академии, получился "брак производства".
   Все рассмеялись. Католикос улыбнулся и  сказал:  "Вы  ошибаетесь!  Мы  не
только этим не огорчены, но даже гордимся тем, что такой  человек,  как  вы,
вышел из стен нашей академии.  Побольше  бы  нам  такого  "производственного
брака"!

   В конце 1916 г.  Ашот  Иоанесян  сообщил  нам,  что  на  днях  созывается
нелегальное межпартийное совещание, на котором  будет  обсуждаться  аграрный
вопрос и перспективы его разрешения в  условиях  Эриванской  губернии.  Ашот
советовал всей нашей группе принять участие  в  этом  совещании.  Мы  охотно
согласились.
   Помню, что  собрались  мы  вечером  в  каком-то  мрачном,  полуподвальном
помещении. Присутствовало человек около тридцати. Там были меньшевики, эсеры
и большевики.
   В информации, которую сделал незнакомый мне  человек,  было  сообщено,  в
каком тяжелом  положении  находится  армянское  крестьянство,  стонущее  под
гнетом помещиков. Тогда в деревнях, где жили и армянские, и  азербайджанские
крестьяне, подавляющее большинство среди помещиков составляли азербайджанцы:
так уж сложилось  это  исторически.  Говоря  о  путях  разрешения  аграрного
вопроса, докладчик стоял на узконационалистических  позициях.  Он  предлагал
армянскому  крестьянству  организоваться  обособленно.  Он  связывал  это  с
недавно  состоявшимся  решением  Государственной  Думы,  которая   назначила
комиссию по изучению положения крестьян в Эриванской губернии. Во главе этой
комиссии был член Думы кадет Аджемов, армянин по национальности.
   Я попросил слова и выступил резко против позиции докладчика, говоря о его
ошибочном  узконационалистическом  подходе  к  решению  важнейшей   проблемы
классовой борьбы крестьянства с помещиками. Я высмеял его надежды на решение
такого вопроса через  думскую  комиссию  Аджемова.  Говорил  я  о  том,  что
земельный  вопрос  имеет  значение  не  только  для  армянского,  но  и  для
азербайджанского и для грузинского крестьянства. Вместо сепаратных  действий
в рамках Армении я предлагал объединить все  революционные  силы  Закавказья
для общей борьбы за ликвидацию  помещичьего  землевладения,  подняв  на  эту
борьбу трудовое крестьянство всех национальностей.
   Как помнится, мы ни до чего не договорились  и  закончили  бесславно  это
первое и последнее межпартийное совещание.
   Мировая война вскрыла и обострила все основные противоречия империализма.
Вместо обещанной скорой победы последовало поражение царской армии  на  ряде
фронтов. Русская армия несла огромные потери в людях. Явной для  всех  стала
плохая  подготовленность  царского  режима  к  войне.  Это  действовало   на
настроение солдат, а через них - на весь народ.
   Начались  серьезные   экономические   затруднения.   Ощущалась   нехватка
продовольствия. Чудовищно росли цены на предметы первой необходимости. Стало
не хватать хлеба.  В  стране  усилилась  общая  разруха.  Повсеместно  зрело
недовольство народа войной. Наряду с этим продолжалось невиданное обогащение
кучки фабрикантов и спекулянтов, наживавших миллионные состояния на  военных
поставках.  В  промышленных  центрах  страны  начались  стачки,  забастовки,
массовые народные демонстрации, для подавления которых царское правительство
стало широко применять оружие, уже во  многих  городах  пролилась  кровь.  В
стране назрела подлинная революционная ситуация.
   Однако обо всем этом мы знали понаслышке. Вот почему для  нас  было  даже
несколько неожиданным  сообщение  по  телеграфу  о  свержении  самодержавия,
создании Временного буржуазного правительства и образовании  Совета  рабочих
депутатов. Нашей радости не было границ!
   В Эчмиадзине не было никаких промышленных предприятий и поэтому не было и
рабочего класса. Здесь находился только  запасной  батальон,  состоявший  по
преимуществу  из  русских  великовозрастных  солдат,  обремененных  семьями,
мечтавших о дне, когда кончится война.
   Мы пошли в этот  батальон  и  организовали  там  солдатское  собрание.  Я
рассказал о значении падения самодержавия,  о  задачах  революции,  призывал
покончить с войной. Говорил, что народ сам должен решать теперь все  вопросы
революции и в том числе вопрос о войне и мире.  Солдат  особенно  вдохновило
требование прекратить войну. Была принята  короткая  резолюция  и  образован
солдатский комитет батальона. У солдат же создалось такое впечатление,  что,
раз  они  проголосовали  против  войны,  значит,  война  должна   немедленно
кончиться. С радости они напились.
   Надо сказать, что еще в начале войны царское правительство  ввело  "сухой
закон" по всей России. Этот запрет  не  распространялся  только  на  Кавказ,
потому что вино, особенно у грузин и армян, всегда было неотъемлемой  частью
быта. Поэтому вино продавалось здесь свободно.
   Я решил уехать, но порывать с академией официально не собирался, не желая
терять права на освобождение от воинской повинности. Я заявил  ректору,  что
сдам экзамены осенью, так как вынужден уехать по своим делам в Тифлис. То ли
ректора устраивало, что он на время избавляется от одного из  смутьянов,  то
ли по другим соображениям, но он дал мне на  это  согласие.  Я  торопился  в
Тифлис, где разгорались революционные события.

   Глава 2
   В РЯДАХ РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ ТИФЛИСА И БАКУ
   В Тифлисе я сразу же пошел к Шавердяну, чтобы узнать у него  все  новости
партийной жизни. Он сказал, что завтра должно  состояться  первое  легальное
собрание большевиков в Народном доме Зубалова.
   На заседании присутствовало около 250 человек. В президиум  были  избраны
Алеша Джапаридзе, Миша Окуджава и Амаяк Назаретян. Главной темой был  вопрос
об  объединении  большевиков  с  меньшевиками.  В  обоснование   объединения
приводили  тот  факт,  что  после  свержения  самодержавия  создалась  новая
ситуация: ряд тактических разногласий был снят  самой  жизнью  в  результате
завоевания народом широких демократических свобод и политических прав. После
долгого обсуждения большинством голосов было принято решение об объединении.
   Мне приходилось много раз выступать на собраниях тифлисских  учащихся  на
армянском языке по проблемам мира и русской революции.
   Тифлисский большевистский центр  заседал  и  размещался  тогда  в  здании
городской управы; меньшевистский  комитет  -  в  бывшем  дворце  наместника.
Наибольшей активностью выделялись Махарадзе (он  вел  заседания),  Окуджава,
Торошелидзе, Назаретян, Кавтарадзе, Мравян, Ханоян, Думбадзе и другие.
   В конце марта 1917  г.  на  одном  из  заседаний,  где  я  присутствовал,
обсуждалось  присланное  из  Баку  письмо  Шаумяна.  Он  сообщал  об   общей
обстановке в Баку и в конце письма просил направить  к  ним  нашего  старого
большевика Мравяна для усиления  политической  работы  среди  рабочих-армян.
Однако Мравян сказал, что ехать в Баку не может.
   После заседания я зашел к Шавердяну. "Дануш! Вы  хорошо  меня  знаете,  -
сказал я. - Как, по-вашему, смогу ли я справиться с той работой,  о  которой
пишет Шаумян?" Подумав, Дануш ответил: "Если ты действительно хочешь поехать
в Баку, это уже полдела. Обстановка там очень сложная. Но я уверен,  что  ты
справишься". Я подтвердил свое желание. "Поезжай! - тогда уже твердо  сказал
мне Шавердян. - Я даже помогу тебе: Шаумян - мой близкий друг. Я дам к  нему
рекомендательную записку. Там тебя устроят на какую-нибудь службу, чтобы  ты
мог зарабатывать на жизнь и одновременно заниматься партийной работой".
   И он тут же написал на своей визитной карточке несколько  строк  Шаумяну,
запечатал карточку в конверт и передал мне.

   Международное и внутреннее положение бакинского района  было  в  те  годы
очень сложным. Бакинская нефть  раньше,  чем  иранская,  привлекла  внимание
мирового капитала: почти 15 процентов всей мировой добычи  нефти  падало  на
Баку. К 1917 г. здесь орудовали крупнейшие иностранные  компании  -  Нобеля,
Ротшильда  и  другие,  а  также   русские,   азербайджанские   и   армянские
нефтепромышленники. Большие трудности возникали перед нашей партией в  связи
с  национальными  противоречиями,  постоянно  разжигаемыми  и   царизмом   и
шовинистами из армянской и азербайджанской буржуазии.  Это  ослабляло  фронт
борьбы рабочих против капитализма,  расшатывало  единство  рядов  бакинского
пролетариата.
   В начале Февральской революции,  после  свержения  царя,  Россия  наконец
получила политические свободы. Миллионы  людей  были  вовлечены  в  активную
политическую борьбу.  Им  не  так  легко  было  разобрать,  какая  партия  и
программа  лучше.  В  Баку  кроме  общероссийских  партий  были  и   местные
националистические партии:  "мусават",  имевшая  влияние  в  азербайджанской
части  населения;  "дашнакцутюн",  действовавшая  среди  армянских  рабочих;
"гуммет" -  азербайджанская  организация  социал-демократов,  примыкавшая  к
большевикам; "Адалет"  работавшая  среди  тружеников-нефтяников  из  Персии.
Однако  наибольшее  количество  членов  привлекли  к   себе   эсеры.   Этому
способствовала прежде всего архиреволюционность этой партии.
   В  Баку  я  приехал  в  конце  марта  1917  г.  Я  знал,  что  большевики
пользовались большим доверием и авторитетом среди бакинских  рабочих  еще  в
дореволюционную пору.  Когда  7  марта  1917  г.  (сразу  после  Февральской
революции) в Баку был образован Совет рабочих депутатов, на  первом  же  его
заседании возник вопрос о председателе  Совета.  Большевики  составляли  там
явное меньшинство, и несмотря на это, председателем  Бакинского  совета  был
избран - и притом заочно - большевик Степан Шаумян, находившийся в то  время
еще в пути из царской ссылки. Конечно,  немалую  роль  здесь  сыграл  личный
авторитет Шаумяна.
   До этого я  там  никогда  не  бывал.  Внешне  город  поразил  меня  своей
хаотичной  застройкой  и  запущенностью.  Современный  Баку  -  это  большой
индустриальный и портовый город.  Таким  величественным  и  благоустроенным,
каким этот город стал за годы Советской власти, тогда, в 1917-1918  гг.,  он
не мог грезиться нам даже в мечтах.
   Сейчас, например, очень трудно представить себе Баку с допотопной конкой,
в которую иной раз впрягались сами пассажиры, чтобы  помочь  лошади  втащить
вагон в горку, или с перезвоном колокольцев, прикрепленных к шеям верблюдов,
лениво  шествующих  небольшими  караванами  по  тогдашним  пустырям.  Трудно
сегодня представить Баку и без зелени парков и садов, без самой обыкновенной
канализации и водопровода. А именно таким  захудалым,  утопающим  в  пыли  и
мусоре городом и был Баку в годы моего первого с ним  знакомства.  Шагая  по
улицам и путаным переулкам этого старого города, я не мог даже и представить
себе тогда, что вскоре мне придется  пережить  здесь  один  из  самых  ярких
революционных периодов своей жизни.
   Прямо с вокзала я отправился на Меркурьевскую улицу (ныне улица Шаумяна),
где тогда помещался Бакинский комитет РСДРП. Там  я  представился  секретарю
комитета Котэ Цинцадзе. "Вам придется подождать, - ответил мне  Цинцадзе.  -
Обычно Шаумян днем работает в Совете и только к вечеру приходит сюда к нам".
Я сел в угол и стал ждать.
   Вскоре в комнату буквально ворвался человек средних лет,  с  портфелем  и
направился прямо к Цинцадзе. Я его сразу узнал. Это  был  Алеша  Джапаридзе,
которого я совсем недавно видел на легальном собрании большевиков в Тифлисе.
Как сейчас помню его мужественное,  волевое  лицо  с  небольшой  бородкой  и
усами.
   Он поздоровался  с  Цинцадзе  и  стал  ему  говорить:  "Понимаешь,  Котэ,
получается  очень  нескладно.  На   нефтепромысле   Манташева   подготовлено
организационное собрание рабочих-армян для вовлечения их в профсоюз. Там  на
месте это собрание организует один наш хороший партиец, лезгин  Мухтадир.  А
выступать на армянском языке некому".
   Цинцадзе задумался и минуту спустя ответил, что такого  товарища  у  него
сейчас нет. Потом взгляд его  упал  на  меня,  и  он  совершенно  неожиданно
сказал:  "Вот  приехал  товарищ  из  Тифлиса.  Может  быть,  он   подойдет?"
Джапаридзе быстро подошел ко мне, поздоровался, расспросил, кто я, откуда  и
зачем приехал, а потом сказал: "А почему же не подойдет? Подойдет!"
   Я стал возражать, говоря, что человек я новый, обстановки не  знаю,  вряд
ли  справлюсь,  в  профсоюзах  никогда  не  работал.  Но  Алеша   настаивал:
"Справишься. Выступишь и скажешь об  общих  задачах  революции,  о  значении
организации рабочего класса, о роли профсоюзов, а Мухтадир завершит собрание
и проведет запись рабочих в профсоюз.  Собрание  состоится  в  Забратах,  во
дворе школы  Союза  нефтепромышленников.  Когда  подойдешь  к  школе,  найди
Мухтадира и скажи, что ты от Джапаридзе".
   Расспросив, как туда добраться, я сел в пригородный  поезд  и  доехал  до
конечной станции Сабунчи. Оттуда пошел пешком и вскоре был уже  в  Забратах.
Действительно, около школы я увидел толпу  рабочих.  Их  было  человек  сто.
Мухтадир открыл собрание и предоставил мне слово. Говорил я минут пятнадцать
- двадцать примерно по той программе, что мне подсказал Алеша. Потом призвал
всех рабочих вступить в профсоюз. Мухтадир тут же стал записывать  желающих,
получать вступительные взносы и выдавать квитанции.
   Так, с благословения Джапаридзе началась моя политическая работа в  Баку,
и я впервые выступил как профсоюзный деятель.
   Поздно вечером я опять зашел в Бакинский комитет партии  и  на  этот  раз
застал там Шаумяна. Рассказав ему о  цели  своего  приезда,  я  передал  ему
конверт от Шавердяна. Тот написал Шаумяну на обороте своей визитной карточки
следующее:

   "Любимый Степан! Предъявитель  сей  записки  -  Анастас  Микоян  является
новокрещеным эсдеком (социал-демократом.  -  А.М.),  в  достаточной  степени
подготовленным. Направляю его к тебе для борьбы против  дашнаков.  Он  очень
способный парень. Прошу уделить особое внимание. О здешнем положении дел  он
расскажет тебе.
   Твой Дануш".

   Шаумяна я раньше никогда не видел, но много слышал о нем и от  Шавердяна,
и от других  старых  большевиков.  Я  знал,  что  Степан  -  один  из  наших
признанных  большевистских  лидеров,  пользующийся   безграничным   доверием
Ленина. Знал я также и то, что Шаумян стал на революционный путь еще в  юные
годы, когда учился в Тифлисском реальном училище.
   В  1902  г.  вместе  с  Кнунянцем  Шаумян  возглавил   первую   армянскую
социал-демократическую организацию  -  "Союз  армянских  социал-демократов",
сразу же вошедшую в состав РСДРП. Осенью того же  года  Шаумян  поступил  на
философский  факультет  Берлинского  университета.  Он  посещает   партийные
собрания немецких социал-демократов, знакомится с их  видными  деятелями.  В
1903 г. Шаумян вместе с Лениным работал в  Женеве  по  изданию  марксистской
литературы на армянском и грузинском языках, и здесь завязалась  их  прочная
дружба.
   До сих пор я нахожусь под огромным впечатлением, которое произвел на меня
Шаумян в день нашего первого знакомства.
   Это был мужчина роста немного выше среднего, стройный и очень красивый, с
легко  запоминающимся,  умным,  интеллигентным  лицом,  по  которому   часто
пробегала добрая и, я бы даже сказал, нежная улыбка. Его несколько  бледному
лицу с голубыми глазами - что довольно редко встречается среди  кавказцев  -
очень шли темные усики и аккуратно подстриженная  маленькая  бородка  (между
прочим, стараясь потом во всем подражать Шаумяну, которого  очень  уважал  и
любил, я в свои молодые годы даже и стригся довольно долго "под Шаумяна").
   Шаумян  был  человек  очень  спокойный  и  уравновешенный.  Он   не   был
многоречив: чувствовалось, что всегда тщательно обдумывал каждое слово.  Все
было взвешено, логично и убедительно.
   Однако возвращаюсь к нашей первой встрече.
   Прочитав записку Шавердяна, Шаумян сказал:  "Ну  вот  и  хорошо,  что  вы
приехали! Нам сейчас очень нужны хорошие партийные пропагандисты, а Шавердян
вас хвалит. Постараемся вас устроить и на  какую-нибудь  службу.  На  первое
время хотя бы телефонистом. Работа эта немудреная, особых знаний и опыта  не
требует". И тут же написал письмо своему знакомому на  промыслах  Манташева,
прося его устроить меня телефонистом в свою контору. Однако эта попытка, как
и две последующие, не удалась. Денег на гостиницу у меня не  было.  Пришлось
ночевать на столе, застеленном газетами, в Бакинском комитете партии.
   Цинцадзе выдал мне из средств комитета небольшое денежное пособие на еду.
Его мне хватило дней на десять. А тем временем я  стал  выполнять  отдельные
поручения  комитета  партии  -  ездить  по  районам,  ходить  на   собрания,
беседовать с рабочими, выступать с  речами.  Вскоре  товарищи  из  комитета,
видимо убедившись, что я могу быть полезным партийным работником, взяли меня
на платную работу, и я стал пропагандистом Бакинского комитета партии.
   Каждый  день  с  раннего  утра  и  до  позднего  вечера  я  находился   в
нефтепромысловых районах Сабунчи, Балаханы, Забрат, Биби-Эйбат.  С  промысла
на промысел  меня  возил  пожилой  неграмотный  дагестанец  Казы  Мамед,  до
фанатизма преданный делу революции.
   Первое  время   собрания   проводились   нами   главным   образом   среди
рабочих-армян в помещении столовой, до и после  обеда.  Я  был  тогда  очень
загружен этой работой. Главной задачей выступлений  было  сплочение  рабочих
вокруг нашей партии, разъяснение необходимости борьбы за прекращение войны и
заключение справедливого мира, за переход  всех  помещичьих  земель  в  руки
крестьян, за рабочий контроль над производством, за переход власти к Советам
рабочих депутатов.
   Ашхен сохранила несколько моих  писем,  написанных  в  тот  период.  Ниже
привожу одно из них:
   30.12. 1917 г.
   Ашхен!
   Пишу  письмо...  Правда,  пишу  с  большим  опозданием.  Наверное,   тетя
беспокоится. Наши домашние  тоже,  конечно,  беспокоятся.  Сегодня  им  тоже
напишу письмо. Я очень рад (и ты, наверное, рада?), что тебе дали достаточно
длительный отпуск. Мне остается только пожелать  (но,  может,  и  напрасно?)
весело провести время. Ты свое время старайся  использовать  и  для  чтения.
Между прочим, я записан в Пушкинской  библиотеке.  Мой  читательский  билет,
кажется, у Гайка или Маник. Прочитай "Историю Французской революции"  Глоса.
Некоторые книги Максима Горького мне здесь дадут  и  я  пошлю  тебе.  Можешь
пользоваться и книгами, которые лежат в моей корзине.
   О чем еще написать? Да, не думай ради бога, что эти  строки  я  пишу  для
наставления. Пишу, потому что тебе что-то другое не  могу  написать.  Ну,  а
если это и наставление? Ведь у всех  старых  людей  есть  привычка  и  право
наставлять других.
   Так или иначе, верно, конечно, что я твой старик,  и  у  меня  появляется
желание давать тебе наставления.
   Передай привет тете Габо, Гайку и детям. Привет также Астхик и Арусяк. Им
также я обещал написать письмо, но до сих пор не написал. Сейчас  тем  более
не могу написать, поскольку в школах каникулы,  а  я  знаю  только  школьный
адрес Арусяк, и, к сожалению, не знаю домашнего  адреса.  Ничего,  я  сделаю
так? Напишу тебе, а ты передашь им.
   Я очень хорошо себя чувствую. Особенно  после  приезда  Георгия*.  Целыми
днями я занят, а если выдается свободное  время  (что  очень  редко  бывает)
проводим его с Георгием. Время, в отличие от Тифлиса,  здесь  проходит  так,
что забываешь себя, свое "я" сливается в общее с товарищами,  живешь  жизнью
общего и забываешь личную жизнь. А это великое дело, особенно или  только  в
те времена, когда личная жизнь не  является  утешительной,  а  скорее  всего
пустая, неопределенная и безнадежная.
   Преимущество  Баку  для  меня,  по  сравнению  с  Тифлисом,  в  том,  что
окружающая жизнь  полностью  захватывает.  Днем  до  трех  часов  работаю  в
редакции газеты "Известия Советов рабочих  и  солдатских  депутатов".  После
работы вместе с Георгием  идем  в  кооперативную  столовую  обедать  (должен
сказать, что очень хороший, чистый и вкусный об