ьших количествах на границах  нашей
страны, с которой есть Пакт о ненападении, сделать вывод - идет подготовка к
началу войны против нас.
   Меня не волновало то, что Риббентроп, а затем и Гитлер прямо  отбрасывали
предложение о сферах влияния, сказав, что они не могут терять  свое  влияние
ни в Румынии, ни в Болгарии,  ни  в  Дарданеллах,  зато  согласны  дать  нам
возможность продвигаться на Персию, к водам Персидского залива. Это было  не
только грубым отклонением нашего предложения, но просто издевательством.
   Я, будучи сторонником Пакта о ненападении, был настроен против  директив,
данных Сталиным Молотову в переговорах с  Германией  о  сферах  влияния.  Не
только потому, что это было нереально, так мне, по крайней  мере,  казалось.
Но  такое  соглашение  носило  характер  какого-то  союза   с   гитлеровской
Германией, что не  было  понято  коммунистами  всего  мира,  и  я  внутренне
отвергал это.
   После доклада Молотова о переговорах в Берлине я  думал,  что  у  Сталина
наконец раскроются  глаза  на  реальную  действительность  и  он  предпримет
срочные меры.
   Да, Сталин принял решение о строительстве артиллерийских заводов и других
военных предприятий. Очень хорошим было решение об авиационном  комплексе  в
Куйбышеве, строительство которого было закончено через полгода после  начала
войны и который сыграл огромную роль в войне.  Но  выглядит  анекдотом,  что
тогда же было  принято  решение  о  строительстве  большого  артиллерийского
завода в Киеве, который через год оказался под властью немцев.
   Все эти ошибки вытекали из главной порочной установки Сталина, что Гитлер
с нами войну не начнет в ближайшее время. Несмотря на поступавшие сигналы со
всех сторон: от советской разведки за границей, из войсковых частей с  мест,
от  пограничных  войск,  донесений  нашего  посла  Деканозова   в   Берлине,
начальника разведки НКВД Амаяка Кобулова, представителя разведки Генштаба  в
Берлине Михаила Воронцова и многих-многих других. Даже из Японии от  Рихарда
Зорге, о ком мы в Политбюро тогда и не знали.
   Из этой же порочной установки Сталина вытекает и другая ошибка. За  месяц
или два до начала  войны  начали  поступать  из  западных  военных  округов,
особенно из Минска, сообщения о том, что немецкие военные самолеты не только
появляются  в  советском  воздушном  пространстве,  но  облетают  много  раз
советскую территорию. Командование требовало принять  меры  против  них.  Но
Сталин был до того осторожен, что дал указание не сбивать эти самолеты, дабы
не провоцировать немцев, хотя  в  данном  случае  речь  шла  о  защите  прав
суверенного  государства.  А  немцам  это  помогло  засечь   пункты   связи,
расположение радиостанций войсковых частей и  в  первый  же  день  наряду  с
нанесением ударов по военным аэродромам, где почти половина  самолетов  была
уничтожена на земле, уничтожить и их.  Тогда  только  сообразили,  что  надо
иметь две радиостанции: одну для пользования в  мирное  время,  другую  -  в
другом пункте - на случай войны. Могли бы вовремя  подумать  об  этом!  Ведь
вскоре после начала войны нам удалось создать дублирующую радиосвязь.
   Это все я диктую по памяти.
   Жуков,  когда   писал   воспоминания,   пользовался   всеми   документами
Генерального штаба. Более того, как штабист, он же каждый  день  все  важные
события всегда записывал.
   Но почему-то он не написал о том дне, когда Сталин появился  в  Наркомате
обороны в первый или второй день войны ночью, с  ним  были  Молотов,  Берия,
Маленков и я, и Жуков в ответ на нападки Сталина разрыдался.  Этот  факт  не
компрометирует Жукова ни в какой степени. Зато характеризует Сталина. И  все
же Жуков почему-то об этом умолчал. Или там  "поработали"  редакторы?  Я  по
своему опыту знаю, на что  они  способны,  если  имеют  указания  от  своего
начальства.
   Ввиду того, что военные  события  развивались  в  полном  противоречии  с
военными  планами,  приходилось  действовать  экспромтом,  часто   поспешно.
Поэтому  многие  мероприятия  отнимали  много  сил  и  средств,  оказывались
бессмысленными или с малыми результатами и большими жертвами.
   Экспромтом можно считать и то, что в начале войны приняли мы  решение  (я
был также за это решение) построить противотанковые  рвы  с  севера  на  юг,
мобилизовав больше миллиона человек. И люди шли строить  эту  линию  день  и
ночь - женщины, юноши, девушки, только бы помочь стране! Не  успели  кончить
эту огромную линию, как она оказалась бесполезной, так как была  без  войск,
без вооружения.
   После мы построили другую такую же линию  на  сотни  километров  ближе  к
Москве. И тоже почти полмиллиона человек работало,  и  также  она  оказалась
бесполезной.
   Жуков обходит почему-то вопрос о том,  какая  паника  охватила  некоторые
наши отступавшие части, оказавшиеся в тяжелых  условиях,  в  окружении,  без
руководства.
   Тогда нами были приняты крутые меры против дезертиров. Пограничные  части
были переброшены в места, где происходило дезертирство, с  правом  расстрела
на месте. Это был страшный момент. Но положение сравнительно быстро  удалось
восстановить. Дезертирство как массовое явление было ликвидировано, и многие
солдаты, которые бежали в панике, потом стали образцовыми бойцами.
   Помню, какая гордость охватила  меня  за  нашу  армию,  которая  согласно
принятому заблаговременно плану сражалась под Смоленском. По  существу,  это
была первая по-настоящему организованная оборона. Во главе стоял  Тимошенко.
Около  двух  месяцев  шли  кровопролитные  сражения,  невиданные  по   своей
жестокости,  упорному  сопротивлению.  Я  считаю,  что  это  была   прелюдия
Сталинграда. Однако ввиду превосходства противника в  танках  и  авиации  мы
вынуждены были  отступить.  Но  это  время  было  ценно  для  нас  в  смысле
подтягивания сил из тыла.
   Теперь все пишут, что немцы наступали с большим превосходством не  только
в технике, но и в численности своих войск. Но, насколько  помню,  ни  нарком
обороны, ни начальник  Генштаба  не  требовали  большего  количества  войск,
полагая,  что  этого  достаточно.  Однако  100-процентного   укомплектования
дивизий не было.
   Наконец, можно было бы организовать офицерские курсы, для  более  широкой
подготовки офицерского состава. Было ясно, что  потери  офицерского  состава
будут, а  офицеров  готовить  нужно  в  мирное  время.  Ни  одного  из  этих
мероприятий не было сделано до войны.
   Наши военные мемуаристы много пишут о военных делах, но никто не  вникает
в суть того, как удалось после потери Украины, блокады Ленинграда, эвакуации
военных заводов из Центральной и  Южной  России,  Украины  в  течение  почти
полугодия восстановить прежнее производство вооружения, а через полтора года
- на третьем году войны - превзойти могущественную гитлеровскую  Германию  и
всю подвластную ей Европу по производству всех  видов  вооружения.  Странно,
что такие видные военные деятели, как Жуков и  другие,  не  нашли  возможным
упомянуть о Малышеве, талантливейшем хозяйственном организаторе,  честнейшем
человеке. Он добился блестящих успехов в  производстве  танков,  которые  не
только по количеству, но и по  качеству  превосходили  немецкие  танки,  что
предопределило исход грандиознейшего танкового сражения на Курской дуге.  Ни
слова никто  не  сказал  о  Шахурине,  наркоме  авиационной  промышленности.
Правда, Жуков в своих мемуарах упомянул об Устинове, наркоме вооружения, ибо
это трудно было не сделать, так как Устинов теперь секретарь ЦК партии.
   О  Ванникове  ни  слова  не  сказано,  хотя  он  занимался  производством
боеприпасов для всех видов вооружения, был хорошим организатором этого дела.
Наконец,  ничего  не  сказано  и  о  крупном  специалисте   в   металлургии,
талантливейшем  организаторе  Тевосяне,  который  сделал   так   много   для
производства высококачественной брони для  танков.  А  это  было  невероятно
трудным и важным делом.

   Многие мемуаристы, которые встречались со  Сталиным  один  или  несколько
раз, выносили положительное, приятное впечатление о нем и об этом пишут,  не
греша перед  своей  совестью.  Но  они  из  этого  делают  вывод  для  общей
характеристики и оценки  деятельности  Сталина,  его  характера,  поведения,
умения вести беседы, общаться с людьми.
   Действительно, Сталин, когда  хотел,  когда,  по  его  мнению,  это  было
необходимо, владел собой полностью, умел так повести прием людей и беседу  с
ними, что производил отличное, приятное впечатление.
   Это касается и советских людей, и особенно иностранцев. Известно, с каким
мастерством, выдержкой он вел переговоры  с  Черчиллем,  Иденом,  когда  они
приезжали в Москву; с Рузвельтом и  Черчиллем  на  Тегеранской  и  Ялтинской
конференциях и на Потсдамской конференции, где кроме Черчилля были  Эттли  -
новый английский премьер и Трумэн - президент США после смерти Рузвельта.  И
теперь, когда перечитываешь записи бесед, чувствуешь превосходство Сталина в
манере  высказываний  и  точности  формулировок,  легкости,  спокойствии   и
разумности. Где нужно,  он  настойчив,  умеет  находить  новые  аргументы  в
поддержку своей линии, не уступая  им;  в  других  случаях  делает  уступки,
которые не противоречат нашим интересам, что производит приятное впечатление
на собеседников.
   Иногда, уже имея свое  твердое  мнение,  он  спрашивал  мнение  Черчилля.
Например, это касалось визита де Голля в Москву во время войны, подписания с
ним франко-советского договора о дружбе.
   Я помню, у Сталина и  у  нас  было  твердое  мнение,  как  вести  себя  в
отношении де Голля, но он все же спрашивал совета  у  Черчилля  по  вопросам
этого визита, выясняя его мнение о возможности заключения  договора  в  двух
вариантах: франко-советский договор аналогично английскому или трехсторонний
- англо-франко-советский договор. Он спрашивает Черчилля, но в  такой  форме
проводит все это, что, конечно, проводит нашу линию, не сталкиваясь при этом
с Черчиллем, а, наоборот показывая готовность принять его совет.
   Первым послом Индии в Москве был Радхакришнан, затем ставший  Президентом
Индии. Это очень симпатичный, культурный человек, независимых  прогрессивных
взглядов и хорошо к нам относившийся. Сталин  вообще  редко  тогда  принимал
послов.  Помнится,  что,  кроме  английского,  американского  и   один   раз
аргентинского посла, когда  Перон  был  главой  государства,  других  он  не
принимал. Индийский посол был у него в связи с начавшимся голодом в Индии.
   После приема посла Сталин нам рассказывал, что на него произвели приятное
впечатление высказывания и сама личность этого посла, что обещал,  не  ставя
предварительно вопроса  на  Политбюро,  оказать  помощь  Индии  поставкой  в
кратчайший срок 10 тыс.  т  пшеницы  за  плату.  Посол  был  очень  доволен,
конечно.
   По окончании беседы Радхакришнан, беседуя с другими послами и, кажется, с
корреспондентами, с восхищением отзывался о Сталине,  что  стало  достоянием
широкого  круга  людей  и  прессы,  о  приятном  впечатлении,  произведенном
Сталиным на него, о его спокойствии, разумности, умении слушать собеседника,
находить правильный ответ.
   Сталин мне сказал, что надо поскорее отгрузить пшеницу в Индию, чтобы она
пришла раньше, чем капиталистические страны окажут  помощь  Индии,  что  это
произведет  хорошее  впечатление.  Он  был  прав,   конечно.   Но   я   стал
отговариваться, что есть  одна  опасность  в  коммерческом  отношении:  если
отгрузить пшеницу до подписания контракта о продаже, то  это  обстоятельство
ухудшит нашу  позицию  в  переговорах  о  цене  на  пшеницу,  поскольку  она
колеблется. Индия может нам недоплатить, и мы вынуждены будем согласиться  с
любой ценой ввиду того, что пшеница  уже  отправлена.  Сталин  настаивал  на
немедленной отгрузке: даже если мы будем иметь потери,  политический  эффект
превзойдет их.
   Я согласился, но это предупреждение  сделал,  чтобы  в  будущем  не  было
недоразумений со Сталиным. По телефону я дал указание Морфлоту и  Внешторгу,
хотя в планах перевозок это и не было предусмотрено, изменить планы и  через
день-два поставить пароходы под погрузку пшеницы для ускоренной отправки  ее
в Индию.
   Действительно, кажется, через две недели или меньше  первыми  с  пшеницей
прибыли советские пароходы. И хотя не так много ее было, не только индийское
правительство, но и пресса и общественность  приняли  этот  факт  с  большой
благодарностью и с уважением к Советскому Союзу, который так быстро пошел на
поставку пшеницы ввиду голода в Индии. Надо сказать,  что  и  в  переговорах
Экспортхлеба о цене на эту пшеницу  никаких  затруднений  не  было,  вопреки
нашим опасениям Индией была оплачена нормальная цена.
   Естественно, Радхакришнан, с которым я много раз  потом  встречался,  был
самого лучшего мнения о Сталине.
   Известно, какую антиамериканскую, независимую националистическую  позицию
занимал  глава  аргентинского  государства  Перон.  Перонизм  -   это   было
интересным  явлением  в  Америке,  одной  из  форм  национальной  борьбы   с
американским господством, вообще-то носившей прогрессивный характер.
   Сталин в беседах о  Пероне,  в  какой-то  мере  узнав  слабые  стороны  и
недостатки этого движения, все же ценил независимую  позицию  Перона  и  его
партии. В связи с этим он принял аргентинского посла по его просьбе,  больше
выслушивал и выспрашивал и произвел на  посла  большое  впечатление.  Посол,
помню, способный человек, со своей стороны произвел на Сталина благоприятное
впечатление. Сталин обещал предоставить Аргентине долгосрочный кредит в  100
млн долларов. Тогда для нас это была большая  сумма  и  беспрецедентная  для
предоставления несоциалистической стране.
   Мне было поручено вести дальнейшие переговоры об условиях этого  кредита.
Я несколько раз встречался с  послом,  подготовил  договор,  подписал.  Суть
договора сводилась к тому, что мы предоставляем  им  оборудование  и  другие
товары  советского  производства,  кажется,  на  10-летний  срок.  Аргентина
предоставляет нам товары своего производства, которые нам были нужны:  кожу,
шерсть и др. Посол с восхищением говорил о Сталине.
   Конечно, люди от этих кратковременных встреч со Сталиным выносили  о  нем
хорошее впечатление. Более того, у них складывалось мнение о Сталине вообще,
об общей его характеристике. Их обвинять в этом нельзя, но они должны знать,
что это не основание для общей оценки Сталина  -  человека  такого  сложного
характера. От них и нельзя было требовать другого, они другой стороны  жизни
Сталина и его деятельности не знали.
   Но вот удивительно другое, когда  некоторые  советские  люди,  на  глазах
которых проявились худшие черты  характера  Сталина,  предвиденные  Лениным,
когда проявился произвол в невероятных формах, которые  даже  Ленин  не  мог
предполагать (произвол и беззаконие 1937-1938 гг., приведший  к  уничтожению
многих тысяч руководящих деятелей всех областей нашего государства и  партии
и миллионов простых людей), в  своих  мемуарах  дают  высокую  общую  оценку
Сталину. Это видно в меньшей степени в мемуарах Жукова,  в  большей  степени
касается мемуаров Штеменко, который, приводя в своих воспоминаниях хорошее о
Сталине, ловко обходит все то, что может бросить тень на личность Сталина, о
чем, конечно, хорошо знал Штеменко. Хотя Штеменко себя вел лично  так,  что,
работая со Сталиным вторую половину войны, находил поддержку с его  стороны.
Но Штеменко хорошо знал о многих фактах в отношении других лиц как до войны,
так и после войны,  что  проявилось  в  отношении  нового  командующего  ВВС
Новикова, наркома авиационной промышленности  Шахурина,  маршала  артиллерии
Яковлева, которые совершенно необоснованно были  арестованы.  Даже  эти  три
факта, если бы не было других, не позволяют Штеменко петь такие дифирамбы  о
характере Сталина, как он это делает, да и Жуков тоже.
   Но особо неприятное впечатление оставляют  воспоминания  маршала  авиации
Голованова.  Нужно  сказать,  что  он  на  меня  производил  всегда  хорошее
впечатление, и я высоко его ценил как летчика и человека. Я присутствовал  в
Ставке, когда первый  раз  появился  там  Голованов,  предложив  свою  часть
гражданских транспортных самолетов целиком для военных целей. Помню, как  он
пришел: высокого роста, красивый, стройный,  подтянутый,  малоразговорчивый.
Коротко он сказал, без лишних слов, о своем предложении.  Это  произвело  на
нас очень хорошее впечатление.
   В своих воспоминаниях Голованов много раз упоминает  о  том,  что  был  у
Сталина и что его дивизия была лично подчинена Сталину. Этим он  хвастает  и
хвалит  за  это  Сталина.   Как   это   можно,   чтобы   Сталин,   Верховный
Главнокомандующий, взял в свое подчинение, под свое командование одну только
дивизию дальнебомбардировочной авиации? Мне кажется, что все это он чересчур
преувеличил. Он хвалит Сталина за то, что  тот  принимал  его  много  раз  в
отсутствие командующего Военно-воздушными силами и обсуждал  с  ним  вопросы
дальней авиации, не интересуясь мнением командующего, мнением  Генштаба.  Но
ведь это говорит о нетерпимом, порочном методе руководства Сталина.
   Голованов в своих воспоминаниях приводит эпизод  встречи  Нового  года  и
беседу с командующим ВВС Смушкевичем. Смушкевич сказал  ему,  что  не  может
добиться приема у Сталина, хотя необходимо решить важный вопрос о подготовке
авиации к боевым действиям. Он попросил Голованова, зная расположение к нему
Сталина, обратиться к нему с письмом и изложить  суть  беседы  Смушкевича  с
Головановым. Голованов так и сделал. И он не осуждает здесь Сталина за такое
отношение к командующему  ВВС.  Разве  Голованов  не  понимает  нетерпимость
положения,  когда  накануне  войны  командующий  ВВС  не  имеет  возможности
поговорить со Сталиным по коренным  вопросам  авиационной  подготовки?  Хотя
Смушкевич - заслуженный  летчик,  героически  показавший  себя  в  испанских
событиях,  самим  же  Сталиным  был  выдвинут  на  эту   высокую   должность
командующего  ВВС.  Голованов  не   считает   это   отрицательной   стороной
деятельности Сталина. Потом мельком Голованов сообщает, что командующим  ВВС
стал Жигарев, не объясняя, какую роль он  сыграл  в  войне,  куда  же  делся
Смушкевич, какая судьба его постигла (а ведь он был расстрелян!).
   Вместо  Смушкевича  был  назначен  Жигарев,  бывший  кавалерист,  человек
хороший,  несомненно  талантливый,  но  тогда  не  ахти  какой   опытный   в
авиационных делах. Затем Сталин снял его с  этой  должности  и  направил  на
Дальний Восток  командовать  ВВС.  Вместо  Жигарева  был  назначен  Новиков,
который почти до конца войны успешно руководил авиацией.
   Такая организационная чехарда -  снятие  двух  командующих  ВВС  почти  в
течение полугода, разве не дает штриха к характеру Сталина  как  человека  и
руководителя. Неужели Голованов об этом  не  думает?  Думает  и  знает.  Или
Голованов был ослеплен? Во всяком случае, из этих личных  фактов  он  делает
общую оценку Сталину, дает высокую оценку его  характеру,  его  отношению  к
людям. Конечно, у него нет основания для такого  обобщения.  Поэтому  такого
рода мемуары приносят вред и, мягко говоря, искажают истину.
   Наверное, не мог Голованов не знать, что после войны маршал Жуков  был  с
руководящих постов  в  Министерстве  обороны  снят  и  назначен  командующим
Уральским военным округом, где фактически и не  было  никаких  войск,  кроме
учебных заведений и отдельных мелких воинских частей. Но это не главное.  Он
не мог не знать, что после окончания войны  были  арестованы  и  расстреляны
маршал  Кулик,  генерал  Гордов,  который  какое-то  время  был  командующим
Сталинградским фронтом, затем  командармом  и  воевал  хорошо,  и  некоторые
другие.
   Если у них были  какие-то  промахи,  неправильные  высказывания,  имевшие
место,  конечно,  после  войны,  ибо  в  войну   они   не   привлекались   к
ответственности, то разве надо было их