в
торговле с Америкой дело упиралось в плохую работу Внешторга!  Смеляков  был
умный человек, хороший работник. Написал полезную книгу  "Деловая  Америка".
Но Игнатов нащупал его слабую струнку - амбициозность - и пообещал ему  пост
министра. А министром тогда был Патоличев, с которым Игнатов был  в  хороших
отношениях, и, не желая с  ним  ссориться,  он  хотел  Смелякова  двинуть  в
министры, а Патоличева - в Совмин по внешнеэкономическим связям, то есть  на
мое  место.  И  Хрущев  это,  видно,  поддерживал,  поскольку  создал  такую
комиссию.
   Моего младшего  сына  Серго  он  предложил  выдвинуть  на  "ответственную
работу" во Внешторг, чтобы меня умаслить, вроде  вся  эта  затея  не  против
меня. Вел себя как дурак! Но не вышло. И Патоличев не  захотел  против  меня
идти. Он проявил себя как честный, принципиальный человек и не карьерист. Он
вообще хорошо вел себя во Внешторге. Никакой чистки после меня не устраивал,
прежние кадры не разгонял, наоборот, понимая их силу, опирался на их  знания
и опыт. Сам он больше представительствовал. И  правильно  делал,  ибо  плохо
разбирался в деталях, в практических вопросах внешней торговли.
   А ведь вся эта затея поощрялась Хрущевым  спустя  всего  лишь  год  после
того, как я его спас  на  июньском  Пленуме  (1957  г.)  ЦК  от  смещения  с
должности. Его же практически, как я говорил, Президиум уже отстранил тогда,
и я был единственным, кто его защищал под всякими  предлогами  -  "неполного
состава Президиума ЦК в данный момент" и т.д. Все дело было в том,  в  какой
форме сообщить Пленуму ЦК: как об уже состоявшемся  решении  Президиума  или
как о полемике в Президиуме. В первом случае  его  песенка  была  бы  спета.
Пленум бы, безусловно, одобрил решение: сталинские традиции были сильны  еще
долго после его смерти. Я всячески  тянул.  Потом  прилетел  Суслов,  я  его
убедил, что Хрущев все равно выйдет победителем. То же с  Ворошиловым,  хотя
тот  и  колебался.  Фурцева  была  за  Хрущева,  но  не  имела  достаточного
авторитета, и ее роль была незначительной. Все же мы - а по сути дела  я,  -
добились того, чтобы выйти на Пленум с вопросом, как  решить  разногласия  в
Президиуме? Пленум понял расстановку сил  и  поддержал  Хрущева.  Возврат  к
сталинским порядкам мало кого устраивал. И вот  через  год  он  поддерживает
интригу против меня!
   А как он поссорился с Маленковым? Молотов и Каганович - другое дело.  Тут
- политика. Их не устраивала десталинизация.  А  Маленков  хотел  тоже  быть
реформатором. Ему с Хрущевым политически было по пути. Только он  переоценил
пост главы правительства (Ленин был Председателем Совнаркома)  и  недооценил
роль руководителя партийного аппарата. Сам перешел  в  правительство,  отдав
партию в руки Хрущеву. Видимо, не представлял себе, на какое вероломство  по
отношению к нему мог пойти Хрущев. Непростительная ошибка! Ведь он  сам  при
Сталине  сделал  этот  аппарат  всемогущим  исполнителем  воли  Генерального
(Первого) секретаря.
   А причина их ссоры заключалась, по-моему, в следующем. В 1953  г.  Хрущев
первым выступил на Пленуме о мерах для облегчения  положения  крестьян  и  о
сельском хозяйстве вообще. И очень хорошо, правильно выступил, подняв  давно
назревшие проблемы. Конечно, большинство в Президиуме ЦК его поддержало. Это
была его несомненная заслуга.  Но  потом  на  Верховном  Совете  с  этим  же
выступил Председатель Совета Министров Маленков. Вот народ  и  приписал  ему
всю славу. Этого Хрущев ему не забыл и не простил. Он  не  хотел  ни  с  кем
делить ни славы, ни - главное - власти. Уверен, именно  по  этой  причине  у
них, давнишних друзей, пошел разлад.
   Удивительно, каким  неверным  мог  быть  Хрущев.  Например,  в  случае  с
Кириченко. Двадцать лет вместе работали. Сделал его  вторым  секретарем  ЦК.
Лучшая это была кандидатура или нет - другой вопрос. Уж, конечно,  не  хуже,
чем Брежнев или Кириленко. И, безусловно, лучше Суслова,  который  вообще-то
был работник  областного  масштаба,  как,  впрочем,  и  все  они.  Только  в
политическом отношении Суслов оказался гораздо хуже: не просто  консерватор,
а настоящий реакционер. Лично я с ним был в неплохих отношениях,  на  уровне
членов Президиума он казался приличным человеком. Но очень скоро выяснилось,
что он, по сути дела, саботирует десталинизацию, расправляется с  неугодными
ему прогрессивно настроенными работниками ЦК среднего  уровня.  Например,  с
Бурджаловым, который с благословения  Льва  Шаумяна  опубликовал  статью  об
отрицательных моментах роли Сталина на VI съезде. Я эту статью читал  еще  в
гранках, и она мне понравилась.  Суслов  же  начал  гонения  на  Бурджалова.
Вообще, крупной ошибкой Хрущева было сохранение Суслова на его прежнем посту
- почти том же, что и при Сталине, только еще более ответственном,  ибо  при
Сталине он в области идеологии никогда не был на такой высоте, над ним стоял
член Политбюро, в которое он не входил.
   И вот Хрущев вдруг,  без  всякой  причины  снял  Кириченко  и  послал  на
периферию с понижением. Почему? Никакой оппозиции, никаких заметных  ошибок.
Игнатов еще интриговал, а этот ведь  нет!  А  падение  куда  ниже,  чем  для
Игнатова. Или история с  Фурцевой,  то  поднимал  ее,  как  только  мог,  то
наоборот. И все это без предупреждения, без предварительного разговора. Люди
узнавали, что они уже не в  Президиуме  ЦК  только  тогда,  когда  оглашался
список. У Фурцевой был сердечный приступ, и  она  пыталась  покончить  жизнь
самоубийством...
   То ценил - то не ценил, то верил - то не верил. Сам не знал почему.  Один
раз был курьезный случай: после съезда он на Пленуме огласил  список  членов
Президиума ЦК, в котором не оказалось Кириленко. Я в  перерыве  спросил:  "В
чем дело? Ты вроде не собирался его убирать". А он говорит:  "Как,  разве  я
его не назвал? Да, верно. Его, оказывается, нет  в  моем  списке.  Я  просто
забыл его вписать. Хорошо, что ты напомнил". Удачно вышло, что еще не успели
дать в газеты, вовремя исправили.
   А организационная чехарда? Как будто со Сталина брал пример.  Организация
совнархозов была правильной - это опять его несомненная заслуга, так как это
давало власть на местах и, что особенно важно,  -  в  республиках.  Так  что
совнархозы - очень хорошая  идея  Хрущева,  основанная  на  опыте  20-х  гг.
Невозможно и не нужно руководить всем из  центра,  бездумно  командовать.  И
ведь команды шли не только из правительства, но и от чиновников  общесоюзных
ведомств, которые создали  постепенно  -  при  попустительстве  или  участии
самого Хрущева. Новых бюрократических общесоюзных структур оказалось больше,
чем мы распустили в 1953-1954 гг. (Госстрой, Комитет по  печати  и  др.).  В
результате   ущемлялось   самолюбие   республик,   нарушались   их    права,
зафиксированные в Конституции. Республики даже автономии подчас не имели, не
то что суверенных прав, как записано.
   Политику  Хрущева  в  области  сельского  хозяйств   невозможно   оценить
однозначно. Да, много хорошего предпринял и провел, особенно в  первые  годы
после смерти Сталина. Мне однажды сказал с  какой-то  ревностью:  "Ну  уж  в
сельском хозяйстве-то я разбираюсь лучше тебя!"  Может,  в  чем-то  и  лучше
разбирался, не спорю, но сколько же органов новых Хрущев  придумал,  сколько
старых распустил, перестроил!.. Потом и новые распускал и  создавал  другие.
Людям на местах, наверное, невозможно было  уследить  за  этой  чехардой.  И
невозможно было работать  нормально.  Ведь  достаточно  в  одном  учреждении
постоянно менять руководителя, как оно дезорганизуется. А  тут  еще  хуже  -
новые  учреждения  с  другими  правами  и  функциями.  И,  конечно,   другие
руководители.  И  так  почти  каждый  год!  Укрупняли  колхозы,  забрасывали
деревни, делая их пустующими, вместо деревенского хлеба и молока, свежего  и
всегда под рукой, решили завозить из города. И, конечно, начались перебои  с
подвозом. Появились очереди за хлебом и  молоком  в  деревне  -  это  раньше
представить было невозможно!  Потом  начал  кампанию  за  передачу  скота  в
колхозные фермы - и опять ничего хорошего от этого не  получилось.  Чуть  не
отобрал приусадебные участки  у  колхозников,  чем  немедленно  поставил  бы
страну на грань голода. Вовремя его остановили, я в том числе.  Даже  затеял
превращение колхозов в совхозы без серьезного обоснования,  просто  с  целью
"заставить мужика работать". Исчерпал, видимо, все организационные  меры,  а
мужик все не работал. Экономические меры и стимулы он серьезно не понимал, а
ведь умный был человек. Но  не  хватало  образования,  политического  опыта,
глубины подхода. Как  правило,  у  него  преобладали  поверхностный  подход,
желание немедленно  свои  идеи  применить  в  жизни.  Такая  энергичность  и
напористость - бесценные качества, только направлялись они слишком часто  по
неправильному пути.
   А разделение партийных органов на местах на сельские и городские?  Вообще
неразбериха началась - кто за что отвечает и где.
   Все его перегибы - не только результат эмоциональности сверх всякой  меры
и непонимания, неспособности обдумывать вопросы со  всех  сторон.  Ко  всему
этому он просто зазнался после 1957 г., почувствовал вкус власти,  поскольку
ввел своих людей в Президиум и решил, что может ни с кем не  считаться,  что
все будут только поддакивать.
   Личные же отношения между мной и Хрущевым после 1957 г. как  раз  нередко
бывали натянутыми. Но для той группы, что начала борьбу против  него,  важно
было другое. Он болтал при всех, что надо, мол, расширять Президиум за  счет
молодых - Шелепина, Семичастного и других, называя в их числе даже  Сатюкова
(из "Правды"), Горюнова (из ТАССа), Аджубея, своего зятя (из "Известий").  И
долго ничего не  делал.  Конечно,  некоторые  из  этих  более  молодых  были
способными людьми. Но не все созрели для Президиума ЦК. А те, кто уже был  в
Президиуме, поняли, что он хочет такого состава, который по его указке будет
делать все что угодно. Правда, и прежний состав ему не перечил, кроме  меня.
Но принять большую группу новых означало, как  и  для  Сталина  в  1952  г.,
возможность легко и незаметно убирать любого. И они испугались.
   Это был 1964 год.
   Первые данные об опасности смещения у Хрущева появились от  сына  Сергея.
Как всегда в трудную минуту, он вызвал меня. У него  уже  побывал  по  этому
поводу Подгорный. Я сказал так: "Думаю, Брежнева и Подгорного пристегнули. А
в отношении Шелепина и Семичастного - я их не  знаю,  не  могу  судить".  Он
возражал: "Нет, в Шелепине и Семичастном я уверен!"
   Как он мог быть уверен, если обращался с людьми, как с  пешками?  Что  он
делал с Семичастным? Сначала утвердил  его  заворгом  ЦК  -  это  почти  что
должность секретаря ЦК. И вдруг послал вторым секретарем ЦК Азербайджана.  И
люди чувствовали себя неуверенно. А насчет Мжаванадзе? Сказал, что надо  его
менять. Тот вынужден был сказать об этом на Пленуме Грузии. В Пицунде он жил
на даче правительства Грузии, рядом с нашими государственными дачами, совсем
убитый. Я обещал поговорить с Хрущевым. Плавали однажды вместе в бассейне, и
я переубедил его. Сказал: "Куда спешить? Будет  съезд,  тогда  новый  состав
будет, тогда и сделаешь". Мжаванадзе остался, но стал его врагом.
   Он как будто нарочно создавал себе врагов,  но  даже  не  замечал  этого.
Многие маршалы и генералы - члены ЦК - были против него за  его  перегибы  в
военном  деле.  Например,  считал,  что   с   изобретением   ракет   авиация
окончательно теряет значение; что подводные лодки полностью заменят наземные
корабли, поскольку последние - плавучие мишени для  ракет.  Думал  только  в
масштабе большой войны, не учитывал особенности локальных войн. А именно они
и надвигались, так как после Карибского кризиса обе стороны поняли, что надо
избегать крайностей, которые могут незаметно подтолкнуть к  третьей  мировой
войне, притом ядерной. Американцы раньше нас  поняли,  что  локальные  войны
будут и именно к ним надо готовиться.
   Местные лидеры были раздражены чехардой, диктуемой из Москвы Хрущевым.  В
общем, многое, что ставилось ему в вину на Пленуме в октябре 1964  г.,  было
правильно. Все же я считал, что Хрущев - это тоже наш политический  капитал,
который нельзя так просто терять. Он еще мог быть полезен. Его  только  надо
было  одернуть,   поставить   на   место,   лишить   возможности   управлять
по-диктаторски, что имело место, по сути дела. Я это стал  видеть  отчетливо
после 1957 г.
   В некоторых вопросах он не соглашался со мной  только  потому,  чтобы  не
признать меня правым. Ну и потому, что не понимал. Например, я  еще  задолго
до войны, когда был наркомом снабжения, завел специальные хозяйства крупного
рогатого скота и овец. Их не доили, а выращивали только для  мяса.  Выписали
из Англии. Сталин тогда меня понял. А Хрущев отменил. "Вот, - говорит,  -  у
нас молока не хватает, а он их не доит. Надо всех доить". Но скот на мясо от
этого становится хуже и весит меньше. К тому же, я  завел  эти  хозяйства  в
степях, где не было рабочей силы. На  500  коров  можно  было  иметь  одного
пастуха. А доить - одна доярка на каждые 10 коров.
   Хрущев во  второй  половине  1950-х  гг.  их  соединил  в  молочно-мясные
хозяйства. Надо разъединять, а он объединил.  Воронов,  Председатель  Совета
Министров России, между прочим, меня понял, он со мной был согласен.  Сейчас
восстановили кое-что.
   Раньше, когда Хрущев работал на Украине, мы с ним мало  сталкивались.  Но
однажды столкнулись. Это было связано с  его  идеей  устанавливать  план  на
гектар земли.
   Я  уже  давно  ввел  бонификацию  и  ректификацию  при  сдаче   продукции
государству. Сталин даже однажды тост провозгласил: "За  твои  бонификации!"
Это были стимулы для повышения качества сельскохозяйственной продукции.  Для
зерна - процент влажности, для свеклы - процент  сахаристости,  влажности  и
т.д. Хрущев же вместо доплат за  хорошее  качество,  вычетов  -  за  плохое,
которые я вводил, ввел прием на вес - "за мужика  ратовал".  Но  это  с  его
стороны было не "за мужика", а за разложение мужика.
   Одно время он стал нападать на подсолнух, но удалось его убедить, что без
подсолнечного масла нам не обойтись.
   Надо сказать в его пользу - в Политбюро конца 1930-х гг. Хрущев был одним
из самых работящих. Много и активно работали он, Каганович и я.  Маленков  -
когда исполнял приказы  Сталина.  Молотов  был  барин,  не  любил  "черновой
работы", то есть предпочитал совещания, комиссии  и  указания.  Булганин  же
совсем не политик - случайно попал в высший  политический  орган  и  работой
себя не перегружал. Берия довольно ловко ухитрялся выполнять многие задания,
пользуясь  своим  положением   в   НКВД   и   МГБ.   Косыгин   был   опытным
хозяйственником, хотя в нем слишком сильна была жилка  администрирования.  В
политическом отношении он все же мало вырос за время работы в Политбюро  при
Сталине, и потом, с 1965 г., при Брежневе, он явно выпадал из команды -  это
к его чести надо сказать. Но, наверное, поэтому он побоялся меня поддержать,
когда  я  предложил  принять  предложение   адмирала   В.Ф.Трибуца,   актера
Н.К.Черкасова и министра Д.В.Павлова увековечить имя А.А.Кузнецова в связи с
тем, что в начале 1965 г. ему бы исполнилось 60 лет.
   Предлагалось присвоить Кузнецову звание Героя Советского Союза за оборону
Ленинграда, назвать его именем улицу в Ленинграде и установить бюст.  Письмо
мне передал  мой  младший  сын  Серго,  который  и  организовал  это  письмо
предварительно, написал текст и разослал его видным в  Ленинграде  людям.  Я
его ругал, что он не сделал этого раньше - при Хрущеве  это  было  бы  легко
пробить. А тут Суслов возразил, а  Косыгин,  на  мое  удивление,  промолчал:
видно, поддерживать меня было ему  нежелательно,  или  не  хотел  спорить  с
Сусловым. Кто-то еще усомнился, и  решение  не  прошло.  А  ведь  Косыгин  и
Кузнецов были и родственники, и друзья.
   В целом Политбюро до 1957 г. было более сильным  по  составу  работников,
чем после 1957 г.

   Внешней политикой Хрущев очень увлекся после смерти Сталина. Многое делал
правильно.  Например,  налаживал  отношения   с   развивающимися   странами,
нормализовал отношения с Югославией.  И  было  очень  разумно  именно  нашей
делегации во  главе  с  самим  Хрущевым  поехать  туда,  чтобы  хоть  как-то
загладить оскорбления в адрес этой страны со стороны Сталина.
   В середине 50-х  гг.  Хрущев  активно  выступал  за  разрядку,  но  скоро
похоронил ее военными действиями в Венгрии. Я возражал, а Суслов подначивал.
Хрущев же очень боялся цепной реакции,  вопрос  peшился,  пoкa  я  летел  из
Будапешта в Москву и не мог принять участия в его обсуждении.  Я  все  равно
высказался против, хотя войска уже вели бои в Будапеште.
   В вопросе о Берлине Хрущев также проявил удивительное  непонимание  всего
комплекса вопросов, готов был отказаться от  Потсдамских  соглашений  и  обо
всем этом осенью 1958 г. заявил в публичном выступлении без предварительного
обсуждения в Президиуме ЦК и Совете Министров. Это само по себе вообще  было
грубейшим нарушением партийной дисциплины. Я  сразу  же  поставил  вопрос  и
попросил присутствовавшего Громыко (он не был тогда в  Политбюро)  высказать
мнение МИДа. Тот что-то промычал нечленораздельное. Я повторил вопрос -  тот
опять мычит: видимо, не смел противоречить Хрущеву, но и не хотел  взять  на
себя ответственность  за  такой  шаг.  Я  долго  тогда  говорил  о  значении
Соглашений, перечислил возможные отрицательные для нас последствия отказа от
них, настаивал на том, что в спешке  такие  вопросы  решать  недопустимо!  В
конечном  итоге  предложил  отложить  обсуждение  на  неделю,   обязав   МИД
представить свои  соображения  в  письменной  форме.  Хрущеву  пришлось  это
принять. Остальные просто молчали. Зато когда выходили, Булганин мне шепнул:
"Ты уже выиграл!"
   После этого Хрущев стал меня уговаривать поехать в  США,  чтобы  рассеять
враждебную конфронтацию,  возникшую  в  результате  его  же  речи.  Я  резко
возражал: "Ты затеял, ты и поезжай! Кстати, меня никто не приглашает  туда".
-  "Нет,  мне  нельзя.  Я  первое  лицо.  Поезжай  как  личный  гость  посла
Меньшикова. Ведь все же знают, что он был долгое время твоим заместителем во
Внешторге. Возьми младшего сына, чтобы подчеркнуть частный характер поездки.
А он поработает твоим личным секретарем". В общем, пришлось ехать  в  первые
же дни нового, 1959 г.
   Очень хорошо прореагировал Хрущев на мои  предложения  установить  тесные
отношения с Кубой после моей первой поездки туда  в  феврале  1960  г.  А  в
Нью-Йорке во время сессии  Ассамблеи  ООН  в  сентябре  1960  г.  он  сделал
блестящий ход, поехав к Фиделю Кастро в гостиницу в негритянский район,  где
тот остановился. Такие вещи Хрущев умел делать очень хорошо.
   Казалось, выводы из своей берлинской авантюры он сделал.
   Но в мае того же  1960  г.  Хрущев  опять  "похоронил  разрядку",  раздув
инцидент  с  самолетом-разведчиком  У-2.  Так  нельзя   было   поступать   с
Эйзенхауэром. Тот честно взял на себя ответственность, хотя мог бы  этого  и
не делать. Сама поездка Хрущева в США в  сентябре  1959  г.  давала  хороший
старт разрядке, и ответный визит Эйзенхауэра  в  1960  г.  закрепил  бы  эту
тенденцию ввиду большого авторитета Эйзенхауэра в США, у нас и во всем мире.
Другим в Америке было бы нелегко повернуть обратно после него.  Даже  Даллес
готов был к переменам, как я убедился в  январе  1959  г.  (хотя  он  вскоре
скончался).
   Но из-за того, что наши ракеты наконец случайно сбили У-2, Хрущев устроил
непозволительную истерику. Заставил всю Европу,  жаждавшую  разрядки  (может
быть, кроме ФРГ, в тот период),  уговаривать  его  в  Париже.  А  он  просто
наплевал на всех, включая де Голля, занявшего независимую  от  США  позицию.
Так что он виновен в том, что отодвинул  разрядку  лет  на  пятнадцать,  что
стоило нам огромных сре