ен как знамя борьбы,  меня  больше  всего  стал  волновать  вопрос
организационно-партийный.
   После долгих споров и обсуждений мы пришли наконец к общему  мнению:  все
коммунисты  Азербайджана  независимо  от  их  национальной   и   религиозной
принадлежности должны входить в единую Коммунистическую партию.
   В Грузии сохранялся старый порядок подчинения  всех  местных  организаций
непосредственно Кавказскому крайкому партии, без общегрузинского  партийного
центра.
   В несколько особом положении находились коммунисты Армении. Дело  в  том,
что еще в середине 1918 г. группа коммунистов Армении во главе с большевиком
поэтом Айкуни образовала в Тифлисе Коммунистическую партию Армении  западных
армян, ушедших из Турции в связи  с  отходом  русских  войск.  Когда  террор
грузинского правительства против коммунистов усилился, группа перебралась на
Северный Кавказ, затем  в  Москву,  выступая  там  в  качестве  Центрального
Комитета Коммунистической партии Армении.  На  I  конгрессе  Коминтерна  они
выступили как самостоятельная партия.
   В июне или июле 1919 г. к секретарю рабочей  конференции  обратился  Шига
Ионесян - член правления Каспийского кооперативного объединения - с просьбой
устроить ему свидание со мной по важному вопросу.
   Придя ко мне, Ионесян изложил интересный план. "Скоро, - рассказывал  он,
-  предстоят  перевыборы  правления  нашего  кооперативного  объединения.  В
нынешнем составе правления единственный представитель большевиков -  это  я,
большинство же составляют меньшевики  и  эсеры.  Большевики  имеют  реальную
возможность получить на выборах  правления  большинство  голосов,  -  заявил
Ионесян, - если проведут необходимую подготовительную работу. В  объединении
насчитывается несколько тысяч членов. Многие из них очень инертны и даже  не
посещают собраний. На перевыборном собрании,  например,  вряд  ли  их  будет
больше 10-15 процентов. Если бы в самое ближайшее  время,  -  развивал  свой
план Ионесян, - в наш кооператив вступили  800-900  большевиков  и  все  они
присутствовали на перевыборном собрании, то  наверняка  большинство  голосов
было бы  на  стороне  коммунистов  и,  таким  образом,  переход  руководства
объединением в руки коммунистов был обеспечен".
   Из беседы с  Ионесяном  я  понял,  какую  большую  ошибку  допускаем  мы,
недооценивая работу в кооперации. А ведь кооперация  -  это  огромные  массы
трудового  народа,  занятого  в  хлебопекарнях,  на  товарных   складах,   в
магазинах, закупочных пунктах.  Кооперация  -  это  и  возможность  легально
посылать людей в разные районы! Как все это превосходно можно было поставить
на  службу  нашей  нелегальной  партийной  работе!  Как  великолепно   можно
использовать те же пекарни или товарные склады для хранения оружия, магазины
- для хранения и распространения  партийной  литературы!  Как  удачно  можно
расставить  по  кооперативам  наших  партийных  организаторов,  которые  при
разъездах наряду  со  служебными  обязанностями  могут  выполнять  партийные
поручения, устанавливать связи, явки и т. п.!
   Результат беседы был немедленно доложен Бакинскому комитету  партии.  Тут
же было принято решение - призвать в  кооперацию  до  тысячи  коммунистов  и
членов молодежной коммунистической  организации  -  Интернационалистического
союза рабочей молодежи города Баку и его районов.
   На  перевыборном  собрании  в  Каспийском  объединении  было   обеспечено
надежное большинство коммунистов. При голосовании нового состава правления и
ревизионной комиссии прошел список, предложенный нами.

   Глава 7
   ПОЕЗДКА К ЛЕНИНУ
   Партийные организации и революционное движение в Баку в середине 1919  г.
уже в значительной степени оправились после поражения, понесенного в 1918 г.
Нужна была поездка  в  Москву  для  доклада  о  положении  дел  и  получения
необходимых указаний. Кавказским крайкомом партии было решено, что в  Москву
с докладом в ЦК надо ехать  мне.  Признаться,  я  был  рад,  когда  товарищи
выдвинули мою кандидатуру. Я предвкушал радость личной встречи с Лениным.  В
Баку стало известно, что в Москве должен собраться VII  Всероссийский  съезд
Советов. Мне выдали мандат на этот съезд.
   Путь в Москву был один: на рыбацкой лодке пять-шесть  дней  по  Каспию  в
Астрахань. Удалось раздобыть официальные документы  на  пятерых  пассажиров,
якобы отправляющихся  в  Персию.  Но  придя  на  пристань  и  заметив  возню
полицейских около наших лодок, я ушел с пристани, не подходя к лодке.
   После этой несостоявшейся поездки новой  группе  было  поручено  особенно
конспиративно подготовить отправку лодки уже не с  Бульварной,  а  с  другой
пристани.
   Через несколько дней, как и было условлено, я выехал из Баку  нелегально,
на парусно-моторной рыбацкой лодке под  видом  торговца,  везущего  табак  в
Энзели (Персия). Мое появление на пристани было обставлено по всем  правилам
конспирации. Пришел в самый последний момент перед отправкой лодки.  Одет  я
был соответственно, под купца. Провожали меня два партийных работника,  тоже
по внешнему виду очень похожие на обыкновенных  рядовых  торговцев,  которых
тогда много было на пристани.
   Наш отъезд происходил в яркое, солнечное утро. Путь предстоял  длинный  и
опасный. Мотор на лодке был очень слабый; вся надежда была на паруса, а  при
спокойной погоде они находились бы в бездействии. Кроме того, мы знали,  что
деникинские военные корабли, господствовавшие тогда  в  Каспийском  море,  в
штормовую погоду, как правило, стояли в портах. На наше  счастье,  некоторое
время спустя после того, как мы вышли из порта, начался шторм.
   Лодка была небольшая, волны гигантские. Сидишь на корме, оглянешься назад
- и кажется, будто огромная  четырехметровая  стена  пенистой  морской  воды
вот-вот навалится и поглотит тебя.
   Первая большая опасность могла ожидать нас в пути от форта Александровска
до кизлярских берегов: здесь самая узкая горловина Каспийского моря, и любой
проходящий  корабль  мог  заметить  нашу  лодку.   Незаметно   проскользнули
Александровск и плыли почти целый день.  По  мере  приближения  к  Волге  на
глазах менялся цвет морской воды: сперва она была темно-синей,  потом  стала
желтеть - это уже проступала волжская вода. Значит, мы близко от устья.
   Деникинские военные  корабли  особенно  тщательно  патрулировали  вход  в
дельту Волги. Отправляясь в путь, мы предусмотрительно  припрятали  в  лодке
три боевые винтовки, маузеры и гранаты. Если бы деникинцы нас захватили,  мы
оказали бы им достойное сопротивление и уж во всяком случае  не  продали  бы
дешево свою жизнь.
   Перед  самым  заходом  солнца  мы  увидели  вдали  корабль.   Он   быстро
приближался, мы еще никак не могли распознать, белый это  корабль  или  наш,
красный.
   Раздался предупредительный выстрел и требование поднять  флаг,  поскольку
мы шли вообще без всякого флага. Подумав, я  приказал  поднять  белый  флаг.
Матросам я объяснил, что белый флаг хорош тем, что формально означает  отказ
от сопротивления. Корабль не станет стрелять. Когда он подойдет и  окажется,
что он наш, красный, то все закончится благополучно. Если же  окажется,  что
это деникинский корабль, тогда мы все равно сможем  пустить  в  ход  оружие,
уничтожить как можно больше врагов, не сдавшись живыми. Корабль приближался.
Мы зорко вглядывались: есть ли офицерские погоны? Смотрим,  никаких  погонов
не видно. Значит, красные! К нам в лодку спрыгнули  три  моряка  без  знаков
различия, один из них был командир. Я представился, сказал, что еду из  Баку
в Астрахань с поручением к Кирову, а докладывать о подробностях не могу.
   Это была моя первая встреча с Кировым. До этого мы были знакомы только по
переписке. Встретились как хорошие, давние знакомые.  Я  подробно  рассказал
ему все, что собирался говорить в ЦК партии. Человек живой, пытливый, умный,
ясно и четко мыслящий, Киров мгновенно разобрался  во  всех  тонкостях  этих
вопросов. За дни пребывания в Астрахани и частого общения с  ним  мы  близко
узнали друг друга и стали навсегда друзьями.
   В моей памяти Киров тех дней остался исключительно собранным, подтянутым,
цельным человеком, обладавшим к тому же очень твердым характером.  Он  и  по
внешнему своему облику необычайно располагал к себе людей. Невысокого роста,
коренастый, очень симпатичный,  он  обладал  каким-то  особенным  голосом  и
необыкновенным даром слова. Когда он выступал с трибуны,  то  сразу  покорял
массы слушателей.
   В  личных  беседах  и  на  узких  совещаниях  он  был  немногословен.  Но
высказывал свои мысли всегда очень ясно, четко, умел хорошо слушать  других,
любил острое словцо и сам был отличным рассказчиком.
   Выяснилось, что Киров ведет оживленные переговоры с Лениным по телеграфу,
регулярно сообщая о положении дел, запрашивая указания,  передавая  в  Центр
поступающую в Астрахань информацию с Кавказа. В первый же день моего приезда
Сергей Миронович послал Ленину телеграмму о  моем  прибытии  в  Астрахань  и
предстоящей поездке в Москву. Киров сообщил Ленину и об услышанном от меня.
   Во время  пребывания  в  Астрахани  я  неожиданно  узнал,  что  в  городе
находится большая  группа  армян-коммунистов  во  главе  с  Айкуни,  которая
собирается ехать на Кавказ. Было устроено собрание  этих  товарищей,  где  с
докладом выступил Айкуни, а я - с контрдокладом.
   Я заявил,  что  коммунисты  Армении  и  Закавказский  крайком  партии  не
признают ЦК Компартии Армении, который возглавляет Айкуни. Он и  его  группа
не имеют никакой связи  с  местными  парторганизациями  в  Армении,  работой
которых сейчас руководит недавно созданный Арменком,  не  признающий  группу
Айкуни. Айкуни и его ЦК не  избраны  коммунистами  Армении.  Я  заявил,  что
товарищи, которые собираются ехать на Кавказ, вполне могут  рассчитывать  на
хороший прием и поддержку, если спокойно и дисциплинированно войдут  в  ряды
местных   партийных   организаций.   Неожиданно   подавляющее    большинство
присутствовавших на собрании коммунистов поддержало меня.
   Регулярного сообщения с Москвой не было. Поезда  ходили  не  чаще  одного
раза в неделю. Уехать иначе можно было лишь  с  какой-либо  оказией.  "Такая
оказия есть, - сказал мне Киров. - Через несколько дней сюда должен  прибыть
со своим поездом член Реввоенсовета  республики  Смилга  с  группой  военных
работников. Он пробудет в Астрахани день-два, и  ты  вполне  сможешь  с  ним
уехать в Москву".
   Так все и произошло. 26 октября я уехал в Москву в том поезде, с  которым
возвращался Смилга. Киров телеграммами сообщил  Ленину  и  Стасовой  о  моем
выезде в Москву.
   Добирались  мы  до  Москвы  что-то  около  двух  недель.  Железнодорожный
транспорт находился тогда в катастрофическом положении. Подвижной состав был
разбит. Порядка на путях не было. Остановки следовали одна за  другой.  Весь
этот вынужденный долгий путь я продолжал обдумывать свой доклад Центральному
Комитету партии. Много думал о  предстоящей  и  так  волнующей  меня  первой
встрече с Лениным.
   Приехал я в  Москву,  когда  положение  в  Советской  России  было  очень
тяжелым.  Шла  гражданская  война,  вспыхивали  контрреволюционные   мятежи.
Повсюду свирепствовали голод, эпидемии.
   Центральный Комитет партии размещался тогда в здании на Воздвиженке. Меня
направили в комнату, в которой работала Елена Дмитриевна Стасова.
   Приветливо улыбнувшись, она попросила меня присесть и подождать, пока она
кончит разговор с товарищем. Через несколько  минут  я  уже  отвечал  на  ее
вопросы.
   Расспросив, как я доехал, Стасова направила меня к  Владимиру  Ильичу,  в
Кремль. Сказала, что Ленин дал поручение: как только я  появлюсь  в  городе,
сразу же доставить меня к нему. В тот же день вечером он принял меня в своем
кабинете.
   Когда я открыл дверь в кабинет Ленина,  он,  приветливо  улыбаясь,  встал
из-за письменного стола и вышел мне навстречу.  Дружелюбно  и  просто  пожал
руку. Ленин предложил мне сесть на стул, стоявший у письменного стола, и сам
вернулся на свое место: "Рассказывайте, рассказывайте".
   Когда я начал говорить, Ленин сразу как-то преобразился: весь превратился
во внимание, улыбка сошла с лица, выражение глаз стало серьезным,  пытливым.
Я слышал, что Ленин человек простой, но не представлял его себе таким, каким
увидел. Он сразу же создал атмосферу непринужденной деловой беседы. Поначалу
я сильно волновался, но вскоре собрался  и  смело,  без  смущения  стал  ему
докладывать.
   Рассказал  о  больших  успехах  большевиков  Азербайджана  за  полугодие,
прошедшее с весны 1919 г., о сплочении бакинского пролетариата вокруг  нашей
партии,  о  сочетании  подпольной  партийной  работы  с  легальными  формами
деятельности.
   Я говорил о том, что нам все-таки  удалось  занять  ведущее  положение  в
профсоюзах, а также в рабочих клубах районов Баку, превратив их в  базы  для
развертывания массовой политической работы среди рабочих, в пункты  связи  и
явок партийных организаций, как нам удалось,  вопреки  усилиям  меньшевиков,
получить большинство на  перевыборах  правления  Каспийского  кооперативного
объединения, взять управление им в свои руки.
   Еще по пути в Москву я все время думал о предстоящей встрече, о том,  как
лучше сделать доклад Ленину. Решил сначала привести одни только факты, потом
их проанализировать, обобщить и сделать выводы. Так я и  поступил.  Владимир
Ильич с жадностью слушал меня, когда речь шла о  фактах.  Но  как  только  я
пытался перейти к выводам, он  меня  вежливо  прерывал,  вставал,  ходил  по
комнате, расспрашивал о дополнительных фактах.  Подходил  к  карте:  "А  ну,
посмотрим, где Дагестан, где Карабах,  где  Чечня?"  Смотрим.  "Сколько  там
партизанских отрядов?" - вновь спрашивает Ленин.  Отвечаю  и  опять  начинаю
обобщать. Ленин снова задает вопросы, уточняет. Наконец  я  понял,  что  мне
надо подробнее рассказывать о фактах и не стараться делать выводы: Ленин сам
их сделает, и, конечно, лучше меня.
   Я доложил Ленину о политическом положении  в  республиках  Закавказья,  в
Дагестане, Чечне, Ингушетии и Кабарде. Отметил, что  наиболее  революционная
ситуация сложилась в Азербайджане, особенно в Баку. После трагической гибели
Ленкоранской  Советской  республики  наиболее  сильно  антиправительственное
движение развернулось в Казахском уезде и в Карабахе. А в Дагестане, Чечне и
Кабарде идет партизанская борьба против деникинских войск.
   Ленин  задал  вопрос:  каково  экономическое   положение   в   буржуазных
республиках Закавказья?
   Я ответил, что относительно благополучно положение в Грузии. Азербайджан,
владея огромными запасами уже добытой нефти, но лишившись российского рынка,
переживает депрессию. Самое тяжелое  положение  в  дашнакской  Армении.  При
общей бедности населения экономическое положение отягощено еще  и  тем,  что
там около 300 тыс. армян-беженцев, пришедших из Западной  Армении  вместе  с
отступавшими  русскими  войсками,  очутились  в  ужасных  условиях.   Широко
рекламируемая помощь Англии и Америки на деле ничтожна, народ голодает.
   Ленин   спросил,   каковы   взаимоотношения   между   националистическими
правительствами Закавказья. Я ответил, что  они  грызутся  между  собой,  их
раздирают территориальные  споры.  В  Грузии  соотношение  общественных  сил
развивается в нашу пользу.
   Вдруг  Ленин,  хитро  усмехнувшись,  спрашивает:  "А   как   осуществляют
демократию грузинские меньшевики?" Я  ответил,  что  никакой  демократией  в
меньшевистской  Грузии  и  не  пахнет.  Наоборот,  там   жестоко   подавляют
крестьянские восстания, возникшие в некоторых уездах. Арестовали и держат  в
тюрьмах без суда и  следствия  большую  группу  наших  партийных  товарищей.
Арестован и сидит  в  Кутаисской  тюрьме  известный  Ленину  по  швейцарской
эмиграции Миха Цхакая. Конечно, нет и  речи  о  свободе  печати.  Большевики
работают подпольно.
   Ленин очень горячо реагировал на мой рассказ и высказался  примерно  так:
"Я этих меньшевиков хорошо знаю! От них другого нельзя ожидать".
   Рассказал я Ленину о том, что партийные  организации  Закавказья  успешно
готовятся к  вооруженному  восстанию  и  ждут  указаний  ЦК  о  времени  его
проведения. Мы хотели бы приурочить восстание к моменту приближения  Красной
Армии к Кавказу.
   Я сказал далее, что в Азербайджане сейчас  кроме  РКП(б)  существуют  две
коммунистические  организации:  "Гуммет"  и  "Адалет".  Представители   всех
коммунистических организаций после некоторых споров пришли к выводу  о  том,
что  теперь  надо  иметь  единую  коммунистическую  организацию  для   всех,
независимо  от  национальной  принадлежности.  Но  это  единодушное   мнение
коммунистов Азербайджана находится в противоречии с принятым  в  июле  этого
года  в  Москве  решением  ЦК,   согласно   которому   "Гуммет"   признается
самостоятельной Коммунистической партией Азербайджана с  правами  областного
комитета партии. Коммунисты Армении и Кавказский крайком РКП(б) не  признают
и возглавляемый Айкуни ЦК Компартии  Армении.  Он  и  его  группа  не  имеют
никакой связи с местными парторганизациями Армении.
   По наивности я думал, что Ленин прямо в  ходе  беседы  или  сразу  по  ее
окончании даст мне определенные ответы  на  поставленные  вопросы,  выскажет
свое мнение и соображения по ним. Но Ленин сказал, что все эти вопросы  надо
изучить и обсудить в ЦК, а потом уже принимать по  ним  решения.  Для  этого
надо, чтобы я все изложил в письменном виде, что я позже и сделал.
   Что  же  касается  объединения  коммунистов  в   одной   организации   по
территориально-производственному принципу,  независимо  от  их  национальной
принадлежности, Ленин сказал, что это совершенно правильно. Правильно также,
чтобы в организовавшихся на  окраинах  России  самостоятельных  государствах
коммунистические организации  работали  в  виде  самостоятельных  компартий,
входящих в состав РКП(б).
   Эта первая встреча и беседа  с  Владимиром  Ильичем  Лениным  никогда  не
изгладится из моей памяти.
   После  беседы  с  Лениным  я  вернулся  на  Воздвиженку,  где  мне   дали
направление в третий дом Советов (Божедомский  переулок,  позже  Делегатская
улица, где находятся Президиум Верховного Совета и Совет Министров РСФСР). В
Москве я был впервые, ни трамваи, ни другой городской транспорт не работали,
и, чтобы добраться до места, мне дали автомобиль.
   В тот же день мне удалось узнать, где живет семья Шаумяна. Оказалось, что
она занимает квартиру во дворе этого же дома, и я  зашел  к  ним.  Екатерина
Сергеевна Шаумян настояла на том, чтобы я перебрался к ним. И вновь,  как  в
Баку, квартира Шаумяна стала для меня родным домом.
   А на следующий день  после  беседы  с  Лениным  Стасова  приняла  меня  и
попросила проинформировать и ее о работе нашей организации,  о  политической
обстановке на Кавказе, о вопросах, требующих  решения  ЦК.  От  этой  беседы
остались в памяти деловитость, конкретность и сдержанность, с  которыми  она
вела наш первый большой разговор.
   В 1920 г., уже  после  победы  Советской  власти  в  Азербайджане,  Елена
Дмитриевна приехала к нам в Баку в качестве секретаря  Кавказского  бюро  ЦК
РКП(б). В течение нескольких месяцев до моего отъезда с Кавказа мне довелось
работать с ней рука об руку. Вместе с ней мы входили в состав возглавляемого
Серго Орджоникидзе Оргбюро по созыву в Баку съезда народов Востока.
   Елену Дмитриевну невозможно было представить без дела. Такой Стасова была
всю жизнь. Помню, году в 1964-м, узнав, что Елена Дмитриевна в  больнице,  я
навестил ее. Она подробно расспрашивала меня о работе Президиума  Верховного
Совета СССР, председателем которого я стал.
   Как-то летом 1966 г. мне позвонила  Ольга  Шатуновская  и  сообщила,  что
Елена Дмитриевна плохо себя  чувствует  и  хочет,  чтобы  я  заехал  к  ней.
Встревоженный, я немедленно вместе с Шатуновской поехал к Елене  Дмитриевне.
Она лежала в постели в своей небольшой спальне. Говорила с тр