ение
   Я не стану отнимать драгоценное время у  г-д  попечителей  своим  длинным
письмом, но скажу, что и я отец, и у меня благие намерения  по  отношению  к
своим сыновьям, я беден, забитый крестьянин, но и я  желаю,  чтобы  мой  сын
стал грамотным, и очень верю, что он  -  мой  сын  -  благодаря  попечителям
однажды станет полезным и для себя,  и  для  своих  крестьян.  И  поэтому  с
большим  трудом,  сладкими  надеждами  привел  сына  в  город  и  прошу  гг.
попечителей  устроить  моего  сына  Анастаса  в  одном  уголке  Нерсесянской
семинарии; он  родился  12  октября  1895  года.  Свидетельство  о  рождении
представлю в ближайшее время. Сын мой умеет читать и писать, и добавлю,  что
он очень способен.
   Из-за неграмотности Ованеса  Микояна  по  его  просьбе  написал  Мартирос
Симонян.
   11 сентября 1906 года
   г. Тифлис

   Меня допустили к приемным экзаменам.
   В  семинарии  был   тогда   одиннадцатилетний   срок   обучения:   четыре
подготовительных и семь основных классов. После проверки знаний я был принят
во второй подготовительный класс.
   Я чувствовал  себя  в  городе  очень  одиноким,  оказавшись  впервые  вне
родительского  дома.  Женщина,  у  которой  отец  устроил  меня  на   жилье,
относилась ко мне неплохо, но теплых отношений у нас так и не сложилось. Сын
моей хозяйки и его товарищи смотрели на меня свысока, как на  "деревенщину",
частенько зло подсмеивались надо мной, один раз даже  побили.  Терпение  мое
лопнуло. Вспомнив о Мартиросе Симоняне, я пошел к нему и, рассказав ему  все
о своей нелегкой жизни, попросил купить  мне  билет  и  отправить  домой,  к
родителям. Приехав в деревню, я заявил родителям, что  в  Тифлис  больше  не
поеду. Помню, каким угрюмым стал отец, как плакала мать. "Поедем обратно,  к
тете Вергуш", - сказал он мне.
   Отец уговорил двоюродную  сестру  моей  матери,  тетю  Вергинию  Туманян,
жившую в Тифлисе, взять меня к себе. Дети у тети Вергуш были хотя  и  моложе
меня, но быстро со мной подружились. Я и представить, конечно, не  мог,  что
старшая из них, Ашхен, много позже станет моей женой.
   В семинарии встретили меня хорошо: скоро мне стало там легко  и  приятно.
Желание учиться было у меня, как я уже  говорил,  огромное.  Учеба  давалась
легко. Не повезло мне только с  пением.  Оказалось,  я  безбожно  фальшивил,
потому что у меня был плохой слух.
   В ту пору  я,  естественно,  не  задумывался  над  смыслом  богослужения:
сомнений в том, что Бог есть, у меня  не  появлялось.  Так  продолжалось  до
второго класса семинарии, когда я столкнулся со священником - нашим учителем
Закона Божьего.
   Назидания священника ни в чем меня не убеждали. Я стал часто  спорить  на
уроках. Это раздражало священника. В споры втягивались  и  мои  товарищи  по
классу. Я стал таким яростным спорщиком по вопросу о Боге, что мои  товарищи
стали звать  меня  уже  не  Анастас,  а  Анаствац,  что  по-армянски  значит
"безбожник". В ходе всех этих дискуссий, и особенно размышлений  наедине,  я
как-то окончательно разуверился  в  существовании  Бога.  Правда,  продолжал
исправно учить то, что называлось у нас Законом Божьим. Формально  по  этому
предмету я не был отстающим учеником. Мне  поставили  тройку  и  перевели  в
следующий класс. Эта тройка так и осталась в выпускном аттестате.
   В то время родители не тратили на меня ни одного рубля. Учился я  хорошо,
и Армянское  благотворительное  общество,  которое  занималось  обеспечением
особо  нуждавшихся  семинаристов,  предоставляло  мне  бесплатные  обеды   и
оплачивало комнату, в которой я жил вместе с тремя другими учениками.  Кроме
того,   я   немного   подрабатывал   и   сам,   занимаясь    с    отстающими
учениками-одноклассниками,   имевшими   обеспеченных   родителей.   За   это
репетиторство мне перепадало от 3 до 9 рублей в месяц, а по тем временам для
скромной жизни это было не так уж плохо.

   Моя троюродная сестра Ашхен,  дочь  тетки  Вергинии,  неплохо  училась  в
школе.  Но  как-то  учитель  ее  незаслуженно  обидел.  Ашхен   была   очень
самолюбивой:  она  обиделась  и  перестала  заниматься.   Посыпались   новые
замечания, и, чем чаще она их получала, тем хуже училась, хотя была довольно
способной ученицей. Кончилось дело тем, что она осталась на второй год, а на
следующий учебный год получила по четырем  предметам  переэкзаменовки.  Тетя
Вергиния попросила меня взять Ашхен с собой в деревню и  подготовить  ее  за
лето к переэкзаменовкам, иначе ее могли бы исключить из школы.
   Занимался я с ней по два-три часа  во  второй  половине  дня:  утром  она
выполняла полученные от меня задания. Я был с ней очень строг, никаких бесед
на посторонние темы не вел. Ашхен со своей стороны была очень  старательной,
добросовестно выполняя все задания.
   Должен сказать, что Ашхен очень нравилась моему отцу.  Он  охотно  с  ней
разговаривал, был с ней приветлив и внимателен.

   Я уже говорил, что рано пристрастился к книгам. Читал, все, что  попадало
под руку, первые годы в семинарии - только армянские книги, так как не  знал
еще русского языка.
   С большим интересом читал исторические романы армянского  писателя  Раффи
"Давид-бек", "Самуэл" и другие. Меня увлекала  романтика  борьбы  армянского
народа против чужеземных угнетателей, и романы Раффи оставили заметный  след
в моем сознании.
   С увлечением знакомился я с  творчеством  классика  армянской  литературы
Ованеса Туманяна - моего  великого  земляка  и  родственника,  которого  мне
посчастливилось впоследствии узнать лично. Меня особенно  привлекали  в  его
книгах описания близких мне мест  и  людей  родного  района  Лори.  В  языке
Туманяна я встречал много слов и выражений нашего лорийского диалекта.
   Я  познакомился  с  книгами  Ширван-заде,  Пароняна  и  других   авторов.
Зачитывался  стихами  зачинателя  армянской  пролетарской   поэзии   старого
революционера  Акопа  Акопяна  и  мужественными  стихами  Шушаник  Кургинян,
воспевавшей героизм  людей  революции  и  гневно  осуждавшей  царизм.  Очень
нравились мне тогда - в переводе Кургинян  -  стихи  популярной  итальянской
поэтессы Ады Негри.
   Потом у меня появился интерес к естествознанию.  К  тому  времени  я  уже
настолько овладел русским, что мог свободно читать любые  книги.  Вначале  я
читал популярные  брошюры  по  естествознанию,  потом  книги  К.А.Тимирязева
"Жизнь растения" и Ч.Дарвина "Происхождение видов", "Происхождение  человека
и половой отбор". Они произвели настоящий переворот в моем  представлении  о
возникновении и развитии жизни на Земле. Эти  книги  положили  начало  моему
сознательному атеизму.
   На формирование моего сознания, несомненно, оказала влияние та социальная
среда, из которой я вышел. Наша деревня расположена  в  двух  километрах  от
существующего  Алавердского   медно-химического   комбината   -   старейшего
предприятия  среди  ныне  действующих  медеплавильных  и   медеэлектролитных
заводов страны. В 1970 г. ему исполнилось 200 лет.
   В 1801 г. район этого  завода  перешел  из  подчинения  Персии  в  состав
России.  Тогда  же  с  Урала  туда  прибыли  специалисты,   которые   взамен
"азиатского способа" выплавки меди внедрили свой, более передовой  метод.  В
1888 г. завод с рудником  был  отдан  в  концессию  французской  акционерной
компании. Он производил 3800 т меди в год, что составляло 1/4 часть выплавки
меди всей России.
   Отец мой работал на этом  заводе  плотником,  а  старший  брат  Ерванд  -
молотобойцем. Одно время наша семья жила  в  бараке  на  территории  завода,
занимая одну комнату. В  других  комнатах  барака  на  нарах  спало  по  5-6
человек. Еще ребенком  я  видел,  как  плохо  жили  рабочие  завода,  какими
измученными возвращались они домой после непосильного  12-часового  рабочего
дня. Я не могу забыть и того, как мой старший брат поднимался на крутую гору
в деревню после работы. Обессиленный,  буквально  валился  на  койку,  чтобы
отдышаться. А с рассветом он был снова на ногах и шел на работу.
   На заводе, в невероятно  трудных  условиях,  работало  около  трех  тысяч
человек, в  том  числе  около  тысячи  иностранных  рабочих  -  выходцев  из
Северного Ирана, которых использовали на самой черной работе. Шахтерами, как
правило, работали греки, жившие вблизи от шахты в  деревне.  Состав  рабочих
был многонациональный. Но никаких межнациональных распрей не было. Рабочие в
подавляющем большинстве своем были безграмотными.
   Контрастом  нищенскому  существованию  рабочих   была   роскошная   жизнь
представителей высшей администрации. Они занимали хорошие дома с  теннисными
кортами (тогда я и увидел их впервые). Жены инженеров разъезжали в  костюмах
амазонок на прекрасных лошадях. Инженеры и  высшая  администрация  завода  -
человек пятнадцать -  были  французы.  Конторскими  служащими  были  армяне,
русские и другие.
   Обо всем, что я  видел,  я  рассказывал  товарищам  по  семинарии.  Искал
объяснения существующему и в книгах, особенно по революционной истории.
   Как-то я увидел у одноклассника одну из книг многотомной  "Истории  Рима"
Моммзена и заинтересовался ею  и  трудами  по  истории.  Книга  Жана  Жореса
"История Великой  Французской  революции"  захватила  меня.  Я  выписывал  в
отдельную тетрадку все важнейшие факты, даты, по нескольку  раз  перечитывал
эти свои записи и в конце концов запомнил их наизусть. Французская революция
оставила в моем сознании неизгладимый след острыми событиями и в особенности
яркими фигурами своих вдохновителей и вождей - Марата, Дантона, Робеспьера и
других. Я буквально ими бредил.
   Позднее ко мне попал первый том сочинений Д.И.Писарева.  После  этого  я,
что называется, залпом прочел все четыре тома его сочинений. В  формировании
моего мировоззрения Писарев сыграл большую роль. Я почувствовал, как  многое
для меня прояснилось; я как бы очистился  от  многих  старых  предрассудков.
Появилась  большая  уверенность  в  себе,   стало   вырабатываться   чувство
критического подхода ко  многим  явлениям  действительности.  Одним  словом,
Д.И.Писарев   заставил   меня   повзрослеть.    Книги    В.Г.Белинского    и
Н.А.Добролюбова возбудили огромный интерес к русской классической литературе
и помогли  преодолеть  сложившийся  у  меня  тогда  неправильный  взгляд  на
художественную  литературу.  До  этого  я  любил  читать   главным   образом
исторические книги, считая, что только в  них  отображены  подлинные  факты,
события и люди. Художественная литература интересовала меня мало. Знакомство
же с произведениями Белинского и Добролюбова раскрыло мне глаза на многое.
   Я  с  жадностью  стал  читать  романы  И.С.Тургенева   и   И.А.Гончарова.
"Накануне", "Рудин", "Обломов" были проглочены мною мгновенно. Потом  пришло
знакомство с книгами Льва Толстого. Огромное впечатление произвели  на  меня
"Воскресение", "Хаджи-Мурат", "Хозяин и работник". Помню, с каким  волнением
читал  я  "Овод"  Э.Войнич!  После  "Овода"   я   познакомился   с   романом
Н.Г.Чернышевского "Что делать?" Чернышевский привел меня к сочинениям Фурье,
Томаса Мора, Сен-Симона и Роберта Оуэна. Конечно,  многое  в  их  работах  я
воспринимал еще очень наивно, упрощенно, но читал книги великих утопистов  с
захватывающим интересом. Большой интерес вызвала  книга  Вересаева  "Записки
врача". С увлечением читал Гаршина.
   Видимо, я еще не способен был чувствовать музыку русского стиха, и Пушкин
понравился мне тогда не своей бессмертной поэзией, а прежде всего прозой.  Я
с упоением зачитывался "Историей Пугачевского бунта", "Капитанской  дочкой",
"Дубровским". Из  иностранной  литературы  читал  Диккенса,  Джека  Лондона,
Виктора Гюго,  Александра  Дюма,  Ибсена  и  хорошо  запомнил  "Разбойников"
Шиллера.
   В 1911-1912 гг. и до  нашей  семинарии  докатилась  революционная  волна,
вызванная  новым  подъемом  рабочего  движения.  Помню,  как  много   всяких
разговоров  было  среди  учащихся  старших  классов  о  разных  политических
партиях! Были эти  разговоры,  конечно,  и  среди  моих  одноклассников.  Мы
спорили между собой и  в  конце  концов  решили,  что,  для  того  чтобы  не
допустить ошибки в  выборе,  к  какой  партии  примкнуть,  нам  нужно  самим
самостоятельно изучить необходимую революционную литературу. Для  этой  цели
мы образовали политический кружок. Не помню точно, по чьему совету мы решили
начать с изучения книги Каутского "Экономическое учение Карла Маркса".
   Собирались мы, шесть человек, регулярно в течение всего 1912/13  учебного
года. Главу за главой прочитали всю книгу Каутского, попутно  обсуждая,  кто
как что понял.
   В следующем учебном году кружок наш расширился до 14 человек: мы  приняли
небольшую группу учеников из младшего класса, а кроме того, ребят из другого
литературного  кружка.  Пришлось  повторить  изучение  экономической  теории
Маркса, но уже по книге  Богданова.  Параллельно  мы,  "старики",  читали  и
другую марксистскую литературу  -  книгу  Бебеля  "Женщина  и  социализм"  и
Плеханова "К вопросу о развитии монистического взгляда на историю".
   Как-то до нас дошли слухи, что кружки, подобные  нашему,  организованы  в
некоторых тифлисских  гимназиях,  коммерческом  училище,  где  обучались  на
русском языке представители разных национальностей,  а  также  в  дворянской
гимназии, где учились преимущественно грузины. Мы решили установить связь  с
ними, и весной 1914 г. состоялось первое заседание представителей всех  этих
кружков - по одному от каждого. Заседание проходило на квартире  гимназистки
Люси Люсиновой -  впоследствии  московской  студентки-коммунистки,  геройски
погибшей на октябрьских баррикадах в Москве  и  похороненной  у  Кремлевской
стены.
   Люся играла на  этом  собрании  очень  активную  роль.  Это  была  умная,
начитанная,  теоретически  достаточно  подготовленная  девушка,  к  тому  же
обладавшая красивой внешностью и обаянием. Мне она тогда очень понравилась.
   В ту весну 1914 г.  в  моих  руках  оказалась  книга  Н.Ильина  "Развитие
капитализма в России". Произошло это при  таких  обстоятельствах.  Как-то  я
зашел  на  квартиру  к  своему  дальнему  родственнику   Данушу   Шавердяну,
работавшему в Тифлисе присяжным поверенным (и, как я узнал немного  позднее,
состоявшему в подпольной большевистской организации).
   Поговорив с ним о своей жизни, я рассказал ему о  наших  занятиях.  Дануш
уже знал о существовании политического кружка  в  семинарии  и  относился  к
этому одобрительно. Прощаясь, он протянул мне какую-то книгу и сказал: "Вот,
Анастас, прочитай-ка  это  повнимательнее!"  Он  тут  же  пояснил  мне,  что
настоящая  фамилия  автора   этой   книги   -   теоретика   и   руководителя
социал-демократов (большевиков) - Ульянов-Ленин,  который  иногда  выступает
под псевдонимом Н.Ильин. Так впервые, благодаря Шавердяну, я открыл для себя
Ленина.
   Той же весной 1914 г. я жил со своими двумя  товарищами  по  семинарии  в
одной комнате, которую мы сообща оплачивали  владельцу  квартиры.  Как-то  я
задержался в гостях у товарища, жившего далеко, на окраине Тифлиса. Вдруг ко
мне прибегает запыхавшийся и взволнованный сосед по комнате и  рассказывает,
что только что у нас были полицейские, искали меня, потом  произвели  обыск,
забрали какие-то бумаги, тетради и, узнав, где я  нахожусь,  отправились  за
мной, видимо для того, чтобы арестовать.
   На свою квартиру я, понятно, заходить не стал, опасаясь засады, а пошел к
товарищу, переночевал у него, а на следующий день взял железнодорожный билет
и уехал в деревню.
   В архивах сохранился любопытный документ - ордер, выданный 22 мая 1914 г.
начальником  Тифлисского  губернского  жандармского  управления  полковником
Пастрюзиным,  на  право  производства   у   меня   "самого   тщательного   и
всестороннего обыска".
   Я вообще никак не мог понять, почему полиция решила произвести  обыск,  а
тем более арестовать меня. Единственное,  что  я  мог  предположить,  -  это
возможный донос о нашем кружке и о том, что я  читаю  кое-какую  нелегальную
литературу. Не найдя у меня  ничего  особо  предосудительного,  полицейские,
видимо, успокоились.
   Когда началась империалистическая война, я был  в  деревне  на  каникулах
после окончания пятого класса  семинарии.  Новый  учебный  год  начался  как
обычно. Но события на фронте всех нас волновали.
   Война на турецком  фронте  касалась  непосредственно  армян:  с  успехами
русского  оружия  связывались  надежды  на  освобождение  от  турецкого  ига
западных армян, а их там жило около двух  миллионов.  Начались  формирования
добровольческих армянских дружин  для  отправки  на  фронт.  Среди  учащихся
семинарии шли обсуждения и споры - идти или не идти на фронт.
   Мы, группа наиболее воинственно настроенных учащихся, приводили в  пример
болгар, которые выступили на стороне русских войск против Турции в борьбе за
свое национальное освобождение. Помню, что для утверждения своей позиции  мы
ссылались и на благородный поступок знаменитого английского  поэта  Байрона,
который  смело  выступил  в  поддержку  войны  греков  за  их   национальное
освобождение от  султанской  Турции  и,  несмотря  на  свою  хромоту,  пошел
добровольцем на фронт.
   Записавшись добровольцем, я  с  группой  учащихся  семинарии  в  один  из
ноябрьских дней  1914  г.  сел  в  воинский  эшелон  на  станции  Навтлуг  и
благополучно добрался до пограничного города Джульфа. Там  в  течение  одной
недели прошли небольшую подготовку, после чего нас отправили  на  фронт  для
пополнения дружины Андраника, которая находилась на территории Персии  около
границы с Турцией.
   Среди армян имя Андраника было  окружено  ореолом  славы.  Как  потом  мы
убедились, он и среди бойцов пользовался непререкаемым авторитетом.
   Наше прибытие на фронт  совпало  с  наступательными  действиями  на  этом
участке. Местность была гористая, бездорожная. В горах лежал снег.  Большого
сопротивления противник нам не оказывал.  Во  всяком  случае,  ожесточенного
характера бои не носили. В течение ряда дней наше  наступление  продолжалось
весьма успешно. Мы заняли много мелких сел по 10-15 дворов, расположенных  в
ущельях. Все было заброшено. Кругом невероятная бедность.
   После  мы  получили  команду  начать  отступление.  Говорили,  что  южнее
турецкие войска в обход перешли в контрнаступление.
   Мои товарищи - одноклассники, с которыми я вместе прибыл на фронт, решили
вернуться домой, жалуясь на трудности похода и усталость. Начальство  против
их ухода не возражало. Мое же самолюбие не позволяло к ним присоединиться: я
считал мальчишеством, пробыв на фронте  меньше  месяца  и  ничего  здесь  не
сделав, уйти.
   После небольшого отдыха наша дружина вступила на  территорию  персидского
Азербайджана, в районе города Хойя. Личный состав дружины был почти весь  из
бакинских рабочих. Люди были простые,  хорошие.  Ко  мне  они  относились  с
уважением,  хотя  я  был  моложе  их  всех.  Они  рассматривали   меня   как
интеллигента, но ценили, что я, как рядовой солдат, веду себя точно так  же,
как и они, перенося все тяготы военной службы.
   Вскоре  наша  дружина  участвовала  в  большом  сражении  на   персидской
территории с  наступавшими  турецкими  войсками.  На  нашем  участке  фронта
действовали наряду с русскими частями три  армянские  дружины.  Мы  занимали
выгодные  оборонительные  позиции,  хорошо  окопавшись  на  высоких  холмах.
Турецкие позиции находились, наоборот, на равнине.
   С раннего  утра  началось  ожесточенное  сражение.  Несмотря  на  большие
потери, турецкие войска продолжали наступать. Сидя в окопах, мы  стреляли  в
них из винтовок. Видели, как под нашим  огнем  падали  наступавшие  турецкие
солдаты.
   Турки шли цепями. По нашим позициям била турецкая артиллерия, но  снаряды
большей частью разрывались за окопами. И  тем  не  менее  наши  потери  были
значительны, особенно от шрапнели. Но, конечно, они не шли в сравнение с тем
количеством трупов, которые лежали