вопрос  о  поставках  металлорежущих
станков, наша ежемесячная потребность в которых выражалась в  1200  штук,  и
Амторг уже выдал заказы на 5 млн долларов на  все  предложения  американских
фирм.
   На  этом  ввиду  позднего  времени  и  сложности  затронутых  вопросов  я
предложил заседание прервать и  дальнейшую  работу  перенести  на  следующий
день. Борисенко  поручил  разобраться  с  вопросами  о  поставке  станков  и
доложить на следующем заседании комиссии.
   30 сентября  1941  г.  заседание  комиссии  возобновилось.  Докладывая  о
ситуации, Борисенко заявил: "Приходится,  к  сожалению,  сказать,  что  пока
нашим представителям были названы неприемлемые сроки  поставок,  подавляющее
большинство из которых падает на вторую половину 1942 г.,  а  нам  требуется
поставка станков в первую очередь в 1941 г." Встал вопрос  о  приоритете  на
станки американского производства. Американцы интересовались, для какой цели
предназначаются  эти  станки  (для  производства  пулеметов,  винтовок   или
запчастей для других родов оружия). Я ответил: "Главным образом, станки  нам
необходимы для производства снарядов. Как известно, на снаряды  мы  не  даем
импортных заявок. Кроме того, станки мы ввозили  и  до  этого.  Выставленная
нами  заявка  на  станки  является  минимальным  требованием  и,   судя   по
значительному объему производства станков  в  США,  заявка  является  вполне
осуществимой". Бетман заметил, что по получении  подробных  данных  плановые
организации в Лондоне и Вашингтоне  смогут  решить  вопрос  о  распределении
станков между тремя странами. Тогда я спросил: "Почему  нельзя  этот  вопрос
разрешить в Москве на настоящей конференции, которая специально созвана  для
этой цели?" В  ответ  на  это  Батт  заметил:  "Вопросы  планирования  могут
разрешаться лишь в Вашингтоне или Лондоне".
   Как видно, представители Англии и США  порой  не  стремились  к  быстрому
решению проблем и при первой возможности старались создать в  этом  ненужные
трудности.
   Так было и когда обсуждался вопрос о поставках нам ежемесячно по 50  штук
электрических печей. Батт сразу же заявил, что  необходимы  спецификации,  и
предложил,  чтобы  они  "были   рассмотрены   в   США   между   Амторгом   и
промышленниками, производящими электропечи". Когда  же  я  в  ответ  на  это
сказал,  что  вопрос  о  возможности  поставки  50  штук  печей  зависит  от
правительства,  которое  осуществляет  контроль  над   производством,   Батт
разразился  такой  тирадой:  "Американское  правительство  пишет  о  твердом
решении  оказать  всяческую  помощь  Советскому  Союзу.  Это  принципиальное
решение правительства является решающим и более существенным, чем  вопрос  о
поставке 50 электропечей". "Несомненно, принципиальное решение американского
правительства об оказании Советскому Союзу всяческой помощи весьма  важно  и
было принято советской стороной с  большим  удовлетворением,  но  если  этим
принципом или его  повторением  ограничить  работу  нашей  комиссии,  то  ее
создание не было бы целесообразным", - сказал я в ответ Батту.  "Смысл  этих
сказанных г-ном Гарриманом слов, заключается не в том, чтобы их повторять, а
в том, чтобы комиссия практически  разрешила  вопрос  о  помощи  Соединенных
Штатов Советскому Союзу". Поставка 450 печей в течение  9  месяцев  является
одним  из  вопросов  практического  осуществления  принципиального   решения
американского правительства".
   Вечернее заседание комиссии началось с заявления Бетмана, начало и  конец
которого были не совсем  обычными.  Поскольку  оно  в  какой-то  мере  может
свидетельствовать об атмосфере, в которой проходила работа комиссии, приведу
его  полностью,  в  том  виде,  как  оно  было  записано   моим   помощником
Смоляниченко:
   "В начале заседания Бетман заявил, что он хочет сделать  несколько  общих
замечаний. На предыдущем заседании он был удручен грустным  выражением  лица
Микояна, вызванным постоянным упорством американских и британских  делегатов
в отношении благоразумных  запросов,  выставляемых  советской  стороной.  Он
сказал, что, искренне желая оказать всяческую помощь  Советскому  Союзу,  он
принимает упрек Микояна, что британская и американская стороны  недостаточно
конкретны в своих  предложениях,  однако  на  это  он  может  ответить,  что
продуктивность взаимных усилий определяется не только тем, что  делается  на
данном заседании комиссии, но главным образом  результатами  переговоров,  а
эти результаты могут быть значительно лучшими, если тов. Микоян  будет  чаще
улыбаться".
   А почему, собственно говоря, от  меня  ожидали  улыбок?  Враг  захватывал
огромные  пространства  нашей  страны,  рвался  к  Москве  и  Ленинграду,  а
новоявленные друзья и союзники пытались использовать наше отчаянное,  по  их
мнению, положение, чтобы продиктовать нам выгодные для них, но  тяжелые  для
нас условия помощи в борьбе против общего  врага.  Я  был  огорчен  успехами
врага и возмущен поведением друзей, иногда выглядевшем как  шантаж.  Странно
было ожидать, что мое лицо  будет  радужным  или  тем  более  веселым.  Надо
сказать, американцы вели  себя  гораздо  лучше  в  этом  отношении.  Правда,
возможности США превосходили британские значительно. И все  же  я  счел  это
замечание  насчет  полезности  моих  улыбок  для  достижения  договоренности
неуместной шуткой.
   На следующий день, 1 октября 1941 г., конференция трех  держав  закончила
свою работу.
   Согласно протоколу от 1 октября 1941 г. США и Англия обязывались в период
с момента подписания протокола и до июля 1942 г. поставлять Советскому Союзу
ежемесячно: 400 самолетов, 500 танков,  а  также  алюминий,  олово,  свинец,
некоторые виды обмундирования и т.д. Все это  лишь  в  незначительной  части
удовлетворяло наши потребности.
   3 октября 1941 г. я принял Гарримана и имел с ним часовую беседу. На  ней
с американской стороны присутствовали  Батт  и  Браун,  с  советской  -  мой
заместитель по Наркомвнешторгу Крутиков и  помощник  Смоляниченко.  Гарриман
заявил, что уже сказал Сталину о своем намерении вернуться в Штаты, чтобы на
месте "способствовать практическому выполнению взятых в Москве обязательств.
Сталин ответил на это согласием".
   Далее Гарриман заявил, что по некоторым позициям списка советских  заявок
потребность Советского Союза не требует никаких дополнительных пояснений или
данных, в частности о потребности в танках и самолетах. Также по алюминию  в
связи с потерями Советским Союзом  заводов  по  его  производству.  "Что  же
касается станков, то здесь возможны некоторые затруднения, связанные с  тем,
что расширение американского производства в основном тормозится  недостатком
станков. Станки являются узким местом в США".
   Гарриман также сказал, что "некоторые  затруднения  будут  вызваны  также
вопросом предоставления тоннажа для перевозок.  Кроме  того,  есть  еще  ряд
других вопросов, как, например, вопрос относительно поставки алюминия,  если
его связать с общей программой США по производству  самолетов.  Этот  вопрос
заключается в том, предоставлять ли Советскому Союзу готовый алюминий,  этим
самым задерживая производство готовых самолетов, или компенсировать поставки
алюминия поставками самолетов". Помимо этого, так заявил Гарриман, "есть еще
один открытый вопрос - это поставка 10 000 грузовых автомобилей".
   Затем Гарриман  попросил  меня  высказаться  относительно  сделанного  им
предложения. Я сказал, что с удовольствием отмечаю тот  факт,  что  Гарриман
сразу же приступил к работе по практическому осуществлению решений комиссии.
Отметил, что готов  принимать  его  представителя  Брауна,  и  отметил,  что
присутствие самого Гарримана в Москве весьма  желательно  и  чем  скорее  он
возвратится, тем будет лучше.
   Добавил, что "наша заявка в 10 000 грузовиков в месяц  даже  меньше  того
количества грузовиков, которое требуется в связи с войной, в частности,  для
переброски войск, особенно если учесть тактику немцев, перебрасывающих  свои
войска с одного участка на другой".
   По окончании работы конференции в честь ее участников в  Кремле  был  дан
обед.  Представляет  интерес  сказанное  по  этому  поводу  Баттом   в   его
выступлении по американскому радио, о котором я уже упоминал:  "Как  бы  мне
хотелось в достаточно полной мере описать обед, который Сталин дал  в  честь
нашей  миссии  в  Кремле.  Самым  замечательным  была  сама  атмосфера.  Это
состоялось в момент, когда не более чем в ста милях  от  Москвы  происходило
одно из величайших сражений в истории человечества. И несмотря  на  это,  мы
сидели в этой огромной зале вместе со Сталиным, его офицерами и официальными
представителями.  Сам  Сталин  произвел  на   нас   впечатление   разумного,
поразительно  осведомленного  человека.  Во  время   обеда   и   в   течение
последовавшего вечера  большое  впечатление  на  нас  произвела  их  твердая
уверенность и полная вера в свои силы. Кругом царила атмосфера  уверенности,
спокойствия, решительности и непоколебимого духа".
   30 октября Рузвельт в письме Сталину писал: "Все военное имущество и  все
виды вооружения мною одобрены, и я приказал по возможности ускорить доставку
сырья...  Для  того,  чтобы  устранить  возможные  финансовые   затруднения,
немедленно будут приняты меры,  которые  позволят  осуществить  поставки  на
сумму до 1 млрд долларов на основе закона о ленд-лизе..."
   Надо сказать, что эта сумма была достаточной только для оплаты той  части
поставок, которые США согласились дать нам сразу после начала войны, включая
заказы по июнь 1942 г. Но и это, конечно, было важно.  Сталин  ответил,  что
советское правительство выражает ему свою глубокую признательность.
   Таким образом,  Московская  конференция  трех  держав  1941  г.  ускорила
решение вопроса о распространении на СССР закона США о  ленд-лизе.  Указание
это было дано Рузвельтом 7 ноября 1941 г.

   Глава 34
   ОПАСНЫЕ ДНИ МОСКВЫ
   Прежде  всего  несколько  слов  о  налетах  гитлеровцев  на  Москву.  Как
известно, первый раз гитлеровцы совершили налет на Москву в ночь с 21 на  22
июля 1941 г., через месяц после начала войны. Тогда было сбито над  столицей
17 самолетов фашистов.
   Я знаю всего шесть случаев, когда авиабомбы попали на территорию  Кремля,
где я жил и работал весь период войны.
   Одна бомба  попала  в  Кремлевский  дворец,  пробила  все  этажи,  но  не
разорвалась. Одна упала на брусчатку около одной  из  церквей,  разорвалась,
но, кроме образовавшейся воронки, ущерба не причинила. Так  же  не  принесла
ущерба, кроме воронки, бомба,  разорвавшаяся  в  сквере  напротив  Оружейной
палаты. Однажды, во время совещания,  проводимого  у  меня  в  кабинете,  на
втором этаже здания правительства,  окна  которого  выходили  на  Ивановскую
площадь Кремля, около Царь-пушки на  брусчатке  площади  разорвалась  бомба.
Особых повреждений не было. У меня  в  приемной  часть  стекол  были  выбиты
воздушной  волной.  Как-то  я  шел  в  Кремле  вдоль  кремлевской  стены  по
направлению к Спасским воротам. Внезапно  я  и  сопровождающий  чекист  были
сбиты с ног. Упали удачно на бок  и  не  пострадали.  Оказалось,  что  бомба
взорвалась на Красной площади, около Спасской башни, и убила двух человек.
   Но попадание авиабомбы в Кремлевский арсенал было ужасным. Случилось так,
что в этот раз ПВО не предупредило заблаговременно о налете. На втором этаже
арсенала была столовая, в которой  в  момент  объявления  воздушной  тревоги
ужинали бойцы гарнизона. По сигналу "Тревога" они стали выходить из столовой
и спускаться вниз по винтовой лестнице. В  результате  погибло  30  человек.
Около ворот арсенала прикреплена доска с именами погибших бойцов. На Красной
площади, поблизости от  Мавзолея,  также  взорвалась  авиабомба,  но  ущерба
Мавзолею не  причинила.  Саркофага  же  с  телом  Ленина  там  не  было.  Он
заблаговременно был вывезен и хранился в надежном месте.
   Однажды, часов в 8-9 вечера,  я  был  дома  в  Кремле.  У  нас  находился
приехавший с фронта брат моей  жены  Гай  Туманян.  Собирались  пообедать  и
поговорить. Вдруг раздался оглушительный взрыв. Шкаф в комнате чуть не упал.
Сразу же позвонил коменданту Кремля. Он доложил, что  бомба  разорвалась  на
Старой площади. Там было  здание  ЦК  партии,  а  напротив  дом,  в  котором
размещался Минвнешторг. В это время его аппарат был эвакуирован, а в  Москве
оставалась оперативная  группа,  около  30  человек.  Машина  моя  стояла  у
подъезда, и я сразу же поехал туда. Здание ЦК полыхало как факел. Пожар  был
невероятно  сильным.  Потом  выяснилось,  что  причиной  тому  было  наличие
большого  количества  фанеры,  покрытой  лаком.  Ею  были  облицованы  стены
кабинетов.
   Следует  сказать,  что  в  результате  взрыва  этой  бомбы  в  ЦК   погиб
находившийся там молодой талантливый писатель-драматург Афиногенов.  Он  был
эвакуирован в Куйбышев, а в этот роковой для себя день приехал  в  Москву  и
пришел в ЦК.
   Здание Минвнешторга не пострадало. Когда я был на площади  и  смотрел  на
пожар, кругом стоял невероятный грохот - стреляли зенитки всех калибров,  по
ночному небу шныряли лучи прожекторов, перекрещиваясь  друг  с  другом,  они
выхватывали из темноты силуэты фашистских самолетов, которые еще  продолжали
летать  над  Москвой.  В   подвальном   этаже   здания   Наркомвнешторга   я
заблаговременно дал указание организовать бомбоубежище, но сам в нем никогда
не бывал. Поэтому,  воспользовавшись  случаем,  решил  посмотреть,  как  его
оборудовали и как в нем чувствуют себя мои сотрудники. Оказалось, что, кроме
деревянных скамеек и двухъярусных лежаков наподобие нар, там ничего не было.
Ни минеральной  воды,  ни  чая.  Словом,  никаких,  даже  самых  минимальных
удобств. Рассердившись, я дал указание в суточный срок  оборудовать  убежище
так, чтобы в нем можно было и отдохнуть и поработать во время бомбежки.
   Сам я во время бомбежек всегда оставался в рабочем кабинете  и  продолжал
заниматься делами. Со мной  оставался  один  из  помощников,  Барабанов  или
Смоляниченко, и прикрепленный для охраны чекист Селезнев.  Оба  работали  со
мной много лет (Александр Барабанов  -  почти  40  лет).  Всех  остальных  я
отправлял на время бомбежки в убежище.  Во  время  бомбежки  стекла  в  моем
кабинете дрожали, но не разбились ни разу.
   К концу  сентября  1941  г.  положение  советских  войск  на  центральном
стратегическом направлении резко ухудшилось.

   Осенью 1941 г. положение на фронте стало особенно тяжелым. Отступая, наши
войска, ослабевшие, измученные в боях,  встали  недалеко  от  Москвы,  в  ее
окрестностях. В это время на марше из Сибири и с  Урала  было  много  хорошо
оснащенных и обученных дивизий, укомплектованных полностью.  Но  по  графику
движения  первые  эшелоны  с  этими  войсками  могли  прибыть  только  через
несколько дней, а вся масса войск - через месяц. Никаких других  резервов  у
командования под Москвой фактически не было. Мы  также  не  знали,  есть  ли
такие резервы у фашистов и как близко они находятся от  линии  фронта.  Если
близко, то они имели шанс ворваться в Москву.  Вопрос  по  существу  решался
тем, кому раньше удастся подбросить резервы. Так решалась судьба Москвы.
   Этот вопрос подвергся конкретному обсуждению 16 октября утром. Обычно  мы
работали до 5-6 часов утра. С точки зрения военного времени это было удобно,
потому что к вечеру собирались все сведения от командующих фронтов и  штаба.
На работу мы приходили часов в 10 утра. Сталин приходил немного позже, около
12.
   16 октября, утром, вдруг будит меня охрана (семья -  кроме  двух  старших
сыновей - была на даче, от которой немецкие  мотоциклисты  были  замечены  в
25-30 км) и сообщает, что Сталин просит зайти к нему в кабинет. Тогда в  его
кабинете собирались и члены ГКО и Политбюро. В восемь меня разбудили, а в  9
часов утра нужно было быть у Сталина. Все вызванные Сталиным уже  собрались:
Молотов, Маленков, Вознесенский, Щербаков, Каганович. Сталин  был  не  очень
взволнован, коротко изложил обстановку. Сказал, что до подхода  наших  войск
немцы могут раньше подбросить свои резервы и прорвать фронт под Москвой.  Он
предложил  срочно,  сегодня  же  эвакуировать  правительство   и   важнейшие
учреждения, выдающихся политических и государственных деятелей, которые были
в Москве, а также подготовить город на случай вторжения  немцев.  Необходимо
назначить  надежных  людей,  которые  могли  бы  подложить  взрывчатку   под
важнейшее оборудование  машиностроительных  заводов  и  других  предприятий,
чтобы его  не  мог  использовать  противник  в  случае  занятия  Москвы  для
производства боеприпасов. Кроме того, он предложил  командующему  Московским
военным округом генералу Артемьеву подготовить план обороны города,  имея  в
виду удержать если не весь город, то хотя бы часть его до  подхода  основных
резервов. Когда подойдут войска  из  Сибири,  будет  организован  прорыв,  и
немцев вышибут из Москвы.
   Сталин  сказал,  что  правительство   и   иностранные   посольства   надо
эвакуировать в Куйбышев,  а  наркоматы  -  в  другие  города.  Он  предложил
Молотову  и  мне  вызвать  немедленно  всех  наркомов,  объяснить  им,   что
немедленно,  в  течение  суток  необходимо   организовать   эвакуацию   всех
наркоматов.
   Мы согласились с предложением Сталина.  Обстановка  требовала  немедленно
принять меры. Только, видимо, надо было это делать раньше и спокойнее, но мы
не могли всего предвидеть. Тут же я вышел в комнату Поскребышева и  позвонил
управляющему делами Совнаркома СССР, чтобы  тот  вызвал  всех  наркомов.  По
нашим расчетам, через 15 минут они должны были уже быть.
   Сталин предложил всем членам Политбюро и ГКО выехать сегодня же. "Я выеду
завтра утром", - сказал он. Я не утерпел и по своей  вспыльчивости  спросил:
"Почему, если ты можешь ехать завтра, мы должны ехать сегодня? Мы тоже можем
поехать завтра. А, например, Щербаков (секретарь МК партии) и  Берия  (НКВД)
вообще должны организовать подпольное сопротивление  и  только  после  этого
покинуть город". И добавил твердо:  "Я  остаюсь  и  завтра  поеду  вместе  с
тобой".  Другие  молчали.  Вообще,  постановка  этого   вопроса   была   так
неожиданна, что не вызвала никаких других мнений.
   Сталин не возражал против такого частичного изменения плана и  перешел  к
решению  конкретных  задач  подготовки  города  на  случай  прорыва  немцев,
уточнения, какие заводы следует заминировать (автомобильный, по производству
боеприпасов и др.).
   В тот же день, 16  октября  1941  г.,  было  принято  постановление  ГКО,
предусматривающее начать  немедленную  эвакуацию  из  столицы,  а  в  случае
появления  в  городе  фашистских  танков  взорвать  важнейшие  объекты,   за
исключением метрополитена, водопровода и канализации.
   Была  образована  комиссия   по   спецмероприятиям   в   составе:   Серов
(заместитель Берия в НКВД), Попов (председатель Мосгорисполкома),  Черноусов
(председатель Президиума Верховного Совета РСФСР).  В  районах  города  были
образованы тройки, отвечающие за проведение  спецмероприятий.  Первоначально
предусматривалось вывести из строя путем взрыва или механической порчи  1119
предприятий, из них 412 оборонного значения, но уже 20 октября  этот  список
был сокращен до 335 предприятий.
   Мы с Молотовым встретились с наркомами, объяснили положение. Наркомы были
буквально ошарашены самим фактом эвакуации, которая должна осуществляться за
один  день.  Тевосян,  нарком  черной  металлургии,  сгоряча   заявил,   что
эвакуироваться не будет. Он, видимо, не допускал даже мысли,  что  мы  можем
потерять Москву, и был убежден, что эвакуироваться  не  надо.  Ему  казалось
неправильным, что все правительство уезжает. Я остановил  его,  сказав,  что
ему не все видно и не ему этот вопрос решать. "Лучше бы подумал, как  хорошо
организовать выезд из Москвы своего наркомата", - заявил я. Быстро составили
четкий план действий, где старались вс