ты  установили  на  центральной  площади
Баку виселицы. В середине декабря  в  тюрьмы  была  брошена  большая  группа
рабочих - известных профсоюзных и политических деятелей.
   Собравшаяся рабочая конференция  представителей  фабзавкомов  постановила
начать всеобщую политическую забастовку протеста. Забастовка охватила многие
предприятия. Ни мусаватистское правительство,  ни  английское  оккупационное
командование не ожидали столь решительных  действий  со  стороны  бакинского
пролетариата.
   Забастовка,   приняв   боевой   характер,   усиливаясь   и   разрастаясь,
продолжалась более четырех  дней.  Английское  командование  вынуждено  было
пойти  на  попятную  -  вернуть  отправленных  в  Энзели  деятелей  рабочего
движения, освободить из тюрем политзаключенных, а также не мешать проведению
рабочих собраний. Победа вдохновила рабочие массы, вселила в них веру в свои
силы. Рабочие фактически отвоевали свободу  собраний  и  право  деятельности
своих организаций.
   Все это нам рассказал Топуридзе, а многое мы прочли в газетах, которые он
нам привез.
   От него мы узнали также,  что  бакинские  коммунисты  предложили  рабочей
конференции  выдвинуть  перед   английским   командованием   требование   об
освобождении  из  Закаспийской  тюрьмы  членов  семей   погибших   бакинских
комиссаров и всех заключенных там бакинских большевиков. Рабочая конференция
так и поступила.
   27 февраля 1919 г. нам сообщили, что мы освобождаемся из тюрьмы  и  будем
отправлены в Баку. Радости нашей не было границ.
   Ехали мы из Ашхабада в бодром, приподнятом настроении, радуясь, что самые
тяжелые испытания остались позади. Мы чувствовали  себя  готовыми  выдержать
любое новое испытание и буквально жаждали революционной работы.
   В дороге нас как-будто никто не охранял. Но на красноводскую пристань шли
уже под конвоем. Только мы поднялись по  трапу  на  пароход,  как  сразу  же
оказались в лапах английской охраны. После долгих пререканий с  солдатами  к
нам подошел английский офицер с  переводчиком.  Переводчик  изложил  офицеру
наши протесты против ареста, а потом  сообщил  следующее:  "Господин  офицер
просит передать вам, чтобы вы не волновались. Вы  вовсе  не  арестованы,  вы
только находитесь под покровительством  его  величества  короля  английского
Георга Пятого". После этого они удалились. До нас не сразу дошел  лицемерный
смысл и поразительная нелепость заявления английского офицера.
   Наконец пароход  причалил.  Но  английская  охрана  не  выпускала  нас  с
корабля.
   Прошло более  часа.  Вдруг  мы  видим  -  в  порту  появились  люди.  Они
предъявили пароходному начальству документ о  нашем  освобождении,  который,
как мы потом узнали, Президиуму постоянной  рабочей  конференции  удалось  с
большим трудом буквально вырвать у английского командования.
   Впоследствии нам стало известно, что Москва принимала меры по организации
нашего обмена. В дело обмена  арестованных  включился  выдающийся  армянский
писатель,  председатель  Кавказского  товарищества  армянских  писателей   в
Тифлисе Ованес Туманян.
   Так закончились наши скитания по тюрьмам  Закаспия  в  период  английской
оккупации.

   Глава 5
   БАКИНСКОЕ ПОДПОЛЬЕ
   ПРИ АНГЛИЙСКОЙ ОККУПАЦИИ
   Итак, мы снова в Баку. Я уже любил этот город ветров, "черного золота"  и
вечных огней. Баку - это город моей революционной юности. Все самые яркие  и
светлые воспоминания молодости связаны у меня с этим городом.
   Фактическим   хозяином   города   уже   совершенно   открыто    выступало
оккупационное английское военное командование генерала  Томсона,  под  дудку
которого   плясало   и   местное   помещичье-буржуазное   националистическое
правительство  Хойского.  Правда,  наряду  с  этим  существовала   постоянно
действующая легальная организация рабочих - Бакинская рабочая конференция, в
Президиуме которой большинство составляли меньшевики и эсеры.
   Нефтяная промышленность переживала в ту пору острейший кризис. Добываемую
нефть трудно было сбывать, так как Баку был отрезан от Советской  России,  а
она являлась основным потребителем  бакинской  нефти.  Зарплата  рабочих  на
промыслах снижалась, а дороговизна в городе непрерывно росла. Кризис  тяжело
ударил и по работникам водного транспорта: большинство  нефтеналивных  судов
Каспийского  флота  было  поставлено  на  прикол.  В  городе   росла   армия
безработных. Возмущение среди бакинских рабочих становилось всеобщим.
   В этих условиях рабочие  нефтяных  промыслов,  торгового  порта,  матросы
настаивали на проведении рабочей забастовки.
   Мне казалось, что начать забастовку в реально сложившихся  в  тот  момент
условиях было нежелательно и преждевременно. Когда я, человек  свежий,  стал
высказывать свое мнение, кое-кто  из  членов  комитета  партии  как-то  даже
несколько растерялся. Помню, что я внес тогда предложение: сохраняя  в  силе
решение Бакинской рабочей конференции о проведении забастовки, не торопиться
с определением ее конкретных сроков; использовать остающееся время для самой
тщательной и всесторонней подготовки. После длительного обсуждения Бакинский
комитет партии принял мои предложения.
   Мне было поручено выступить на Бакинской рабочей конференции 11  марта  с
большой  программной  речью  от  большевиков  и   подробно   рассказать   об
обстоятельствах гибели бакинских  комиссаров,  разоблачить  не  только  роль
английского  командования,  но  и  подлинное  лицо  эсеров,  меньшевиков   и
дашнаков, чтобы подготовить обстановку, при которой будет легче  лишить  эти
партии большинства в Президиуме рабочей конференции.
   Когда я заявил, что "руки господ лидеров меньшевиков и эсеров, сидящих  в
этом зале, обагрены кровью бакинских комиссаров", среди  делегатов  началось
большое волнение. Все  встали  с  криками:  "Палачи!  Позор!  Долой  эсеров,
меньшевиков и дашнаков!" Я заметил,  что  при  этом  лица  многих  покрылись
смертельной бледностью.
   В конце концов конференция большинством голосов приняла наше  предложение
об избрании нового состава Президиума рабочей  конференции  и  поручила  ему
образовать Центральный стачечный комитет, в который должны войти  все  члены
Президиума  конференции  и  по  два   представителя   от   каждого   района.
Персональным голосованием в новый состав был избран и я.
   Надо  сказать,  что   поведение   нефтепромышленников,   азербайджанского
буржуазного правительства в отношении рабочих к тому времени становилось все
более  провокационным.   Промышленники,   чувствуя   поддержку   английского
оккупационного командования, перестали платить рабочим заработную плату.
   Обстановка накалялась. 15 марта собрался  Центральный  стачечный  комитет
совместно с районными стачкомами. От  большевиков  выступили  Гогоберидзе  и
Мирзоян.  Они  присоединились  к  тем,  кто  предлагал   объявить   всеобщую
экономическую забастовку, если рабочим в течение  двух-трех  дней  не  будет
выплачена зарплата.
   Член азербайджанского парламента Пепинов сообщил, что англичане взяли  из
банка на свои нужды 100 млн рублей и в результате в банке не осталось денег.
   Под угрозой всеобщей забастовки Азербайджанское  правительство  известило
Президиум рабочей конференции о том,  что  им  приняты  экстренные  меры.  И
действительно, вскоре зарплата была выдана.

   20 марта исполнялось шесть месяцев со дня трагической гибели 26 бакинских
комиссаров. В связи с этим  Бакинский  комитет  партии  внес  на  обсуждение
рабочей конференции предложение объявить  20  марта  днем  траура,  провести
однодневную забастовку, а  также  митинги  и  собрания,  посвященные  памяти
погибших товарищей. Конференция единодушно приняла это предложение.
   Почти на всех предприятиях работа в  этот  день  была  прекращена.  Город
бурлил. Мне довелось в тот  день  выступить  в  Черном  городе,  в  столовой
Нобеля. Столовая вмещала около тысячи человек.  При  рассказах  о  том,  как
погибли бакинские комиссары, многие рабочие плакали. После окончания митинга
я направился в Маиловский театр, где  тоже  выступил  на  массовом  митинге.
Прилегающие улицы были запружены народом.
   Митинг был здесь в полном разгаре. Возбуждение достигло высшего  предела,
когда один из выступавших сообщил, что прямые убийцы Шаумяна,  Джапаридзе  и
других  комиссаров  -  Дружкин  и  Алания  доставлены   английским   военным
командованием в Баку для дальнейшего следования через Батум  в  Англию  и  в
данный  момент  находятся  на  пароходной  пристани.  Тысячеголосый   митинг
загудел. Раздались голоса, предлагающие идти к зданию  английского  военного
командования и требовать выдачи  убийц,  а  в  случае  отказа  -  разгромить
здание.
   Поняв, что  такой  необдуманный,  стихийный  порыв  неизбежно  закончится
кровопролитием, ибо английскому 15-тысячному гарнизону  не  стоило  большого
труда   расстрелять   безоружную    рабочую    демонстрацию,    мы    решили
воспрепятствовать этому опасному шагу. Мы предложили  послать  делегацию  от
участников митинга к английскому командованию с требованием выдать убийц для
проведения над ними законного суда.
   Английское командование отказалось их выдать. Видимо, эти люди достаточно
много знали о роли британских властей. Англичане все же перехитрили  нас  и,
как потом стало известно, отправили их на бронеавтомобиле  через  Шемаху  на
станцию  Аджи-Кабул.  Им  удалось  посадить  Дружкина  и  Алания   в   поезд
незамеченными и отправить в Батум.
   В апреле на одном из заседаний Бакинского комитета  партии  я  неожиданно
узнал, что товарищи уже давно создали при Бакинском комитете  партии  боевую
группу.
   С одной стороны, это меня обрадовало. Но в то же  время  я  был  поражен,
когда участники этой группы Гигоян, Ковалев и  Алиханян  сказали,  что  надо
лишь решать вопрос о том, когда начать  вооруженное  восстание  для  захвата
власти в Баку. Еще больше меня  удивило  то,  что  многие  члены  партийного
комитета поддержали предложение  о  восстании.  После  долгих  споров  члены
комитета поручили мне вместе с боевой  группой  уточнить  положение  и  свое
мнение доложить на следующем заседании комитета.
   Когда вместе с этой тройкой я стал  разбираться  во  всех  их  делах,  то
просто поразился, как можно было  говорить  серьезно  о  восстании  при  том
ограниченном  количестве  оружия  и  столь  малочисленных  людских   кадрах,
которыми они располагали.
   На заседании Бакинского комитета  партии  в  присутствии  этой  тройки  я
заявил, не раскрывая  деталей,  что  у  боевой  группы  нет  реальной  силы,
способной на вооруженное восстание, высказал свое мнение  и  о  политической
стороне этого вопроса. "Если бы, - говорил я, -  у  нас  и  было  достаточно
вооружения и боевых групп, то и тогда мы не  в  силах  сейчас  сами  одолеть
имеющийся в Баку  15-тысячный  гарнизон  английских  оккупационных  войск  и
несколько тысяч азербайджанских солдат.  А  когда  Советская  Россия  сможет
прийти к нам на помощь, никому из нас неизвестно".
   Поэтому я предложил, чтобы боевая группа продолжала работу  по  собиранию
сил и оружия,  а  вопрос  о  вооруженном  восстании  был  отложен  до  более
подходящего времени. Мне показалось, что члены  комитета  партии  не  только
согласились со мной, но даже были довольны такой постановкой вопроса.
   В марте 1919 г. нам удалось провести Бакинскую  партийную  конференцию  -
первую после гибели бакинских комиссаров. Состояние партийной работы все еще
не соответствовало общему подъему  рабочего  движения.  Конференция  приняла
решение:  немедленно  взяться   за   восстановление   партийных   ячеек   на
предприятиях. Много внимания конференция  уделила  вопросу  о  работе  среди
мусульманских рабочих, которая нуждалась в значительном улучшении.
   Конференция   поручила   Бакинскому   комитету   партии   послать   своих
представителей в Тифлис для обсуждения крайкомом всех текущих вопросов, и  в
том числе о созыве в ближайшее время Общекавказского партийного  съезда,  но
не в Тифлисе, а в Баку.
   Гогоберидзе, Анашкин и  я  выехали  в  Тифлис  для  участия  в  заседании
краевого комитета партии и выполнения решений, принятых Бакинским  комитетом
партии.

   Хожу по улицам старого  Тифлиса.  Смотрю  на  дома,  разглядываю  витрины
магазинов, всматриваюсь в лица проходящих людей. Все вокруг как будто  и  не
изменилось с тех пор, как я был здесь в последний раз. Но одно не похоже  на
прежний Тифлис - как и в Баку, беззаботно разгуливают группами и в  одиночку
английские солдаты и  офицеры.  Появление  на  улицах  английских  солдат  в
непривычных здесь шотландских юбках становится предметом  шуток  окружающих.
Однако англичане ведут себя довольно  мирно  и  даже  добродушно;  население
отвечает им тем же.
   Заседание крайкома было созвано по  всем  правилам  конспирации.  Мы  все
давно не виделись, поэтому  встреча  была  радостной  и  теплой.  По-братски
обнялись, вспомнили общих друзей. Тифлисские товарищи  с  большим  интересом
ждали от нас подробной информации о положении дел в Баку.
   Самым главным, если можно так выразиться,  лицом  в  крайкоме  был  тогда
Филипп Махарадзе, к которому я давно уже питал чувство глубокого уважения. В
Филиппе было какое-то особое обаяние. Среднего роста,  с  красивыми  чертами
лица,  синими  глазами  и  длинной  бородой,   он   производил   впечатление
библейского пророка, какими их рисовали древние живописцы.
   В ту пору в крайкоме партии работал - и я часто встречался с ним -  Дануш
Шавердян. Дануш пользовался общей любовью и уважением. К несчастью,  он  был
репрессирован в 1937 г. и погиб.
   Очень приятной была для меня встреча  с  товарищем  Мравяном,  на  плечах
которого   лежала   тогда   основная   тяжесть   работы    по    руководству
коммунистическими организациями Армении. Осенью 1915 г., когда я, в свои  20
лет, только что вступил в большевистскую партию, Мравян помогал мне в первых
шагах моей партийной деятельности.
   Я рад был также  встрече  и  с  Мамия  Орахелашвили,  с  которым  впервые
познакомился в октябре 1917 г.  на  заседании  Кавказского  краевого  съезда
партии.
   Вспоминаю курьезное обстоятельство, связанное  с  Торошелидзе:  его  жена
была меньшевичкой, и больше того - как активный политический деятель входила
в состав Центрального комитета партии меньшевиков Грузии. Когда я приехал  в
Тифлис и узнал об  этом,  был  необыкновенно  удивлен.  Смеясь  от  души,  я
спрашивал: "Неужели они никогда так и не говорят между собой о  политике?  А
если говорят, то как им удается конспирировать свои партийные дела  друг  от
друга?"  И  действительно,  казалось  весьма  странным,  если   не   сказать
противоестественным, что член подпольного крайкома большевистской  партии  и
активный член ЦК партии меньшевиков живут под одной крышей как муж и жена.
   Однако Торошелидзе всегда производил на меня  хорошее  впечатление,  и  я
безоговорочно доверял ему. После окончательной  победы  Советской  власти  в
Грузии Торошелидзе продолжал с успехом работать.
   В Кутаисской тюрьме сидели арестованные меньшевиками видный член крайкома
партии, выдающийся деятель и ветеран партии Миха Цхакая и  старый  большевик
Мдивани.
   С Бесо Ломинадзе я впервые  встретился  на  заседании  крайкома,  где  он
представлял тогда Тифлисский комитет партии. Он был моложе меня; в  1917  г.
на политической арене его еще не было.
   Очень сердечной была у меня встреча с Георгием Стуруа. Нас  так  много  с
ним связывало! Позади была совместная работа в Коммуне и бакинском подполье,
тюрьма,  многие  испытания,  которые  обнажают  все  качества  человека.  Мы
бесконечно друг другу доверяли и любили друг друга, как брат брата.
   Кроме встреч с руководящими партийными деятелями  в  Тифлисе,  я  виделся
тогда со многими своими бывшими одноклассниками. В  подавляющем  большинстве
они стали уже за это время коммунистами. Я был рад этим встречам.
   Надо ли говорить, как рада была моя тетя Вергиния Туманян, а также ее муж
и дети, что я вернулся живой и  здоровый!  Меня  окружили  большой  заботой,
сделали  все,  чтобы,  несмотря  на  очень  большую  работу,   которую   мне
приходилось тогда вести, три дня, проведенные в Тифлисе,  стали  в  каком-то
смысле днями отдыха.
   Очень хотелось поехать в  Санаин  и  повидаться  с  матерью,  братьями  и
сестрами. Однако от такой поездки пришлось  отказаться  -  дела  в  Баку  не
терпели задержки.
   Не удалось повидать  и  Ашхен.  Она  находилась  недалеко  от  Сухума,  в
небольшой армянской  деревне,  где  работала  учительницей.  Зная,  что  она
огорчена моим длительным отсутствием, я отправил письмо, в котором просил ее
после окончания учебного года вернуться в Тифлис и известить меня  об  этом,
чтобы я тоже приехал туда.
   Вспоминая те давние времена, хочу несколько подробнее рассказать о  семье
Туманянов.
   Жили они в собственном доме, в одном из самых заброшенных районов Тифлиса
- в Сурпкарапетском овраге.
   Моя тетя Вергиния Туманян хотя нигде и не  училась,  но  умела  писать  и
читать. Конечно, она не разбиралась в тонкостях политики, но всей душой была
за революцию и большевиков. Муж ее, Лазарь (по паспорту - Габриел)  Туманян,
был  человеком  более  грамотным.  Он  работал  приказчиком,  мечтал   стать
владельцем лавки,  берег  для  этого  каждую  копейку.  Лазарь  Туманян  был
трудолюбив, добропорядочен, честен; наверное, это и  было  главной  причиной
его неуспеха в "бизнесе". В отличие от жены, революцией и социализмом он  не
интересовался.  Зато  от  корки  до  корки  ежедневно  прочитывал  армянскую
консервативную газету "Мшак". Жена его фактически господствовала в доме. Муж
любил ее и противоречить ей не решался.
   Я рассказал тете Вергинии о всех злоключениях в моей жизни  за  последние
полтора  года,  а  также,  насколько  можно  было  ей  знать,  о  том,   как
развертываются революционные события в Баку. Когда я ей сообщил, что здесь у
нас происходят тайные заседания, она отнеслась к этому одобрительно.
   Как-то Филипп Махарадзе рассказал мне, что меньшевики стали настойчиво за
ним следить. Он непрерывно  менял  свои  нелегальные  квартиры,  но  все  же
опасался, как бы не попасть в тюрьму. Я  спросил  тетю,  согласится  ли  она
приютить у себя на квартире одного  видного  грузинского  коммуниста,  очень
хорошего товарища, которого преследуют меньшевики. Без всяких колебаний  она
согласилась. Я сказал ей честно: "Имей в виду, дело  это  опасное.  Если  он
провалится, то и вам всем может  здорово  попасть".  Она  ответила,  что  не
боится. Тогда  я  спросил:  "А  как  посмотрит  на  это  твой  муж?"  -  "Не
беспокойся, - сказала она, - он возражать не будет".
   До декабря 1919 г. Филипп Махарадзе продолжал благополучно  жить  в  доме
Туманянов. Он вел кипучую революционную работу. Но как-то  Филипп  пренебрег
правилами конспирации, вышел в дневное время из дома. Его сразу же узнали на
улице и арестовали. С его бородой  (он  не  мог  расстаться  с  нею  даже  в
интересах  конспирации!)  не  узнать  Махарадзе  было  невозможно  человеку,
который хотя бы раз видел его раньше. У Филиппа был паспорт Лазаря Туманяна.
Полиция раскрыла нелегальную квартиру, произвела обыск, нашла и  изъяла  ряд
важных партийных документов. Хозяин квартиры и его  17-летний  сын-гимназист
Гайк (позже его стали называть Гай; это и стало его именем  по  документам),
исполнявший отдельные поручения  Филиппа  и  мои,  были  арестованы.  Однако
Вергиния Туманян и после этого продолжала заботиться о Филиппе. Через  моего
13-летнего брата-школьника Анушавана (Артема), который в то время тоже жил у
них, она посылала в тюрьму передачи своему мужу, сыну и Филиппу.
   Вергиния Туманян была не только умным, передовым человеком, но и отличной
матерью. Она родила семерых  детей.  Трое  из  них  умерли  от  инфекционных
болезней; три дочери и сын вступили в Коммунистическую партию.  Гай  Туманян
по окончании Коммунистического университета им.Свердлова начал свою