. Главный вопрос - о  заготовках
хлеба, о мясе  для  снабжения  населения,  о  валюте  для  закупки  сырья  и
оборудования  для  промышленности,  о  заготовительных  ценах.  Сталин  внес
предложение в Политбюро назначить  докладчиком  по  вопросам  хлебозаготовок
меня как наркома, считая, что вокруг этого вопроса развернутся прения.
   Мне нравилось, как Сталин вел себя в этот  период  борьбы  с  оппозицией.
Доклад был  фактически  отчетным,  и  поэтому  было  ясно,  что  развернется
дискуссия о политике партии.
   Я опасался, насколько  хорошо  мне  удастся  выполнить  порученное  дело.
Сказал об этом Сталину. Он меня успокоил,  заверив,  что  получится  хорошо,
только просил показать конспект.
   Я набросал конспект  и  ему  прочитал.  Он  сделал  несколько  замечаний,
которые придали более  осторожный  характер  выражениям  и  оценкам  в  моем
докладе по вопросам, по которым мы сталкивались с  оппозицией.  Он  объяснил
это тем, что не надо обострять обстановку: "Пусть, если хотят, инициативу  в
этом деле возьмут на себя. Они раскроют все свои карты, и нам легко будет их
идейно разбить".
   И действительно, во время моего доклада были  острые  нападки  оппозиции,
причем участвовали все ее  лидеры.  Я  парировал  реплики,  беря  их  же  на
вооружение там, где они могли пригодиться против  оппозиции.  Мне  помнится,
что Троцкий в своем выступлении  очень  подробно  остановился  на  состоянии
мирового рынка и его влиянии на экономику Советской страны. К этому  времени
на мировом рынке появились признаки кризиса: внешняя конъюнктура ухудшилась,
стали падать цены на товары.  Я,  конечно,  тоже  об  этом  говорил.  Я  был
высокого мнения об эрудиции  Троцкого  по  части  знания  мирового  рынка  и
капитала - он много жил за границей, а я  был  еще  молодой  и  недостаточно
опытный в таких делах. Но когда я послушал его выступление,  оно  показалось
мне мелким и неумным, даже безграмотным. Он утверждал, что, начав  торговать
с капиталистическим миром, советская экономика вступит  в  мировой  рынок  и
поэтому кризис в капиталистических странах охватит и нашу страну.
   Я на практике  уже  знал,  что  это  неверно,  потому  ответил  ему,  что
выступление его неправильно. Я сказал, что, во-первых, при наличии монополии
внешней торговли  и  планового  руководства  основными  рычагами  страны  со
стороны пролетарского  государства  наша  экономика  ограждена  от  вредного
влияния капиталистического рынка. Внутренние цены мы  строим  независимо  от
того, что имеется на мировом рынке, и продаем и покупаем на мировом рынке  в
связи с той конъюнктурой, которая там есть, без того, чтобы  расшатать  нашу
экономику. К тому же практика, итоги нашей работы за  несколько  месяцев  до
кризиса показали, что если мы потеряли на  падении  цен  экспортных  товаров
известную сумму, то зато выиграли на том же падении цен  импортных  товаров,
которые идут к нам по линии мирового рынка. Даже с точки зрения материальных
потерь выходим из этого кризиса фактически "так на так", как будто его и  не
было, и поскольку валютная касса у нас единая, потери  экспорта  покрываются
импортом, баланс почти не меняется, а иногда меняется к выгоде.
   Я был доволен, что пленум очень хорошо принял мое выступление. И Троцкий,
который любил давать реплики, сидел как будто прибитый  и  не  находил,  что
сказать. Надо признаться, я был доволен самим собой в стычке  с  Троцким  по
этому вопросу. Сталин сидел, слушал, реплик не подавал.
   После 15 - 20 ораторов - оппозиционеров и наших сторонников, -  когда  со
стороны  оппозиции  были   исчерпаны   все   аргументы   и   высказаны   все
контраргументы со стороны ЦК, взял слово Сталин.  Спокойно,  методично,  без
ораторских  приемов  стал  подводить  итоги  прениям,   опровергая   главные
положения оппозиции, без ругани, без  нападок,  но  с  твердой,  объективной
оценкой. Оппозиция выглядела глупо.
   Для заключительного слова у меня было мало времени, но мне было  легко  -
так много сделал Сталин. Было  приятно  видеть,  как  Генеральный  секретарь
партии начал  бой  с  оппозицией:  выпустил  на  поле  боя  сначала  в  лице
докладчика не главную силу, дал возможность сторонникам линии ЦК вступить  в
драку с оппозицией, а когда все карты оппозиции  были  раскрыты  и  частично
биты, он сам стал их добивать со спокойствием  и  достоинством,  не  в  тоне
обострения, а, наоборот, успокоения.
   Поведение Сталина на этом пленуме говорило в его пользу. С одной стороны,
он, предоставляя возможность выступить не руководящим работникам ЦК, а,  так
сказать,  работникам  "среднего  калибра",  давал  нам  возможность  учиться
принимать удары на себя, наносить контрудары,  учиться  полемике.  С  другой
стороны, это облегчало выявление главных  доводов  противников  в  спорах  с
ними, что помогало ему наносить завершающие удары. А главное то, что в  этой
роли  Сталин  выглядел  скромным,  подтянутым,  не  задиристым,  а  как   бы
обороняющимся.
   До этого были случаи, когда он вел себя не так, как здесь,  и,  по-моему,
неправильно, например, в связи с брошюрой Зиновьева. Тогда он изменил своему
умению владеть собой и правильной тактике борьбы с оппозицией. Но  в  целом,
за этими изъятиями, создавалось впечатление, что борьба с оппозицией ведется
правильно с точки зрения партийных норм.
   Сегодняшнему  читателю,  видимо,  надо  дать  некоторые   разъяснения   о
тогдашней внутрипартийной жизни, о дискуссиях, оппозиционных течениях и т.д.
Прежде всего надо помнить, что дискуссии эти были  именно  внутрипартийными,
т.е. велись споры между единомышленниками в главном  -  т.е.  между  людьми,
являвшимися коммунистами, целью которых было строительство нового  общества.
Конечно, порой некоторых так "заносило", как, например, Троцкого, что личные
амбиции на непогрешимость и правоту всегда и во всем  в  силу  самой  логики
борьбы  переходили  грань  допустимого,  проявляли   неподчинение   решениям
большинства, т.е. нарушали устав партии. Думаю, что  в  отношении  некоторых
других руководителей, включая Сталина, также можно сказать,  что  к  идейной
борьбе примешивался личный фактор, соперничество за  престиж  и  руководящие
позиции в партии. Но для громадного большинства других  членов  партии  было
ясно одно - в трудных условиях  первых  лет  существования  первого  в  мире
социалистического государства опасность раскола  партии  означала  опасность
гибели революционных завоеваний. Вместе с тем можно понять, что многие члены
партии, не имея готовых рецептов строительства  социалистического  общества,
не видели в дискуссиях ничего удивительного, с жаром в них участвовали. Я бы
даже сказал, что в ходе дискуссий рос теоретический и  политический  уровень
коммунистов,  ибо  они  заставляли  окунаться  в  марксистскую   литературу,
сравнивать тезисы различных лидеров течений и т.д. Кстати, и Ленин вовсе  не
был противником дискуссий. Он вовсе  не  считал  криминалом  (в  отличие  от
Сталина в 30-е годы), а наоборот, нормальным  явлением  расхождение  чьих-то
мнений со своими собственными. Убеждать, доказывать, аргументировать  -  это
он делал. Но преследовать за иные взгляды на ход общего дела - это ему  и  в
голову не приходило. Другое дело, что  для  большинства  из  нас,  не  очень
подкованных или не  ставших  корифеями  в  идеологии,  мнение  Ленина  часто
становилось правильным уже по той причине, что оно - ленинское. Но даже  при
этом, если по отдельным вопросам мы  считали  себя  подкованными,  то  могли
поспорить и с Лениным. И никто не видел в этом ничего странного.
   Увлечение дискуссиями иногда доходило,  правда,  до  курьезов.  Например,
как-то я узнал, что мой большой друг по Баку Бесо  Ломинадзе,  работавший  в
Орле секретарем губкома, занял в  ходе  дискуссии,  прошедшей  там,  позиции
Троцкого. При первой же встрече я с недоумением спросил  его  -  неужели  он
стал сторонником Троцкого? Бесо объяснил: "Да нет же! Просто у нас  не  было
никаких дискуссий. Вот мы и подумали с председателем губкома -  а  что  если
организовать дискуссию? А то  в  других  городах  идет  бурная  жизнь,  люди
спорят, а у нас затишье. Распределили роли: я буду защищать тезисы Троцкого,
а он их оспаривать!" Я попенял Бесо за мальчишество. И правду  сказать,  был
он очень молод, как многие из нас.
   Несколько позже, уже в 1928 г., меня поразил такой  разговор.  Не  только
меня, но и Орджоникидзе и Кирова. Мы  были  вечером  на  даче  у  Сталина  в
Зубалово, ужинали. Ночью возвращались обратно в город. Машина была открытая.
Сталин сидел рядом с шофером, а мы с Серго и Кировым сзади на одном сиденье.
   Вдруг ни с того ни с сего в присутствии шофера Сталин  говорит:  "Вот  вы
сейчас высоко цените Рыкова, Томского, Бухарина,  считаете  их  чуть  ли  не
незаменимыми людьми. А вскоре вместо них поставим вас,  и  вы  лучше  будете
работать".
   Мы были поражены: как это может быть? Во-первых, и я, и  Серго,  и  Киров
действительно знали и искренне думали, что Рыков, Томский,  Бухарин  опытнее
нас, лучше работают, просто у каждого было свое место.
   Эта мысль потом нас не покидала. Мы ходили с Серго и  Кировым  и  думали:
что со Сталиным происходит, чего он хочет? Такое сужение руководства, почему
он предполагает это сделать, зачем? Эти люди хотят со Сталиным  работать.  К
тому  же  не  было  серьезных  принципиальных  разногласий.  Одно   дело   -
разногласия  с  Троцким.  Мы  жалели  зараженные  троцкизмом  кадры,  однако
политическая необходимость их  отстранения  от  руководства  была  ясна.  Но
Рыкова, Томского, Бухарина, и даже Зиновьева и Каменева мы честно не  хотели
отсекать.
   Орджоникидзе и я на ХIV партконференции и  ХIV  партсъезде  выступали  за
единство, за то, чтобы все руководство партии, о котором  упоминал  Ленин  в
своем завещании, осталось в сохранности, возникающие разногласия  обсуждать,
но не отсекать людей. Но план замены Томского, Рыкова, Бухарина и  других  в
такой момент явно  не  вытекал  из  острых  разногласий.  Видимо,  эта  цель
Сталиным была поставлена, и он ее, конечно, достигнет.
   Эта фраза Сталина вызвала у нас очень много недовольства  его  политикой,
что раньше бывало редко и быстро  проходило.  Раньше  мы  забывали  о  своем
недовольстве, считали, что Сталин правильно поступает и что другого  пути  и
выхода не было.
   В том же 1928 г. у меня был небольшой конфликт со Сталиным из-за Красина,
которому Сталин, видимо, так и не  мог  простить  проигранного  им  спора  о
монополии  внешней  торговли  из-за  вмешательства  Ленина.  Конфликт   этот
обнаружил для меня такую черту Сталина, как злопамятность.
   Последние годы жизни Красин тяжело  болел.  В  ноябре  1926  г.,  живя  в
Лондоне, он скончался.
   Примерно через год в наркомате было решено издать сборник избранных работ
Красина по вопросам внешней  торговли  (в  помощь  главным  образом  молодым
руководящим кадрам).
   В этой книге было собрано все  наиболее  значительное  из  написанного  и
высказанного Красиным по вопросам внешней торговли - статьи, доклады и речи,
наиболее интересные беседы.
   Я всемерно  содействовал  изданию  этого  сборника  и  написал  для  него
предисловие*.
   В этом предисловии я писал, что когда в начале нэпа среди  оппозиционеров
и некоторых хозяйственников наметилась тенденция ослабить монополию  внешней
торговли, Красин рука об руку с Лениным отражал все нападения на  монополию,
откуда бы они ни исходили.  Далее  я  отмечал,  что  под  охраной  монополии
внешней  торговли  страна  могла  не  только  восстановить   промышленность,
сельское хозяйство и транспорт, но и реконструировать все народное хозяйство
по линии индустриализации страны. В самые тяжелые моменты  социалистического
строительства монополия внешней торговли охраняла  самостоятельность  нашего
развития, устойчивость нашей валюты и излечивала те раны, которые наносились
нам выявлявшимися затруднениями.
   Однажды, когда сборник работ Красина только еще  появился  в  продаже,  в
беседе со Сталиным (кстати, совсем на  другую  тему)  он  спросил  меня:  "А
почему ты допустил издание книги Красина, да еще снабдил ее своим  хвалебным
предисловием? Ведь у Красина было немало ошибок как  в  бакинском  подполье,
где мы с ним вместе работали, так и при Советской власти. Ты же знаешь,  что
Красин преувеличивал значение заграничного капитала для восстановления нашей
экономики и в этом вопросе неправильно выступал на XII съезде партии".
   Я был поражен, как  это  Сталин  при  своей  загрузке  сумел  так  быстро
познакомиться с этой книгой. Что же касается заданного  мне  вопроса,  то  я
ответил на него очень коротко:
   - Мне не известен характер ошибок Красина в  подполье.  О  его  ошибочном
выступлении на XII съезде знаю. Но знаю и то, что он всегда  последовательно
проводил ленинскую линию в области монополии  внешней  торговли,  и  в  этом
вопросе Ленин на него опирался. Критикуя отдельные  его  недостатки  (как  и
многих других),  Ленин,  однако,  давал  Красину  в  целом  высокую  оценку.
По-моему,  этого  достаточно,  чтобы   наше   отношение   к   Красину   было
положительным и чтобы книга его была издана.
   Сталин ничего мне на это не ответил, и  к  этому  вопросу  мы  больше  не
возвращались.
   Работа в новом наркомате  была  чрезвычайно  напряженной.  Чувствуя  себя
измотанным, я взял отпуск в 1928 г. До этого, как и после этого,  я  отдыхал
редко, по нескольку лет вообще не беря отпуск. И вот  я  попал  в  санаторий
Совнаркома СССР в Мухалатке (в Крыму). Лучше всего  об  этом  расскажут  мои
краткие письма Ашхен из Мухалатки, которые она бережно хранила:
   Дорогая Ашхенушка-джан*.
   Ты мне совсем не пишешь. А я - с каждой станции по три письма...
   Здесь замечательно хорошо. Компания также очень хорошая. Жаль только, что
Рыков болеет. Играем в теннис, катаемся на  лодке,  едим  и  спим.  Скоро  и
купаться  буду.  Здесь  три  доктора-знаменитости  (один  уже  уехал).  Меня
осмотрели и разрешили купаться.
   Сегодня уезжает Карахан  (жаль,  хороший,  компанейский  парень)  и  Нина
Семеновна.
   Завтра приезжает Товстуха**.
   Кто-то сегодня остроумно сказал,  что  мы  образовали  здесь  Мухалатский
мужской монастырь большевиков во главе с  игуменом  Петровским  (старик)***.
Это  верно,  единственная  женщина  -  Рыкова  -   сегодня   уехала.   Живем
замечательно, погода хорошая.
   Крепко обнимаю и целую тебя, дорогая Ашхеночка.
   Твой А. Микоян

   P.S. Да, когда выехала в Зубалово, напиши. Как дети, пиши обязательно.
   АМ

   Дорогая, милая Ашхенушка-джан!
   Получил твое письмо. Но ведь ты у меня в  долгу.  Получила  от  меня  два
письма, а написала одно. Пиши, милая, а то рассержусь на тебя.  Это  хорошо,
что дети здоровы. Угланов**** приехал и говорит, что все там кричат и  орут.
Хорошо, что Углановы тоже приехали. Не будет так сильно скучать.  Ек.  Серг.
уже переехала к нам или нет?
   Что пишут о здоровье  Мани?  Она  уже  поправилась?  Как  твоя  мать  там
устроилась? Не болеет? Как Гайк и Анушаван? Нет писем из дому?  Ты  отослала
деньги? Что пишут?*****
   Вот видишь, какая куча вопросов, на которые ты мне должна ответить.
   Я поправляюсь очень хорошо: прибавил уже 6  фунтов.  Мускулы  окрепли.  Я
стал черный, как араб.
   Два или три дня как приехала Полина Семеновна. Я ее ругал, что не  успела
там она повидаться с тобой или переговорить по телефону перед отъездом.
   Завтра выезжает отсюда Рыков. Врачи потребовали его отъезда в Москву.  Он
уже полтора месяца лежит в кровати. Дрянная затяжная  болезнь  -  ревматизм.
Температура все время немного  повышается.  Мы  с  Молотовым  ездим  верхом,
играем в теннис, в кегельбан, катаемся на лодке, стреляем, словом,  отдыхаем
прекрасно. Комната  очень  хорошая.  Остаемся  здесь  после  отъезда  Рыкова
-Молотов (с женой), Петровский (старик), Угланов, Товстуха, Ефимов и я.
   Я думаю отсюда выехать к 25-26 июня. На Пленуме ЦК  (3  июля)  стоит  мой
доклад. Надо мне готовиться к нему. Набираю сил для  трудной  работы.  А  из
писем, поступающих из Москвы, видно, что положение с хлебом очень тяжелое  и
мне придется в июле и августе здорово постараться.
   Крепко, крепко целую тебя!
   8/VI Мухалатка 28 г.
   Ан. Микоян

   Во время моей работы в наркомате (кажется, в конце 1929 г.) между мной  и
Чичериным с одной стороны и Сталиным с другой возник крупный спор по вопросу
внешней торговли. Мы нуждались тогда в иностранных кредитах для  покупки  за
границей оборудования. Сталин думал, что немцам выгодно закрепить  советский
рынок за собой, предоставив большой кредит. Я был против того, чтобы ставить
вопрос о кредите перед немцами. Выяснил мнение Чичерина по этому вопросу. Он
высказался против в еще  более  категоричной  форме.  Предварительный  обмен
мнениями