с  которой  я  к  тому  же  мог  и  не
справиться, казалось делом несвоевременным.
   Поэтому я высказал Сталину свои доводы против назначения меня  секретарем
Юго-Восточного бюро ЦК партии.
   Сталин ответил: "Не преувеличивай трудности. Конечно, они там  есть".  Он
подробно рассказал, что сейчас секретарем там Виктор Нанейшвили, которого  я
должен хорошо знать по работе в Баку. Он старый большевик, бывший учитель. В
работе сохранил характер и навыки  учителя  -  больше  поучает,  разъясняет.
Объединить организационно  край  ему  не  удалось.  Кроме  Ставропольской  и
Терской губерний, все остальные организации не поддерживают бюро ЦК,  считая
его излишним звеном между ними и ЦК. "Мы же считаем, - продолжал  Сталин,  -
что при плохих средствах связи, неокрепшем  аппарате  ЦК  трудно  из  Москвы
руководить и разрешать специфически  сложные  вопросы  этого  края.  Это  не
лишнее звено, а на данном этапе необходимый орган ЦК в крае".
   На первых порах главная задача будет политическая,  партийная  работа.  С
ней можно справиться с моим опытом.
   В отношении хозяйственной работы ЦК готов дать в край, в бюро ЦК  крупных
работников.  "В  частности,  мы  можем   направить   Эйсмонта   -   опытного
хозяйственного  работника  и  еще  других.  Вообще,  после  ознакомления   с
положением на месте, будет ясно, каких  еще  работников  нужно  направить  в
край. ЦК жалеть людей для этого края не будет".
   Опровергать эти аргументы я, конечно, не  мог.  Они  были  убедительными.
Однако я заявил, что не хочу ехать на эту работу еще и по другой причине: "В
состав Югвостбюро входит Ворошилов, командующий военным  округом.  Я  с  ним
нигде не работал и лично его не знаю.  Он  известный  политический  деятель,
старый большевик, член ЦК партии, намного старше меня. Я же кандидат в члены
ЦК. У него уже сложилось, наверное, по всем местным вопросам свое мнение,  и
по многим вопросам, естественно, у него будет своя позиция. Я  не  буду  ему
уступать в таких случаях, буду проводить линию, которую  считаю  правильной.
На этой почве у нас неизбежно возникнут конфликты. Я его уважаю и  не  хотел
бы вступать с ним в конфликты. А приспосабливаться я не могу".
   Сталин стал успокаивать меня,  что  ничего  этого  не  случится:  "Можешь
действовать самостоятельно и не опасаться". Он хорошо знает  Ворошилова  как
толкового, умелого товарища. Ворошилов не будет  мешать,  а  наоборот  будет
помогать. К тому же он лично поговорит с ним об  этом.  Вообще  Сталин  умел
уговаривать.
   Мне ничего не оставалось как дать согласие на предложение ЦК.
   К концу беседы Сталин обратил внимание на то, что я крайне  исхудал  и  у
меня болезненный вид. Это было,  конечно,  результатом  жизни  на  тогдашнем
полуголодном пайке и начавшегося туберкулезного  процесса  в  легких,  но  я
Сталину сказал лишь о том, что за месяц до этого я около двух недель лежал в
постели с воспалением легких с высокой температурой.
   Он предложил использовать период до перехода на  новое  место  работы  и,
сдав дела в Нижнем Угланову, поехать на месяц в  дом  отдыха  ЦК  на  берегу
Балтийского моря  недалеко  от  Риги.  "Там  хорошее  питание  и  спокойная,
размеренная жизнь, там можно быстро подлечиться".
   Я вернулся в Нижний, рассказал членам бюро о своей беседе в ЦК и  вскоре,
получив  решение  о  моем  отзыве  из  Нижнего   и   назначении   секретарем
Юго-Восточного бюро ЦК, уехал отдыхать на Рижское взморье. Ашхен жила еще на
Кавказе у матери, поэтому поехал я один. В ту пору  дом  отдыха  принадлежал
консульству РСФСР в буржуазной Латвии, с которой у  нас  установились  тогда
нормальные дипломатические и торговые отношения. Отдыхало не больше двадцати
работников из Москвы и Петрограда.
   Сосновый лес, высоченные сосны, стволы которых испытали  силу  балтийских
ветров. Смотришь на них и чувствуешь какую-то особую мощь и  силу.  Рядом  с
домом - песчаный пляж. Но купаться  в  море  не  пришлось:  стояла  холодная
погода. Тишина и покой, мягкий климат, свежий воздух, обильная еда,  крепкий
сон и длительные прогулки помогли мне: вскоре я почувствовал себя окрепшим.

   Глава 13
   НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ
   Как и два года  назад,  когда  я  направлялся  в  незнакомый  мне  Нижний
Новгород, так теперь по дороге в Ростов я думал о том, что ждет меня здесь.
   Юго-Восток России (иначе говоря, Северный  Кавказ),  где  мне  предстояло
работать, был не только огромным, но и очень сложным  краем,  имеющим  много
особенностей,  населен  людьми  разных  национальностей:  помимо  русских  и
украинцев тут жили народности Дагестана - аварцы, лезгины, даргинцы,  кумыки
и другие, а также осетины, ингуши, чеченцы, адыгейцы, кабардинцы,  балкарцы,
карачаевцы, черкесы.
   Современный читатель, наверное, с трудом  сможет  представить  себе  даже
территориально Юго-Восточный край, потому что с тех пор районирование  нашей
страны несколько раз менялось, распадались старые и возникали новые  области
и республики, исчезло и само понятие "Юго-Восточный край".
   А в те годы на территории этого края размещались нынешние  Ставропольский
и Краснодарский края (включая Карачаево-Черкесскую и  Адыгейскую  автономные
области), Ростовская область, а  также  Дагестанская,  Кабардино-Балкарская,
Чечено-Ингушская  и  Северо-Осетинская  АССР.  Тогда  это  были:  Донская  и
Кубано-Черноморская  области,  Ставропольская   губерния,   Терский   округ,
Дагестанская и Горская автономные республики, а также Кабардино-Балкарская и
Карачаево-Черкесская автономные области.
   Остановившись в ростовской гостинице,  я  в  тот  же  день  отправился  в
Югвостбюро ЦК.
   Как я и ожидал, Нанейшвили принял меня очень радушно, по-дружески. Он уже
знал о решении ЦК по поводу освобождения его от работы, но, будучи человеком
дисциплинированным, сдержанным  и  хорошо  воспитанным,  никак  и  ничем  не
выразил своего неудовольствия по этому поводу. В откровенной беседе я сказал
Нанейшвили, что неохотно согласился на перевод сюда из Нижнего и не  уверен,
что справлюсь с работой, которую  он  тут  выполнял.  Я  не  стал  чрезмерно
занимать его вопросами, решив  для  себя  несколько  иначе  познакомиться  с
обстановкой.  Только  попросил  его  хотя  бы  ближайшую  неделю  продолжать
выполнение обязанностей секретаря Югвостбюро ЦК, чтобы дать мне  возможность
познакомиться с жизнью города, с краевыми работниками,  почитать  протоколы,
письма, поступающие с мест, а также директивы ЦК.
   Общее впечатление от Ростова у  меня  осталось  тогда  довольно  тяжелое.
Бросалась в глаза общая запущенность и  какая-то  заброшенность.  Всюду  еще
были видны последствия Гражданской войны:  груды  разрушенных  домов,  следы
снарядов и пуль на многих стенах. Большинство домов, особенно муниципальных,
давно уже не ремонтировались. На улицах было очень грязно.
   Мне встретилось  большое  количество  беспризорных,  просящих  милостыню.
Кое-где, прямо на улицах, попадались даже  трупы  людей,  умерших,  как  мне
говорили, от голода: они прибыли  сюда  из  голодающих  районов  края.  Меня
поразило, как люди спокойно проходили мимо трупов, - видимо, это  стало  для
них привычным зрелищем. Глядя на все это, нетрудно было понять, что  местные
руководители не проявляют необходимой заботы о городе и его жителях.
   Это было настолько явно, что в своем первом же выступлении  на  заседании
Донского комитета партии я резко критиковал городские власти за эти упущения
и потребовал от них немедленно навести  в  городе  порядок,  оказать  помощь
беспризорным, устроить их в детские дома, на работу,  подкормить.  Это  было
тогда вполне нам под силу: уже поступал хлеб нового урожая.
   В течение недели я знакомился с делами, читал протоколы заседаний бюро ЦК
и его переписку с местными организациями  и  центром,  а  главное,  конечно,
беседовал с партийными  работниками,  уполномоченными  различных  наркоматов
РСФСР   по   Юго-Восточному   краю,   с   руководителями   и    сотрудниками
Крайэкономсовета и других организаций. Во время этих бесед присматривался  к
людям,  старался  выяснить  их  сильные  и  слабые  стороны,  знания,  опыт,
отношение к делу - ведь мне предстояло с ними работать.
   Вместе с тем, не изучив еще как следует во  всех  деталях  обстановку,  я
старался не спешить со своими советами или предложениями, понимая, что такие
рекомендации могли быть слишком поспешными  и  могли  принести  делу  скорее
ущерб, нежели пользу. Одним словом, я не торопился  "руководить",  а  больше
прислушивался к тому, что мне говорили.
   23 июня впервые был на заседании Югвостбюро ЦК. На этом  заседании  кроме
меня, Нанейшвили и Лукоянова (члена Югвостбюро ЦК) присутствовали  работники
аппарата бюро, руководители  Донского  обкома  партии  и  некоторые  краевые
советские работники. Вел  заседание  Нанейшвили.  Я  на  этом  заседании  не
выступал.
   Вопросы,  выдвигаемые  на  обсуждение  Югвостбюро  ЦК,   нередко   бывали
случайными, в большинстве случаев плохо или  совсем  не  подготовленными,  а
потому и решения,  принимаемые  по  таким  вопросам,  имели  слишком  общий,
декларативный характер. Помню, что все это произвело тогда на меня,  как  на
работника,  привыкшего  к   иным   методам   партийной   работы,   тягостное
впечатление.
   1 июля 1922 г. на заседании Югвостбюро ЦК мы распростились с  Нанейшвили.
Я поблагодарил его за оказанную помощь, и мы дружески расстались, после чего
я уже непосредственно приступил к исполнению обязанностей секретаря бюро ЦК.
   Наблюдая за работой аппарата и порядком проведения заседаний бюро, нельзя
было не отметить низкую дисциплину среди краевых работников. На примере  уже
первых заседаний бюро, прошедших с моим участием, стало  окончательно  ясно,
что готовились они наспех. Кроме того,  очень  возмутило  отношение  к  этим
заседаниям со стороны вызываемых  на  бюро  краевых  и  местных  работников.
Многие  из  них  являлись  с  большим  опозданием,  а  иные  и   вообще   не
присутствовали, считая, видимо, эти заседания для себя необязательными.
   На следующий день я вызвал к себе "нарушителей" и, побеседовав с каждым в
отдельности, немногословно, но строго разъяснил им всю  нетерпимость  такого
их  отношения  к  партийной  работе.  Ограничившись  на  первый  раз  устным
внушением, я предупредил их, что в случае повторения  подобных  фактов  бюро
вынуждено будет вынести им партийные  взыскания.  Надо  сказать,  что  такой
разговор принес большую пользу. С тех пор обстановка  заметно  изменилась  и
заседания бюро стали проходить нормально.
   Обдумывая ближайшие задачи краевой партийной  организации,  мы  понимали,
что главное внимание надо обратить на ускоренное восстановление разрушенного
сельского хозяйства края. Северному Кавказу, как  одной  из  главных  житниц
страны,  отводилась  особенно  большая  роль.  Из  этой  центральной  задачи
вырисовывались в основном три важнейших конкретных вопроса: проведение сбора
продналога и  организация  свободной  закупки  у  крестьян  излишков  хлеба,
подготовка  и  проведение  озимого  сева,  а  также  зябевая  пахота,  чтобы
обеспечить урожай следующего года.
   Кроме того, важной проблемой была борьба за ликвидацию бандитизма в крае,
поскольку без этого нельзя было укрепить Советскую  власть,  успешно  решить
стоящие  перед   нами   хозяйственные   задачи   и   вообще   оздоровить   и
стабилизировать политическую обстановку.
   И без того напряженная обстановка в крае осложнилась в  июле  1922  г.  в
связи со вспышкой холеры. Я впервые столкнулся с такой серьезной  эпидемией.
Из сообщений с мест вырисовывалась безотрадная картина. В крае,  как  я  уже
говорил, ожидался хороший урожай.  Но  его  уборка  только  еще  начиналась,
поэтому последствия голода продолжали  свое  разрушительное  действие.  Люди
были истощены, здоровье их подорвалось, они физически ослабли. А тут еще эта
эпидемия.
   Надо было срочно развертывать дополнительную сеть медицинских учреждений,
набирать медицинских работников,  закупать  медикаменты.  Борьба  с  холерой
требовала мобилизации всех сил и средств.
   Посоветовавшись с товарищами, я  передал  по  прямому  проводу  в  Москву
записку на имя секретаря ЦК, в копии - Совнаркому, наркомам  здравоохранения
и финансов с просьбой разрешить использовать 25 процентов собранного в  крае
общегражданского денежного налога на борьбу с эпидемией холеры. В конце этой
записки добавил, что "неполучение ответа в течение 48 часов будет  считаться
согласием".
   Ни разрешения, ни отказа мы не получили. Подождав двое суток, мы  приняли
следующее решение: "Ввиду истечения срока ответа от ЦК РКП(б) на запрос бюро
об использовании 25  процентов  настоящее  постановление  провести  в  жизнь
немедленно".
   Конечно,  мы  понимали,   что   это   шаг   неправомерный.   Но   чувство
ответственности за положение в крае взяло верх.
   Видимо, поняли это и в  Москве:  никаких  неприятностей  не  последовало.
Необходимые меры на местах были приняты. Эпидемия  холеры  быстро  пошла  на
убыль.
   Через месяц после моего приезда декретом ВЦИК была образована  Адыгейская
автономная область. Из горских народов адыгейцы были  наиболее  экономически
обеспеченными. С кубанскими казаками - жителями соседних станиц -  они  жили
дружно. Не помню случая, чтобы мы когда-нибудь обсуждали вопрос о бандитизме
среди адыгейцев. Во главе ревкома Адыгеи стал уважаемый адыгейцами Хакурате,
серьезный, рассудительный коммунист. С  руководством  Адыгейской  автономной
области  мы  работали  согласованно.  Никаких  трений   у   нас   не   было.
Местонахождение ревкома было временно определено в Краснодаре. В последующем
областным центром автономии стал Майкоп.
   Организация  сбора  продналога  являлась  для   нас   важнейшей   задачей
наступавшей осени  1922  г.  Она  требовала  особого  внимания,  осторожного
подхода, чтобы какими-либо непродуманными или поспешными мерами не  вызывать
недовольства  среди  крестьян.  Мы  хорошо  понимали,  сколь  трудным   было
положение крестьянства в нашем крае, но республике было тогда во  много  раз
тяжелее: нужда в хлебе для рабочих, отдававших все силы, чтобы выбраться  из
разрухи, была поистине огромной.
   Правительство обязало нас  собрать  по  Юго-Восточному  краю  в  качестве
продналога 48 млн пудов хлеба. Цифра эта была по тем временам, прямо скажем,
немалая, но вполне  реальная.  Размеры,  или,  как  тогда  говорили,  ставки
взимаемого  налога,  определенные  заранее,  исходили  из  так   называемого
среднего урожая. Но по многим районам края урожай ожидался значительно  выше
среднего,  и  поэтому  крестьянство   в   своей   массе   восприняло   налог
благожелательно.
   Однако враждебные элементы распускали слухи, что такие  невысокие  ставки
даны только для начала и, как только крестьяне  их  выполнят,  им  предъявят
дополнительный налог.
   Правительство приняло в том  году  решение  предоставлять  крестьянам  за
досрочную сдачу продналога 10-процентную скидку. Это было  большим  стимулом
для успешного выполнения государственного плана  сбора  продналога.  Словом,
сбор налога должен был идти более или менее  нормально.  Именно  поэтому  мы
решили  с  самого  начала  кампании  полностью  отказаться   от   применения
вооруженной силы, к чему до этого здесь приходилось,  как  говорят,  нередко
прибегать.
   Мы считали возможным, и то лишь в  самых  крайних  случаях,  использовать
отряды ЧОН (части особого назначения, состоявшие из вооруженных  коммунистов
и комсомольцев) для охраны хлебных складов, особенно в районах, подверженных
налетам бандитов. Что же касается привлечения регулярных воинских частей, то
мы заблаговременно предупреждали местные организации, чтобы они  на  них  не
рассчитывали.
   Первые же дни проведения продкампании показали, что сбор налога  проходит
в общем нормально, хотя уже на первых порах  мы  столкнулись  с  технической
неподготовленностью к приемке большого количества зерна: на ссыпных  пунктах
и элеваторах не хватало хлебохранилищ,  трудно  было  с  транспортом.  Зерно
зачастую складывалось буртами на землю и хранилось так  под  открытым  небом
из-за несвоевременной подачи вагонов и нехватки брезента. Крестьянам  иногда
приходилось по нескольку дней стоять в очередях около хлебоприемных пунктов,
чтобы сдать налог.
   Некоторые товарищи, ссылаясь на хороший урожай, предлагали ввести  помимо
основного продналога дополнительное налоговое обложение  населения.  Но  это
был уже явный перегиб. Пришлось мне выступить и сказать,  что  мы  не  имеем
права  самовольно  устанавливать  какие   бы   то   ни   было   надбавки   к
общегосударственному налоговому обложению.
   Бандитизм в крае тоже шел на убыль. Однако эти успехи явились результатом
не только хорошей работы наших войск и органов ГПУ  по  ликвидации  наиболее
оголтелых банд. Первые ощутимые  результаты  новой  экономической  политики,
реальная  помощь  нашего  правительства,  оказанная  крестьянству  во  время
весеннего сева, хорошие виды на  урожай,  укрепление  на  местах  советского
аппарата и законности, общее сужение их социальной базы -  все  это  явилось
причиной  начинавшегося  разложения  ряда  политических  банд   и   перехода
некоторых из них на путь обычного, уголовного бандитизма.
   Но  это  никак  не  могло  нас  успокаивать.  Предстояла  еще  упорная  и
длительная борьба с бандитизмом.
   С отчетным  докладом  Юго-Восточного  бюро  на  пленуме  выступали  двое:
Лукоянов (о работе бюро с апреля по июнь 1922 г.) и я (о  работе  фактически
за один месяц - июль). Я старался не только рассказать о  том,  что  мы  уже
сделали, но и заглянуть вперед -  поговорить  о  ближайших  задачах  краевой
партийной организации.
   "Нечего скрывать, - говорилось в моем докладе, - у многих жителей, даже у
коммунистов, нет еще правильного понимания новой экономической политики. Еще
не везде осуществляется революционная законность. Это приводит к тому, что у
иных  людей  пропадает  доверие  к  органам  Советской  власти.  В   Горской
республике,  например,  под  флагом  "борьбы  с  проклятым  капитализмом"  в
условиях  новой  экономической  политики,  что  называется,   душат   мелких
лавочников. В Дербенте наложили контрибуцию "на местную буржуазию" в размере
50 млрд рублей и сажают людей в тюрьму, потому что они не в силах справиться
с таким обложением. В Ставрополе дело дошло до того, что руководители ГПУ не
считаются с губкомом. Имеются случаи морального,  бытового  и  политического
разложения среди коммунистов. Все это ставит перед  нами  задачу  всемерного
укрепления партийных организаций и советского аппарата на местах".
   В докладе большое место заняли вопросы агитационной,  пропагандистской  и
просветительской работы. Горские народы, кроме осетин и кумыков,  тогда  еще
не имели своей письменности. Процент неграмотных и малограмотных был  у  нас
очень высок. Газет и журналов было мало. Читали их  у  нас  тогда  только  в
городах, в деревню они попадали редко, и то с большим опозданием.
   В самых первых числах августа 1922 г. я выехал в  Москву  для  участия  в
работе XII Всероссийской партийной конференции.
   В конце мая 1922 г. у Ленина случился первый  приступ  болезни.  Все  мы,
делегаты, собравшись в Кремле, с особым волнением ждали сообщения о здоровье
Владимира Ильича.
   В первый же  день  работы  конференции,  4  августа  1922  г.,  делегатов
проинформировали, что, по заключению авторитетнейших  врачей,  как  русских,
так и иностранных, здоровье и силы Владимира Ильича  восстанавливаются.  Все
мы тогда облегченно вздохнули и с каким-то особенным подъемом, бурно и долго
аплодировали по поводу этого радостного сообщения.
   Во время конференции у меня, да  и  у  ряда  других  делегатов,  возникло
недоумение, почему Сталин, в ту пору уже Генеральный  секретарь  ЦК  партии,
держался  на  этой  конференции  так  подчеркнуто  скромно.  Кроме  краткого
внеочередного выступления - рассказа о посещении  Лени