ему жить у меня. Он наотрез отказался. Я уговаривал, но ничего из  этого  не
вышло. Артем заявил, что завод  дал  ему  место  в  общежитии.  "Отсюда,  из
Кремля, - сказал он, - мне очень далеко ходить на работу. Живя в  общежитии,
я по воскресеньям буду обязательно  навещать  тебя".  Я  согласился.  Только
через много лет я узнал, что никакого общежития у него тогда не было, что он
снимал угол у старика-дворника, жившего в полуподвале. Таков был Артем. Меня
всегда радовал его  жизненный  оптимизм,  его  настойчивость,  стремление  к
достижению поставленной цели.
   Незадолго до смерти Артем вернулся из поездки в  Армению.  Он  восхищался
переменами, происшедшими в Ереване и в родной деревне Санаин.
   Вспоминая Артема, многие его друзья говорят, что одной  из  замечательных
его особенностей было то, что  он,  достигнув  высокого  положения  в  нашем
обществе, не зазнался. Ведь чего греха таить, иногда слабые люди,  достигнув
высокого  положения,  действительно  портятся.  Известно,  что  есть  разные
металлы, разные сплавы. Одни быстро ржавеют. Но  есть  и  хорошая,  подлинно
нержавеющая сталь! Если исходить из такого сравнения, то нельзя не признать,
что Артема ржавчина не коснулась. Он был из нержавеющего сплава.
   Артем был хорошим семьянином. Жена его  Зоя  Ивановна,  сын  Ованес,  две
дочери, Наташа и Светлана, - все вместе составляли дружную семью.

   Осенью 1923 г. мой годовалый сынишка Степан заболел дизентерией.  Вначале
особой тревоги это не вызвало. Но потом болезнь стала  развиваться,  ребенок
сильно исхудал, хотя лечил его известный в Ростове  детский  врач  профессор
Меренес.
   Мы с Ворошиловым должны были ехать в  Москву  на  Октябрьский  пленум  ЦК
партии. В день отъезда жена позвонила мне на  работу  и  в  полном  отчаянии
сообщила, что Меренес не пришел утром к ребенку, хотя о его плохом состоянии
ему было сообщено. Я постарался по  телефону  успокоить  жену  и  обещал  ей
немедленно разыскать другого врача. Было очень странно,  что  врач  внезапно
прервал лечение ребенка, заблаговременно не сообщив об этом  ни  матери,  ни
мне и даже не прислав вместо себя другого врача, если почему-либо сам не мог
приехать. Мне не хотелось говорить с ним при жене. Поэтому,  послав  за  ним
машину, я попросил его заехать ко мне на работу.
   Он приехал. Я спросил у него, почему он перестал  лечить  ребенка.  Ответ
был   для   меня   совершенно   ошеломляющим.   "Если    вы    станете    на
общегосударственную позицию, - сказал он, - то согласитесь, что  я  поступаю
правильно. Ваш ребенок абсолютно  в  безнадежном  состоянии,  и  спасти  его
невозможно.  Если  я  буду  продолжать  ездить  к  нему,  это  будет  только
бесполезной тратой времени, которое я могу более  разумно  использовать  для
лечения других тяжелобольных  детей,  которых  еще  можно  спасти.  Вы  ведь
знаете, - добавил он, - как много у меня таких пациентов в городе".
   Вначале я был просто потрясен и возмущен таким ответом.  Потом,  подумав,
понял, что в его рассуждениях есть логика. Сказал, что претензий к  нему  не
имею.
   Проводив Меренеса, я попросил управляющего делами  Югвостбюро  Ефимова  -
поскольку вечером я должен был уезжать в Москву - срочно поискать  в  городе
другого детского врача. Честно говоря, делал я  все  это  скорее  для  того,
чтобы хотя бы немного успокоить жену, потому что  после  разговора  с  таким
опытным доктором, как Меренес, я потерял всякую надежду на спасение сына.  Я
попросил Ефимова, если в мое  отсутствие  случится  несчастье,  чтобы  он  в
порядке товарищеской помощи взял на себя все необходимые заботы, потому  что
жена может растеряться и не в силах будет что-либо сделать.
   Закончив самые срочные дела, я отправился домой. Квартира моя  находилась
километрах в двух от места работы. Обычно я ходил пешком, а  иногда  садился
на трамвай и доезжал до дома. Я делал это ради прогулки, а кроме  того,  это
всегда давало возможность видеть какой-то кусочек жизни и быта ростовчан. На
этот раз мне было не до этого. Иду, погруженный в мрачные мысли, по улице  и
вдруг совершенно неожиданно встречаю старого школьного  товарища  Саркисяна,
которого не видел до этого больше пяти лет. Здороваюсь, спрашиваю:  "Что  ты
здесь делаешь?" Оказывается, он  год  назад  окончил  медицинский  факультет
Ростовского университета.
   Я рассказал ему о своей беде. Он стал меня успокаивать:  "Не  отчаивайся,
завтра утром я приведу к тебе домой одного  молодого  врача,  который  лечит
детей не хуже Меренеса. Недаром он является его  ассистентом".  Он  проводил
меня до дому. Я попросил его зайти к нам, тем  более  что  с  Ашхен  он  был
знаком тоже со школьных лет. Ему  удалось  как-то  успокоить  мою  жену.  Он
пообещал на другой же день привести врача,  который,  с  его  точки  зрения,
делает чудеса.
   Ашхен приободрилась и с надеждой смотрела на ребенка, который  производил
тогда действительно ужасное впечатление - кости и кожа. Он настолько  ослаб,
что не имел сил даже плакать. Временами  казалось,  что  у  него  начинается
агония.
   Вечером я должен был уехать в Москву. Отменить эту  поездку  я  никак  не
мог: Пленум ЦК был очень важный - шла речь о сохранении единства  в  партии.
Словом, вместе с Ворошиловым я уехал. Уехал  с  тяжелым  чувством.  Нетрудно
понять состояние, в каком я находился в Москве, тем более что от телеграфных
запросов  жене  (телефонной  связи  тогда  с  Ростовом  еще   не   было)   я
воздерживался, боясь  еще  больше  разбередить  ее  и  без  того  измученное
материнское сердце.
   Вернувшись домой и открывая дверь в квартиру,  я  услышал  плач  ребенка.
Значит, жив! Действительно, сынишка уже поправлялся. Ашхен  спокойно,  но  с
укоризной спросила: "Что же ты не прислал ни одной телеграммы?" Понимая, что
она права, я не стал оправдываться, сказав только, что надеялся на нее и  на
помощь Саркисяна.
   На наше счастье, Саркисян действительно нашел хорошего врача. Им оказался
молодой специалист по фамилии Осиновский. Осмотрев внимательно  ребенка,  он
расспросил Ашхен о ходе болезни и  сказал,  что  хотя  ребенок  болен  очень
тяжело, тем не менее положение его не безнадежно и он попытается его спасти,
если Ашхен будет делать абсолютно все, что он  предложит.  Началась  упорная
борьба за жизнь ребенка. Через несколько дней наступил  мучительный  кризис,
закончившийся благополучно. "И вот, - радостно сказала Ашхен, -  теперь  наш
малыш вне опасности. С каждым днем он все больше и больше набирается сил".
   Помню, что Ашхен была готова чуть ли не молиться на молодого врача  и  на
Саркисяна, чудом появившегося у нас дома  в  самый  критический  момент.  До
конца своей жизни она с благодарностью вспоминала их.
   Сейчас Саркисян живет в Сухуми. Когда я бываю на юге, то  всякий  раз  мы
встречаемся.
   У нас с Ашхен пятеро сыновей,  которых  мы  старались  воспитать  строго,
чтобы они были скромными и  честными.  Ввиду  моей  перегруженности  работой
воспитанием детей фактически целиком занималась (и очень хорошо!) одна  она.
Война застала старшего - Степана курсантом военно-летного училища, остальных
- учениками средней школы. До наступления призывного возраста  трое  из  них
ушли в армию добровольцами. Таким образом, четверо моих сыновей оказались  в
авиации. В этом кроме юношеского задора сказалось  и  влияние  моего  брата,
авиаконструктора.
   Второй наш сын, Владимир, летчик-истребитель, погиб в сентябре 1942 г.  в
воздушном бою под Сталинградом. Ему было 18 лет. Старший сын  уже  33-й  год
продолжает  летать  на  военных  самолетах,  из   них   более   20   лет   -
летчиком-испытателем.  Имеет  звание  генерал-лейтенанта  авиации,  почетное
звание  заслуженного  летчика-испытателя.   Ему   присвоено   звание   Героя
Советского Союза в 1975 г. Третий сын, Алексей, - генерал-лейтенант авиации,
продолжает летать на боевых самолетах, занимая  командную  должность.  Имеет
почетное звание заслуженного военного летчика. Четвертый сын, Вано, в  конце
войны  стал   авиационным   техником,   а   уйдя   в   запас,   перешел   на
авиаконструкторскую работу.  Сейчас  он  заместитель  главного  конструктора
фирмы "МиГ". Младший, Серго, участия в войне принимать не мог  по  возрасту.
Он  кандидат  исторических  наук,  работает   главным   редактором   журнала
"Латинская Америка" Академии наук СССР.

   Глава 15
   ПРОБЛЕМЫ КАЗАЧЕСТВА.
   ЧЕЧНЯ
   Большое  социально-политическое  значение  имел  вопрос  о  вовлечении  в
советское строительство трудового казачества края - донского,  кубанского  и
терского.
   В казачьих станицах жили и  иногородние,  приехавшие  из  разных  районов
России и Украины в поисках заработка, земли. Иногородние, как  и  угнетенное
казачество при царе, первые стали на  сторону  Советской  власти,  заполнили
своими  частями  первые  формирования  красноармейских  частей,  дали  много
талантливых военачальников из своей среды, вроде Ковтюха и др. Поэтому они и
в сельсоветах  и  других  органах  власти  занимали  руководящее  положение.
Казаков почти не было в руководящих органах страны и на местах,  их  считали
антисоветски настроенными.
   Собственно, вначале так и было - действовали казачьи банды,  уничтожавшие
руководителей Советской власти и терроризировавшие советские органы.
   В 1922 г., когда я приехал в край, на  заседании  в  штабе  округа  мы  с
Ворошиловым, краевым уполномоченным ГПУ Андреевым  обсуждали  каждую  неделю
сводки,  доклады  начальника  штаба  округа  Алафузова  -  бывшего  царского
полковника, добросовестно служившего в Красной Армии, о  положении  казачьих
политических банд.
   На стене висела большая географическая карта края,  на  которой  флажками
обозначалась меняющаяся дислокация банд с указанием числа сабель в каждой из
них. Таким образом мы имели возможность наглядно видеть, как шла  ликвидация
банд в течение недели.
   Много мы слышали на этих совещаниях и  трагического.  Орудовавшие  у  нас
банды были  хорошо  вооружены  и  в  основном  состояли  из  белогвардейских
офицеров, казаков, не успевших удрать за  границу.  Они  собирали  под  свои
знамена все враждебные и  недовольные  Советской  властью  силы.  Их  охотно
поддерживали кулаки, купцы, зажиточная часть казачества.
   Бандитизм носил ярко выраженный политический  характер.  Бандиты  убивали
местных  руководителей  Советской   власти,   беспощадно   расправлялись   с
коммунистами  и  беспартийными  активистами,  поджигали   здания   советских
учреждений и терроризировали их работников.
   Деревня, истосковавшаяся по самому элементарному порядку,  в  подавляющем
своем большинстве постепенно становилась враждебной  всем  этим  бандам.  Из
банд  стали  уходить  крестьяне  и  казаки,  заблуждавшиеся  или   обманутые
главарями бандитских шаек. Крупные банды стали распадаться на более  мелкие.
Было уже немало  случаев,  когда  отдельные  банды  целиком  разоружались  и
переходили на нашу сторону.
   Мы призвали руководителей  местных  партийных  организаций  приостановить
конфискацию  имущества  добровольно  сдающихся  бандитов,  вернуть   им   то
имущество, которое еще не распределено, и позаботиться о  возвращении  ранее
отобранной земли и наделении  новой,  не  задевая  при  этом  интересов  тех
крестьян, которые получили земли бандитов и имеют на них посевы. Разумеется,
все это они должны были проводить, имея в виду лишь  одну  цель  -  искренно
сдавшихся бандитов  не  толкать  обратно  в  бандитизм  из-за  невозможности
наладить свое хозяйство.
   К  концу  1922  г.  политический  бандитизм  в  крае   был   в   основном
ликвидирован. В деревнях как русских, так и национальных областей жить стало
намного спокойнее, и крестьяне, собрав в том  году  хороший  урожай,  начали
более энергично восстанавливать свое хозяйство.
   Для нас стало ясно, что такую большую  прослойку  казачьего  крестьянства
нельзя держать  в  изоляции  от  Советской  власти,  что  только  вовлечение
трудовых масс в советское строительство  сломит  реакционное,  антисоветское
настроение верхушки казачества, приблизит его к Советской власти.
   Для этого надо было пойти на ряд уступок, вполне совместимых с принципами
Советской власти. Прежде всего надо было включить при выборах представителей
казачества в станичные Советы и другие органы  Советской  власти  вплоть  до
области. Удалось добиться места казака - заместителя председателя в  области
и др. Это встречало сопротивление со стороны актива иногородних, потому  что
им  пришлось  потесниться,  чтобы  уступить  места  казакам.  Но  это   было
правильно, а главное - необходимо.
   Во время поездок  в  станицы,  встреч  и  бесед  со  старыми  казаками  и
молодежью я старался узнать их обычаи и традиции, причины их недовольства. И
у меня сложилась программа уступок, связанных с их обычаями. Без учета этого
было бы трудно доказать казакам, что они такие же равноправные граждане, как
и другие народы.
   Горцы, например, приезжали в Ростов в черкесках, в папахе,  с  серебряным
поясом на узкой талии, с кинжалом,  иногда  серебряным,  с  револьвером  или
шашкой и так ходили по улицам Ростова. Казаки же были  лишены  этого  права,
что было им очень обидно. Наконец, казаки даже  кубанки  носить  стеснялись,
хотя эти кубанки были похожи на меховые  шапки  горцев.  На  первомайских  и
октябрьских праздниках казачья молодежь не участвовала в демонстрациях,  это
ее не интересовало, а популярная среди казаков  джигитовка  не  применялась.
Стало ясно, что  надо  казакам  разрешить  носить  кинжалы,  реабилитировать
шапку-кубанку и джигитовку.
   На одном большом митинге я  стал  с  некоторым  юмором  по  этому  поводу
высказываться откровенно. Я сказал: "Казаки недовольны тем,  что  их  лишили
возможности носить кинжалы. Вначале это было правильно, так как казачество в
основном было против Советской власти, а теперь  положение  другое  -  пусть
носят себе на здоровье, только соседа в бок не пыряют".
   Тогда же я сказал, что считаю неправильным пренебрежительное отношение  к
кубанке - она гораздо лучше кепки хотя  бы  потому,  что  кепка  английского
происхождения. "Я считаю, - говорил я, - что  нам  можно  брать  у  англичан
йоркширских  свиней,  но  зачем  менять  кубанку  на  английскую   кепку   -
непонятно".
   В беседах выяснилось, что молодежь  готова  участвовать  в  революционных
празднествах, но им скучно  ходить  пешком  мимо  трибун.  Вот  если  бы  им
разрешили в казачьей форме да на конях джигитовать мимо трибун - это  другое
дело. "Так давайте пойдем  по  этому  пути!  -  говорил  я.  -  И,  наконец,
нехорошо, что казаки не выдвигают своих представителей  в  советские  органы
власти. Сейчас пора принять меры, чтобы представители  трудового  казачества
были избраны в станичные советы".
   Законно обижало  казачество  и  то,  что  в  станицах  иногородние  взяли
принятое  в  России   название   "Сельсовет"   вместо   станичного   Совета.
Естественнее было пойти навстречу казакам и устранить эту часть  перегородок
между ними и Советской властью.
   Мое выступление вызвало, особенно у молодежи, бурное одобрение.
   Сам в ту пору человек совсем еще молодой - мне не было и  27  лет,  -  не
успевший  позабыть  свою  юность,  я  любил  встречаться  с   молодежью,   с
комсомольцами,  понимая  большое  значение  комсомола  в   деле   воспитания
подрастающего поколения. В условиях нашего многонационального  крестьянского
края  комсомол  играл  особую  роль.  В  ряде  районов,  в  первую   очередь
национальных,  коммунистов  было  тогда  еще  очень  мало.  Партийных  ячеек
насчитывались  единицы.  Комсомольцев  же  было  гораздо  больше.  В  Чечне,
например, их было больше четырех сотен, а коммунистов - единицы.
   Комсомольцы выступали  активными  пропагандистами  идей  нашей  партии  и
декретов  Советского  правительства.  Они  были  повсеместно  застрельщиками
массовых субботников и воскресников. Среди них было немало толковых и смелых
селькоров  и  рабкоров,  организаторов   бедноты,   инициаторов   борьбы   с
неграмотностью и многих других хороших дел. Я не  говорю  уж  о  том,  какую
огромную роль сыграли наши комсомольцы в  вовлечении  в  общественную  жизнь
девушек из нацменьшинств, что в наших условиях было тогда  особенно  трудным
делом. Словом, во всех делах комсомольцы были  нашими  верными  и  надежными
помощниками. Признанным лидером их был Саша Мильчаков.
   Я был очень обрадован, когда впоследствии, в 1928 г., Мильчакова  избрали
Генеральным секретарем ЦК Ленинского комсомола.
   Скончался он в 1973 г., пережив в тюрьмах и лагерях сталинские репрессии.
С чувством величайшей скорби проводили мы его в последний путь.

   Наше  бюро  очень  беспокоило  положение  в   Горской   республике.   Эта
республика, как несколько ранее и Дагестанская, была провозглашена на съезде
народов Терской области с участием наркома по делам национальностей  Сталина
в ноябре 1920 г. Декреты  ВЦИК  об  образовании  этих  двух  республик  были
опубликованы 20 января 1921 г.
   Горская республика объединила  большую  группу  северокавказских  горских
народов: чеченцев, ингушей, кабардинцев, осетин, балкарцев,  карачаевцев,  а
также часть станиц терских казаков. Народы  эти  были  очень  разные,  среди
некоторых из них еще сохранилась национальная рознь.
   Постепенно  из  Горской  республики  стали   выделяться   самостоятельные
автономные национальные области.
   Еще до моего приезда на Северный Кавказ получила  автономию  Кабардинская
область, которая в начале 1922  г.  объединилась  с  Балкарской  областью  в
Кабардино-Балкарскую автономную область (в  1936  г.  она  стала  Автономной
Советской Социалистической Республикой в составе РСФСР). В том  же  1922  г.
была образована и автономная Карачаево-Черкесская область.
   Беспокойство бюро вызывали споры вокруг вопроса о том, какой город должен
стать центром Кабардино-Балкарской области. Председателем  исполкома  Совета
этой области был тогда один из популярнейших деятелей  Кабардино-Балкарии  -
Бетал  Калмыков,  личность  очень  примечательная.  Уже  при  первом   нашем
знакомстве Бетал сообщил, что он  поставил  вопрос  во  ВЦИК  о  том,  чтобы
передать  Пятигорск  Кабардино-Балкарии,  сделав  его   центром   автономной
области. В то время Нальчик, считавшийся центром Кабардино-Балкарии, был  по
сути не городом, а большим селом.
   Бетал сказал, что во ВЦИК  обещали  поддержать  это  его  предложение,  и
просил  об  этом  же  меня.  Я  ответил  ему  сразу  и  прямо:  "Считаю  это
нецелесообразным. В Пятигорске  живет  в  основном  русское  население;  это
всероссийский курорт со своими нуждами. Если руководство  Кабардино-Балкарии
будет находиться в Пятигорске, ему придется много  хлопотать  о  курорте,  а
следовательно, нужды кабардино-балкарского народа  могут  отойти  на  второй
план. Нальчик же географически расположен в центре автономной  области,  что
само по себе очень важно".
   Но Бетал свыкся со своей идеей и был глубоко разочарован моим ответом.
   Выделение  этих  двух  областей  из  Горской  республики  было  абсолютно
правильным. У кабардинцев и балкарцев  было  мало  общего  с  оставшимися  в
Горской республике народами, разве  только  принадлежность  к  мусульманской
религии да горный характер территории, на которой они жили. Языки у них были
разные. Географическое положение и экономика связывали их не с Владикавказом
- центром Горской республики, - а с Пятигорском и Кисловодском.  На  базарах
именно этих двух городов сбывалась вся  их  сельскохозяйственная  продукция;
здесь  же  они  покупали  все  нужные  им  товары.  Кабардинцы  и   балкарцы
встречались и  вообще  общались  между  собой  главным  образом  на  базарах
Пятигорска, а карачаевцы - в Кисловодске.
   Не имели тяготения к Владикавказу  и  чеченцы.  Экономически  они  крепко
привязаны к Грозному, к его базару, где они общались между собой и совершали
все нужные им торговые операции.
   Чеченцы - сам