речался  с  коммунистами  и  беспартийными  рабочими
города, с их активом.
   Наступил наконец и день 5 октября. Как только  началось  заседание  бюро,
стало ясно, что члены бюро уже знают от Кремницкого  о  нашем  разговоре,  о
моей  позиции  и  вопрос  этот  ими  обсужден  и  предрешен.  Одним  словом,
обстановка складывалась таким образом, что для меня в бюро губкома работы не
было.
   Все это меня возмутило, но я сдержался и спокойно сказал, что, не включая
меня в работу бюро губкома, они  фактически  отменяют  решение  ЦК.  Поэтому
необходимо, чтобы губком  сообщил  о  создавшемся  положении  в  ЦК  партии,
решение которого о назначении в Нижний я, таким образом, не  могу  выполнить
не по своей вине. "Сам этого делать я не буду", - решительно заявил я членам
бюро и действительно ничего тогда не написал в ЦК.
   Такая позиция, видимо, смутила губкомовских руководителей, и  они  решили
вынести вопрос о пополнении состава губкома на окончательное решение  своего
пленума, приняв при этом такое постановление: "За  выбытием  тт.  Кузнецова,
Хахарева и Романова  предложить  губкому  ввести  тт.  Фадеева,  Батырева  и
Микояна,   последнего   согласно    предложению    ЦК".    Такая    оговорка
свидетельствовала о  желании  местных  руководителей  "подставить"  меня  на
выборах.
   Когда через три  дня  на  пленуме  губкома  стал  обсуждаться  вопрос  "о
пополнении бюро губкома", в поддержку моей  кандидатуры  выступили  и  очень
уважаемый  в  Нижнем  старый  член  партии  Таганов,  и  молодой   секретарь
Городского райкома, член губкома Иконников. Но  четыре  члена  бюро  губкома
(Челышев, Ханов, Храмов  и  Воробьев)  высказались  против  моего  избрания,
ссылаясь на то, что мне будет дана другая работа. При голосовании из  десяти
членов пленума губкома только двое поддержали мою кандидатуру.
   Правда, на этом же заседании меня кооптировали в состав членов губкома  и
рекомендовали в состав президиума губисполкома. Таганов и  Иконников  внесли
даже предложение о моем назначении председателем губисполкома, поскольку эта
должность была тогда свободна. Однако и на этот  пост  местные  руководители
имели свою кандидатуру - Ханова. При голосовании я опять получил два голоса,
и Ханов стал председателем губисполкома.
   Помню,  как  поразило  меня,  приехавшего   с   Кавказа,   отсутствие   у
нижегородских руководителей чувства  элементарного  гостеприимства.  Мне  не
предоставили ни квартиры, ни даже комнаты  в  гостинице.  Меня  явно  хотели
выжить. Какое-то время я ночевал в общежитии для приезжих, где получил койку
в общей комнате. Уже потом, как члену президиума губисполкома, мне  выделили
служебную комнату в здании губисполкома, куда я и перебрался  из  общежития.
Здесь работал и тут же ночевал, используя стол вместо кровати, как  когда-то
в Баку. Только через месяц мне наконец-то  предоставили  хорошую  комнату  в
доме бывшего нижегородского губернатора, где в квартире  с  общей  кухней  и
ванной жили пять других работников губкома и губисполкома (Таганов, Карклин,
Залкинд, Троицкий и Столбов).
   Мое настроение тех дней хорошо передает письмо, посланное мною 14 октября
1920 г. Екатерине Сергеевне Шаумян. (Мне приятно отметить, что это и  другие
письма   бережно   хранились   Екатериной   Сергеевной.   В    день    моего
семидесятипятилетия сын Шаумяна Сергей  подарил  мне  их,  доставив  большую
радость.) "Как и следовало ожидать, - писал я, - здешние  "верхи"  сразу  же
заняли ко мне скрыто  враждебную  позицию  как  к  "назначенному  генералу",
который хочет ими  "верховодить".  И  в  общем  создалась  очень  неприятная
обстановка. В первые дни мне никакой работы не давали, и после десятидневных
размышлений  они  решили,  пользуясь   решениями   последней   Всероссийской
конференции о назначенстве, вопреки направлению ЦК дать мне такое место, где
бы я не мог влиять и руководить партийной  работой.  Они  назначили  меня  в
президиум губисполкома. И если целых  десять  дней  у  меня  не  было  почти
никакой работы, то за последние два-три дня дел появилось  много:  мне  дали
самые  важные  и  трудные  отделы  губисполкома  -  совнархоз,   финансовый,
продовольственный и земельный  отделы,  а  также  гублеском,  губтоп  и  пр.
Работаю, посмотрим, что из этого выйдет".
   На  меня  возложили  также  руководство  губернской  газетой,  проведение
кампании  "помощь  фронту",  а  в   начале   ноября   назначили   заведующим
агитпропотделом губкома, поручили вдобавок  руководство  союзом  молодежи  и
национальным отделом.
   Ни от каких обязанностей,  которые  мне  предлагали,  я  не  отказывался,
только удивлялся, что за человек Ханов!  Все  экономические  отрасли  работы
исполкома он взвалил на мои  плечи.  Работой  ЧК  и  губвоенкома  руководило
непосредственно бюро губкома.  Отдел  образования  возглавлял  член  губкома
Таганов - учитель, хорошо знающий свое дело. Самому же  Ханову  практических
дел, по существу, не оставалось.
   Я предполагал тогда, что он перегружает меня или для  того,  чтобы  иметь
козла отпущения на случай обнаружения недостатков в  работе,  или  по  своей
лености, о чем ходили слухи, а возможно, что и по двум этим причинам, вместе
взятым.
   Как бы то ни было, но я, что называется, с головой окунулся  во  всю  эту
груду порученных дел. Со многими из  них  я  столкнулся  тогда  впервые.  Не
чувствуя себя достаточно подготовленным, чтобы решать их  самостоятельно,  а
тем более с ходу, я -  в  особенности  в  первое  время  -  старался  больше
прислушиваться к тому, что  предлагали  практические  работники.  Работал  с
увлечением,  чувствуя,  как  обогащает  меня  эта   кипучая   многосторонняя
деятельность. И хотя проработал  в  губисполкоме  сравнительно  недолго,  но
должен  сказать,  что  приобрел  там  довольно  большой  практический   опыт
хозяйственного руководства, который во многом пригодился в дальнейшем.
   Приближалась третья годовщина Октябрьской революции. Положение  в  Нижнем
было тяжелое. С продовольствием было очень трудно. В Баку,  например,  я  не
видел такой нехватки продуктов питания. И все же, повторяю, основной  костяк
канавинских, сормовских и других рабочих губернии твердо стоял за  Советы  -
за свою власть. Они работали в заводских цехах по полторы  и  по  две  смены
подряд. Зачастую они выходили еще и на воскресники. В  ту  пору  можно  было
увидеть такие объявления в газете: "Назначается воскресник по распилке  дров
для детских домов. Всем ячейкам РКП  Городского  райкома  в  полном  составе
прибыть в воскресенье к 9 часам утра в помещение Горрайкома, где будут  даны
пилы, топоры и назначения на работу".
   Было в те дни и холодно и голодно. Не хватало сил. А затянут какую-нибудь
революционную песню или шутник какой-нибудь развеселит людей - вроде  и  сил
прибывает и будто теплей становится. Навсегда запомнил я эту бодрость  духа,
стойкость и революционную сознательность нижегородских рабочих.
   Напряженное положение создалось в ту  осень  и  в  военном  гарнизоне.  В
казармах находилось свыше 50 тыс. красноармейцев. Это были  войска  Запасной
армии республики и Приволжского военного округа. Среди них почти 17  тыс.  -
бывшие дезертиры, вновь возвращенные в армию.
   Плохо было со снабжением гарнизона: в первую очередь  довольствие  шло  в
действующую армию. В казармах невероятная теснота, скученность,  не  хватало
матрацев, постоянные перебои с кипятком, освещением. Не все были  обеспечены
теплой одеждой и особенно обувью, даже лаптей не хватало. Все  это  вызывало
среди  красноармейцев  сильное  недовольство.  А  командование  во  главе  с
начальником  гарнизона  губвоенкомом  Ительсоном,  не  считаясь  ни  с  чем,
внедряло  солдатскую   муштру,   систематически   проводило   длительные   и
утомительные учения на холоде, не сообразуясь  с  физическими  возможностями
бойцов.
   Положение становилось все более напряженным. Вскоре после моего приезда в
Нижний на бюро губкома был поставлен вопрос  "О  настроениях  в  гарнизоне".
Чтобы  усилить  политическое  влияние  в  Запасной   армии,   губком   решил
использовать   самые   разнообразные   формы   агитации.   В   октябре   для
красноармейцев была организована "живая газета". В  ней  участвовали  многие
работники губкома и губисполкома,  журналисты  из  "Нижегородской  коммуны",
артисты  городского  театра.  Однако  наладить  положение  в  гарнизоне   не
удавалось. Условия жизни красноармейцев  оставались  тяжелыми.  Звучали  все
более тревожные речи. В казармах  появились  рукописные  прокламации  против
большевистских Советов.
   В этих сложных условиях Городской райком партии по своей инициативе решил
провести районную беспартийную конференцию. Этим немедленно  воспользовались
эсеры  и  меньшевики.  Они  выдвинули  делегатами  на  конференцию  наиболее
недовольных, предварительно подготовив их.
   Конференция открылась 31 октября в здании городского театра  (ныне  Театр
драмы имени  Горького).  Я  наблюдал,  с  какой  угрюмой  сосредоточенностью
посланцы красноармейских частей заполняли зал. По  тому,  как  они  занимали
ложи,  амфитеатр,  балкон,  размещаясь  какими-то   кучками,   чувствовалась
невидимая рука "дирижера".
   Открывая   конференцию,   секретарь   Горрайкома   Иконников   никак   не
предполагал, что произойдет дальше. В ответ на  его  предложение  о  составе
президиума зал зловеще зашумел. Раздались выкрики: "Большевиков не надо!"  В
результате в президиум избрали только беспартийных, но среди них, как  потом
выяснилось, оказались и меньшевики.
   Однако это не помешало выступить с докладом о текущем моменте и о  помощи
фронту стойкому большевику  Шмелеву.  Шмелев  -  умный  оратор.  Говорил  он
просто, доходчиво, со своеобразным нижегородским говорком. Вслед за  ним  на
сцену один за другим стали подниматься заранее подготовленные меньшевиками и
эсерами делегаты от частей. Они выходили в потрепанных шинелях, в лаптях.
   Все ораторы приводили вопиющие  факты  из  жизни  своего  гарнизона.  Они
говорили, что красноармейцы не получают установленных  норм  продовольствия,
обуви и одежды. Многие казармы не отапливаются, в  окнах  нет  стекол.  Спят
зачастую на голых нарах, без тюфяков.  Помещения  переполнены,  бездействует
водопровод, бойцы не имеют возможности вымыться  в  бане,  госпитали  забиты
больными.
   Обстановка в зале накалялась.  С  мест  то  и  дело  раздавались  злобные
выкрики.  Когда  Иконников  предложил  продолжить  конференцию  в  один   из
ближайших дней, раздался свист,  топот  ног.  Из  амфитеатра  кричали,  чтоб
немедленно голосовалась резолюция по докладу.
   Первой на голосование шла резолюция,  предложенная  Горрайкомом.  Она  не
прошла. После этого президиум поставил на голосование  следующую  резолюцию:
"Заслушав  доклад  о  текущем  моменте,  районная  беспартийная  конференция
постановляет: принимая во внимание положение страны,  требовать  прекращения
войны и роспуска армии, а борьбу с врагами вести словами, а не оружием".
   Мы, небольшая группа большевиков, сидели в зале все вместе и впервые  так
близко - лицом к лицу - столкнулись с ситуацией, когда  коммунисты  потеряли
политическое влияние на  представителей  гарнизона,  а  эсеры  и  меньшевики
сумели  повести  конференцию  за  собой  и  добиться   принятия   резолюции,
направленной фактически против нашей линии.
   Во время перерыва, когда  мы  обсуждали  все  эти  вопросы,  председатель
губисполкома Ханов, не  отличавшийся  особой  политической  дальнозоркостью,
внес предложение  дать  команду  чекистам  оцепить  зал,  провести  проверку
делегатов, арестовать смутьянов, а саму конференцию считать  распущенной.  И
я, и Иконников, и другие товарищи категорически отвергли его предложение.
   Члены губкома и президиума губисполкома решили  немедленно  обратиться  к
рабочим города,  чтобы,  опираясь  на  их  помощь,  оказать  воздействие  на
красноармейскую массу гарнизона. Обращение встретило самый дружный отклик  и
поддержку. На заводах подобрали  коммунистов,  наиболее  подготовленных  для
массовой политической работы. Многих из них направили  в  казармы  вместе  с
женами, чтобы помочь привести в порядок казарменные помещения,  организовать
уборку, стирку, застеклить  окна,  наладить  питание,  отопление.  Подобрали
хороших, знающих,  вдумчивых  пропагандистов,  которые  смогли  бы  добиться
необходимого перелома в настроениях.
   3 ноября зал театра заполнили делегаты гарнизона. Но среди них  появились
уже и новые люди из частей, которые не  присылали  своих  представителей  на
первое  заседание,  и  посланцы  заводов,  работавшие  в   казармах.   Общая
обстановка на конференции была уже не  так  накалена,  как  в  первый  день.
Рабочие поделились своими впечатлениями о  посещении  казарм,  рассказали  о
том, что сделано для улучшения быта красноармейцев.
   В   настроениях   большинства   делегатов   конференции   уже   наметился
определенный перелом. Мы  решили  дать  возможность  высказаться  всем,  кто
хотел:  это,   несомненно,   внесло   определенное   успокоение.   Заседание
продолжалось несколько часов.
   Когда приступили к голосованию  новой  резолюции,  откуда-то  из  зала  в
президиум   поступила   записка   без    подписи,    с    поправками    явно
антибольшевистского направления. Красноармейцы  зашумели:  "Кто  предлагает?
Пусть выйдет на сцену!"
   И тогда около стола президиума появился человек, один вид которого  решил
исход "поединка". Перед голодными, оборванными людьми стоял субъект в  шляпе
и галошах. Ему не дали сказать ни слова, раздались свист  и  крики:  "Долой!
Снимай шляпу! Скидывай галоши!" Значительным большинством  голосов  отвергли
его поправку и приняли новую резолюцию. Мы победили, но  успокаиваться  было
рано: предстояло сделать еще очень многое, чтобы по-настоящему нормализовать
положение в гарнизоне.

   Глава 10
   ПРИЗНАНИЕ ЧУЖАКА
   Сразу после конференции состоялся пленум губкома партии.  Я  выступил  на
пленуме довольно резко. Напомнил, что о положении в гарнизоне и о  возможном
там контрреволюционном выступлении своевременно  предупреждал  на  заседании
губкома  начальник  особого  отдела  ЧК  Бурцев,  но  члены   бюро   губкома
недооценили тогда всей серьезности создавшейся обстановки. Принятые  решения
не  были  выполнены  командованием  гарнизона,  губком  же  не  проверил  их
исполнение.
   Вспоминая сейчас все это, хочу сказать, что в губкоме работали в общем-то
неплохие люди, но очень уж неопытные. Поэтому-то они и растерялись поначалу.
Но  перед   лицом   реальной   опасности   товарищи   проявили   необходимую
сплоченность. У большинства  из  них,  казалось,  не  осталось  и  следа  от
групповщины. Тут же на пленуме они, например, по своей инициативе предложили
"ввиду сложившегося положения" включить Иконникова  и  меня  в  состав  бюро
губкома.
   По моему  предложению  приняли  решение  "отстранить  военкома,  сместить
начальника политотдела, сменить часть комсостава, изъять ненадежный, вредный
элемент из гарнизона".
   Решение, конечно, необычное, даже, можно сказать, чрезвычайное.  Сместить
военкома мог только командующий войсками Запасной армии Гольдберг, но  он  в
тот момент находился в Казани, а  сложившаяся  у  нас  обстановка  диктовала
необходимость принятия срочных мер. Поэтому президиум губисполкома пошел  на
этот незаконный с формальной стороны шаг. Новым военным комиссаром назначили
Барского, а начальником политотдела - Иконникова.
   Смещение  губвоенкома  по  решению  нашего  губисполкома  вызвало  резкий
протест Гольдберга. Он запретил  военкому  Ительсону  сдавать  дела,  и  тот
отказался нам подчиниться. Тогда  я  внес  предложение  временно  арестовать
губвоенкома и начальника политотдела, что ЧК и было сделано. Принимая  такое
крайнее решение, мы, конечно,  хорошо  понимали,  что  рискуем  попасть  под
трибунал. Но мы решили, что это лучше, чем бездействовать  в  такой  опасной
обстановке.
   Гольдберг немедленно обратился с жалобой на нас в Реввоенсовет, ЦК и СТО.
Через  день  в  Нижний  прибыла  из  Москвы  чрезвычайная   межведомственная
комиссия, которую возглавлял член Реввоенсовета  республики  Данишевский.  В
состав комиссии входили Катанян (от ЦК  партии),  Резовусский  и  Плятт  (от
ВЧК), а также Пузицкий  (от  Ревтрибунала  республики)  -  люди,  облеченные
большими полномочиями. Приехал из Казани и Гольдберг. Чрезвычайная  комиссия
в Нижнем несколько дней изучала обстановку, ежедневно встречаясь с партийным
и советским активом.
   Не скрою, все это время мы очень волновались. И успокоились только  после
того, как узнали, что в результате комиссия не только не предала  нас  суду,
но и оправдала все наши действия. А вскоре мы узнали, что и Владимир Ильич с
пониманием отнесся ко всем нашим вынужденным действиям.
   Через несколько дней губком  снова  вернулся  к  рассмотрению  вопроса  о
гарнизоне. Барский и Иконников доложили, что  общее  положение  в  гарнизоне
улучшилось. На этом же заседании губкома Кремницкий сообщил, что,  поскольку
Храмов и он, Кремницкий, отзываются из Нижнего, а  член  бюро  Челышев,  как
член ЦКК, должен работать в Москве, надо  избрать  новый  постоянный  состав
губкома. Он назвал кандидатуры Ханова, Козина, Микояна, Попова  и  Жеханова.
Первых трех избрали единогласно.
   Вскоре из Москвы вернулся старый большевик Ищенко.  На  бюро  губкома  он
рассказывал: "Я доложил Совету Обороны о создавшихся настроениях  в  Нижнем.
Ленин  отнесся  к  этому  вопросу  серьезно.   Отношение   Троцкого   -   не
сочувственное. Сделал я доклад и секретарю ЦК Крестинскому. Все это  оказало
влияние на выезд в Нижний комиссии Данишевского. Все  было  уже  предрешено,
поскольку Ленин не возражал против действий местных органов".
   Итак, дело было закончено. Неожиданно для нас Гольдберг,  увидев  все  на
месте собственными глазами, предал суду трибунала почти всех членов прежнего
руководства гарнизона.
   Уже много позже узнали мы о любопытном факте. Оказывается,  за  несколько
дней до  тревожных  событий  в  нашем  гарнизоне  некоторые  белогвардейские
газеты, выходившие за рубежом,  уже  сообщали  о  военном  мятеже  в  Нижнем
Новгороде и о создании там эсеровского правительства.
   По существу, события, происходившие осенью 1920  г.  в  Нижнем,  отражали
настроения, уже тогда назревавшие  в  ряде  районов  и  вылившиеся  затем  в
кронштадтский  мятеж,  который  начался   под   лозунгом   -   "Советы   без
большевиков!".
   Нарастание таких настроений своевременно не учли партийные организации ни
в Нижнем Новгороде,  ни  в  Кронштадте.  Но  в  Нижнем  они  начались  не  с
организованного мятежа, а с выражения резкого недовольства,  с  которым  нам
удалось справиться мирным путем. В Кронштадте  же  эти  настроения,  вовремя
недооцененные  местной   партийной   организацией,   вылились   в   открытый
контрреволюционный мятеж, который пришлось ликвидировать силой оружия.
   В Нижний ко мне пришла радостная весть, что 29 ноября  1920  г.  на  моей
родине в Армении провозглашена Советская власть. 2 декабря 1920 г.  "Правда"
опубликовала телеграмму Ленина председателю  Военно-революционного  комитета
Армении Саркису Касьяну. VIII  съезд  Советов  от  имени  молодой  Советской
Армении приветствовал Тер-Габриэлян - первый председатель СНК республики.
   Победа Советской  власти  в  Армении  означала  возможность  установления
неразрывного союза с Советской Россией, что являлось  единственной  надежной
гарантией самого физического существования армян.
   Армения в течение  многих  веков  подвергалась  многократным  завоеваниям
иностранных  захватчиков,  грабивших  и  разрушавших  накопленные  армянским
народом богатства его материальной и духовной культуры. Сотни тысяч армян не
раз подвергались прямому физическому истреблению. Многие из них  погибали  в
неравном бою  с  захватчиками.  Тысячи  талантливых  армян  -  мастеровых  и
квалифицированных рабочих - наси