постановки вопроса, стал изворачиваться, юлил, говорил, что  редактор
сам добавил эту фразу, у него в статье ее не было: "Видимо,  редактор  хотел
придать статье сенсационный характер  и  на  этом  заработать".  Я  уточнил:
"Подпись ваша стоит под  статьей?"  Он  не  мог  ничего  ответить,  краснел,
мямлил.
   Надо сказать, после этого случая  в  его  выступлениях  о  наших  беседах
никаких искажений или выдумок не было.

   Глава 41
   ЧТО Я ОЖИДАЛ
   ПОСЛЕ ВОЙНЫ
   Атмосфера в руководстве партией и страной во время Великой  Отечественной
войны настолько хорошо в целом сложилась, что я исключал  возможность  того,
что после войны в какой-то, даже  в  малой  степени  повторится  истребление
руководящих кадров и необоснованные репрессии.  Во-первых,  обстановка  была
уже другая. Война оказалась  большой  школой  для  политического  воспитания
десятков миллионов людей, да и их пребывание в Западной  Европе  в  связи  с
освобождением от фашизма  также  вносило  что-то  новое  в  настроение.  Они
увидели, какой уровень жизни там  существует,  и,  возвратившись  с  фронта,
стали другими людьми - с более широким кругозором, с  другими  требованиями.
Это создавало благоприятные условия для дальнейшего развития нашей страны  и
было препятствием для произвола. И надо сказать, что в  армии,  несмотря  на
строгость дисциплины, вполне правильной и законной на самом фронте, в боевых
действиях, действовал  какой-то  товарищеский  демократизм,  который  обычно
возникает во время длительной и тяжелой войны.
   Боевая обстановка и совместные действия в годы войны в тылу и  на  фронте
сближали и  положительно  влияли  на  общественное  развитие  нашей  страны.
Учитывая это, а также эволюцию характера и поведения Сталина, я полагал, что
начнется процесс демократизации в стране и партии, что как минимум, вернемся
к тем демократическим формам отношений в партии и отчасти в стране,  которые
были до 1929 г., и пойдем дальше. Я даже  был  уверен  в  этом,  и  какое-то
чувство радости сопровождало меня. Я вновь почувствовал доверие и  дружеское
отношение к Сталину, тем более что всю войну Сталин  доверял  мне  в  делах,
которые мне поручались. У меня  почти  не  было  с  ним  столкновений  -  ни
открытых, ни скрытых.
   Я ожидал изменения политики и в отношении деревни.  Я  понимал  и  считал
правильным, что индустриализация перед войной и в ходе самой войны вынуждала
идти на большие изъятия, которые мы совершали в отношении  деревни.  Деревня
давала городу по крайне низким заготовительным ценам хлеб,  мясо,  молоко  и
другие продукты, но долго это продолжаться не  могло.  Может  быть,  год-два
после войны это придется продолжать, считал я, потому что сильно обеднели мы
в войну, но когда восстановительный послевоенный процесс  даст  значительные
успехи, в первую очередь нужно будет поднимать крайне низкие заготовительные
цены, унаследованные фактически  с  конца  20-х  годов,  когда  существовали
ножницы между ценами на сельскохозяйственные и промышленные товары.
   Теперь этого терпеть было вовсе нельзя. Я,  правда,  об  этом  ни  с  кем
своими  мыслями  не  обменивался  до  момента,  когда  это  можно  было   бы
осуществить. Я настолько верил в разум Сталина, что думал: он поймет  -  эта
задача вполне осуществима и необходима. Я даже не  сомневался  в  правильном
разрешении этого вопроса. Но постепенно пришлось  разочароваться  и  в  этих
своих надеждах, и в самом Сталине в этом отношении.
   У меня вновь возникло чувство недоверия к его  разуму  и  его  действиям.
Более того, некоторые  нетерпимые  черты  его  поведения  стали  еще  острее
проявляться в конце и после войны.
   Удручающее впечатление на меня произвело то, что Сталин добился выселения
целых  народов  -  чеченцев,   ингушей,   калмыков,   карачаевцев,   балкар,
кабардинцев, немцев Поволжья и других - с их исконных земель  в  европейских
районах и в Закавказье, а также татар из Крыма,  греков  из  Закавказья  уже
после того, как немцы были изгнаны с территорий, где проживали эти народы.
   Я возражал против этого. Но Сталин объяснял это тем, что эти народы  были
нелояльными к  Советской  власти,  сочувствовали  немецким  фашистам.  Я  не
понимал, как можно было обвинять целые народы чуть ли не в измене, ведь  там
же  есть  партийные  организации,  коммунисты,  масса  крестьян,   советская
интеллигенция! Наконец, было много мобилизовано в армию, воевали на  фронте,
многие представители этих народов получили звания Героев Советского Союза!
   Но Сталин был упрям. И он настоял на выселении всех до единого с  обжитых
этими народами мест.
   Это было невероятным, особенно  со  стороны  человека,  который  славился
знатоком национального вопроса, проводником ленинской национальной политики.
Это было отступлением от классового подхода в решении национального вопроса.
Нельзя обвинять всю нацию в измене, хотя, может быть, и были,  как  и  среди
русских или украинцев, армян  и  других,  какие-либо  реакционные  элементы,
затем перешедшие в услужение к немцам. Но это были единицы,  их  можно  было
установить, разыскать, расследовать их дела.
   Дело переселения народов  Сталин  поручил  Серову,  заместителю  Берия  -
бывшему наркому внутренних дел Украины, которому  были  даны  неограниченные
полномочия по организации выселения. В течение суток-двое загружались вагоны
и отправлялись в другие места. Была такая высокая  организованность  в  этом
деле, которую, конечно, нужно было бы применять в другом деле, а не в  таком
позорном. Серов дошел даже до того, что представил к наградам тех офицеров и
военнослужащих, которые осуществляли эту операцию, и  эти  награды  были  им
вручены.
   Только после смерти Сталина отменили Указ о награждении и  лишили  наград
этих офицеров и военнослужащих. Это предложение было внесено мною.  И  после
смерти Сталина была организована  комиссия  под  моим  председательством  по
возвращению на родину, в родные места, необоснованно выселенных народностей,
по восстановлению их государственности,  за  исключением  крымских  татар  и
немцев Поволжья.
   Главная  причина,  почему   не   была   восстановлена   Крымско-Татарская
автономная республика, заключалась в следующем: территория ее была  заселена
другими народами, и при возвращении татар  пришлось  бы  очень  много  людей
снова переселять. Кроме  того,  крымские  татары  были  близки  к  казахским
татарам, да и к узбекам. Они хорошо устроились в новых районах, и Хрущев  не
видел смысла вновь их переселять, тем более что Крым вошел в состав Украины.
Но татарская интеллигенция не могла смириться с потерей Крыма  и  еще  долго
добивалась возвращения.
   А немцы Поволжья хорошо освоились на целинных землях  Казахстана,  хорошо
работали там, и Хрущев считал, что не было большого  смысла  их  переселять,
кроме того, чтобы вернуть их туда, где жили их предки. Президиум ЦК  с  этим
согласился.
   Итак, после смерти  Сталина  многое  было  исправлено,  но  не  все  было
возможно сделать.
   Перед войной  я  не  помню  каких-то  особых  фактов  нарушения  Сталиным
национальной политики в стране, кроме закрепления границ между республиками,
не всегда отвечающими реальному расселению народов, а также  одного  важного
факта, который своими корнями связан с главной ошибкой  Сталина,  осужденной
Лениным, - это попытка  низвести  самостоятельные  советские  республики  до
положения бесправных автономий. В новой Конституции была закреплена  крайняя
централизация не только в  тех  областях,  в  которых  централизация  нужна,
например, военное дело, финансы, внутренняя торговля, капитальные  вложения,
политика зарплаты, политика в отношении крестьянства.  Но  он  создал  новые
союзные  наркоматы,  которые  подчинили  себе  республиканские,  хотя  такое
положение в свое время  считалось  нецелесообразным  и  неправильным.  Более
того, в Конституции был  записан  пункт,  внести  который  уговорил  Сталина
Вышинский, который в связи с политическими  процессами  стал  играть  видную
роль и сблизился со Сталиным. Возможно, была инициатива и самого Сталина, но
и в том и в другом случае без желания Сталина это сделать было невозможно. В
этом пункте было записано, что республики лишались права иметь свои  кодексы
законов и должны были пользоваться единым кодексом союзных законов. Это было
большим ущемлением суверенных прав республик и совершенно неразумным  делом.
К счастью, последнее решение осталось только на бумаге, потому что события и
репрессии 1937-1938 гг., война и послевоенные события не  позволили  принять
Всесоюзный кодекс законов. Поэтому фактически продолжали действовать  старые
кодексы. Зачем, скажем, какого-то узбека или грузина нужно  было  судить  по
закону союзному, а не именем закона своей республики? Ведь  ошибки  судов  и
недостатки   самих   законов   народы   республик    приписывали    союзному
правительству. А ведь от этого не польза, а  вред.  Вообще,  республиканские
кодексы законов были близки к союзным, ибо республики  понимали,  что  нужно
единство в политике. И партия во всех вопросах имела  возможность  оказывать
свое влияние там, где проявлялись какие-то ошибки. Поскольку  эта  статья  в
Конституции после  смерти  Сталина  оставалась  в  силе,  Ворошилов,  будучи
Председателем Президиума Верховного Совета СССР, во исполнение  этой  статьи
подготовил союзный Уголовный кодекс и внес его на рассмотрение Президиума ЦК
КПСС с тем, чтобы затем, утвердив его в Верховном Совете, принять Всесоюзный
кодекс и фактически отменить существовавшие  кодексы  республик.  Тогда  мне
удалось, опираясь на поддержку Хрущева и  Булганина,  добиться  отмены  этой
статьи Конституции и принятия другого пункта,  согласно  которому  Верховный
Совет  СССР  устанавливает  только  основу   законодательства,   а   кодексы
принимаются союзными республиками. Это позволяло кроме сохранения суверенных
прав  народов  республик  в  этой  области  учитывать  и  их   специфические
особенности.
   Все мои надежды на демократизацию режима постепенно развеивались. Даже  в
руководстве  партии  правильно  установленные  во  время  войны  нормы  были
попраны. Хотя товарищеская атмосфера работы в руководстве ни в  коем  случае
не принижала роли Сталина. Наоборот, мы почти во  всех  случаях  собственные
предложения, оформленные за подписью Сталина, приписывали  целиком  Сталину,
не декларируя, что автором является  не  Сталин,  а  другой  товарищ.  И  он
подписывал, иногда внося поправки, а иногда и этого не делая, даже иногда не
читая, так как доверял.
   Эта атмосфера изменилась. Интриган Берия знал слабые  стороны  Сталина  и
сумел  вовремя  этим  воспользоваться.  Сталин  стал  редко   выступать,   и
выступления его были сплошной демагогией. Разве он мало говорил о критике  и
самокритике? Об ответственности лиц за свои действия, независимо от того, на
каком посту они находятся? О демократии партийной и советской? О законности,
о ее  соблюдении  во  всем?  А  ведь  сколько  невероятных  беззаконий  было
совершено с его согласия или по его  прямому  указанию,  особенно  в  период
1937-1938 гг., а точнее, начиная с 1936 г. по 1940 г., а затем после войны -
это позорное "ленинградское дело", приведшее  к  расстрелу  члена  Политбюро
Вознесенского, секретаря ЦК  партии  Кузнецова,  Председателя  Правительства
Российской Федерации Родионова, секретаря  Ленинградского  обкома  партии  и
председателя  Ленинградского  облисполкома  и   ряда   других   лиц,   позже
реабилитированных  как  совершенно  невиновных.  Или   репрессии   населения
пограничных регионов, от Эстонии  до  Грузии.  Или  "дело  о  космополитах",
аресты и убийства видных евреев, "дело врачей".
   Не возродилась после  войны  демократия  даже  в  партии.  В  отличие  от
ленинских порядков во время войны не было  созвано  ни  одного  Пленума  ЦК.
Более того, созванный по требованию  членов  Политбюро  Пленум  ЦК  в  конце
сентября 1941 г., несмотря на то что большинство членов  Политбюро  прибыло,
не был открыт, и Сталин не счел нужным хотя бы на  несколько  часов  собрать
товарищей и сказать несколько слов об обстановке, хотя члены ЦК нуждались  в
правдивой оценке положения и постановке  задач,  стоявших  перед  партией  в
связи с войной. Сталин  поручил  это  сделать  Маленкову  и  Берия,  которые
собрали членов ЦК, прибывших с мест, сказали  несколько  слов  и  немедленно
отпустили их по домам.
   А ведь Ленин даже в Гражданскую войну, в более тяжелых условиях,  собирал
съезды партии, партийные конференции и съезды Советов.
   Только в 1946 г. был  созван  Пленум  ЦК,  главной  темой  которого  были
вопросы сельского хозяйства (докладчиком был Андреев). Во  время  длительных
прений больше  внимания  уделяли  агротехнике,  организационным  вопросам  о
советах и бригадах, но ни одного экономического вопроса  не  обсуждалось.  А
главными  тогда  были  вопросы  политики  цен,  производства   тракторов   и
сельхозмашин, удобрений. Ведь в войну  было  почти  прекращено  производство
тракторов и комбайнов (это было  естественно),  поэтому  на  полях  работала
старая техника. Правда, производство тракторов и комбайнов в  1948-1950  гг.
восстановилось, потому что производство танков было сокращено, и  тракторные
заводы стали выпускать свою основную продукцию.
   Тот,  кто  думал  о  сельском  хозяйстве,  не  мог  пройти  мимо  вопроса
заготовительных цен. Впервые после 20-х годов мне  удалось  убедить  Сталина
провести  повышение  заготовительных  цен  на  молоко,  сахарную  свеклу   и
предоставить льготы свекловодам. Не по моей  инициативе,  но  Сталин  провел
повышение заготовительных цен на тонкую шерсть, ввиду  того  что  надо  было
сократить импорт шерсти. На остальные продукты оставались цены 1926 г.
   Как-то Молотов мне сказал, что надо поднять заготовительные цены на хлеб,
потому что нельзя дальше терпеть такое положение. "А какое  твое  конкретное
предложение?" - спросил я его. Он ничего не ответил.
   Чувствовалось, что Сталин интересовался рынком, торговлей, многое знал  и
понимал. Я часто ему подробно рассказывал, и он внимательно слушал.  Но  его
раздражало, когда он хотел снизить цены на  мясо  и  сливочное  масло,  а  я
возражал. Желание его было понятным, но  совершенно  неправильным,  так  как
этих продуктов в стране не хватало  и  было  плохое  снабжение  ими.  Отсюда
возникла идея составить трехлетний план  развития  животноводства.  Сельским
хозяйством тогда занимался Маленков. Ему и было поручено  подготовить  такой
план. Были приняты аккуратно  расписанные  цифровые  задания  и  директивные
указания по видам скота, по республикам, и выполнение этих заданий, по мысли
авторов,  должно  было  привести  к  значительному  увеличению  производства
продуктов  в  стране.  Но  в  этих  документах  отсутствовали  экономические
мероприятия: ни повышения заготовительных цен, ни механизации животноводства
и др. Все ограничивалось организационными мерами и директивными  указаниями.
Например, из Министерства сельского  хозяйства  было  выделено  Министерство
животноводства, что было несуразным:  одними  и  теми  же  колхозами  теперь
должны были руководить два министерства, хотя одно  от  другого  неотделимо,
ибо растениеводство обеспечивает условия для животноводства. К тому же рядом
существовало еще и Министерство совхозов.
   Через три года и задания по поголовью скота, кажется, не были выполнены в
колхозах.
   Только после смерти Сталина, в сентябре 1953 г.,  Пленум  ЦК  по  докладу
Хрущева принял решение  о  значительном  повышении  заготовительных  цен  на
сельскохозяйственные  продукты.  Хотя,  как  потом  оказалось,  и  это  было
недостаточно и приходилось еще повышать цены в той или другой форме, скажем,
за сверхплановую сдачу и т.д.
   Повышение заготовительных  цен  в  1953  г.  привело  к  огромному  росту
сельскохозяйственного производства  и  заготовок.  Тогда  вдруг  все  у  нас
появилось. К сожалению, когда  у  Хрущева  голова  вскружилась  от  успехов,
ослабло его внимание к деревне, начали приниматься крайне негативные меры  в
области сельского хозяйства, что нанесло ущерб экономике страны и  подорвало
престиж самого Хрущева. А он ведь  до  этого  все  успехи  приписывал  своей
личности, своей личной  роли  в  этом  деле.  И  народ,  естественно,  когда
появились недостатки, приписал все их тоже ему, в связи с  чем  и  упал  его
престиж.
   Возвращаясь к Сталину, надо сказать, что он в отличие от  Хрущева  вообще
плохо знал деревню. Он никогда практически не был ни в одном колхозе,  ни  в
одном совхозе. Один раз, когда мы со Сталиным ездили по Кавказу, из  Сочи  в
Тифлис, в 1925 г., Серго Орджоникидзе предложил поехать в одну коммуну  близ
города Гори - родины  Сталина.  Там  15-20  домов  были  построены  за  счет
государственного кредита.  Старики  по  давнему  обычаю  угощали  Сталина  -
грузины умеют это делать. Сталину  это  понравилось,  и  он  был  в  хорошем
настроении.  Улучив  момент,  мы  посмотрели  каменные   одноэтажные   дома,
построенные в казенном стиле, впритык один к другому, с выходом на улицу.  Я
Серго спросил: "Все это  построено  за  счет  кредита  государства.  Как  ты
думаешь, когда они смогут вернуть этот кредит?" Он мне ответил: "Что ты  мне
наивный вопрос задаешь? Разве сам не понимаешь? Откуда такие доходы? Конечно
не вернут".
   Правда,  Сталин  многое  знал  со  слов  товарищей,  которые  сами   были
специалистами сельского хозяйства и с которыми он встречался. Он внимательно
слушал делегатов на колхозных съездах и умел быстро воспринимать, схватывать
главное. Но он знал качество русского мужика - его терпимость. Русский мужик
действительно терпел нужду, в  особенности  в  войну,  понимая  неизбежность
этого. В  невыгодных  экономических  отношениях  с  государством  колхозники
выезжали только на  том,  что  развивали  личное  хозяйство  и  пользовались
разрывом цен между государственными и базарными, имея к доходам значительную
прибавку от личного хозяйства.
   Только на ряд культур удалось повысить цены. Так, "по инициативе Сталина"
были подняты цены на табак. Сделал он это по настойчивым просьбам  абхазцев,
которым во время его отпуска на юге удалось убедить  Сталина,  что  табачная
культура, если  ее  не  оплачивать  хорошенько,  не  будет  производиться  в
республике. Он  разрешил  поднять  цены  и  на  цитрусовые,  что  тоже  было
необходимо, и на виноград по Закавказским республикам, Дагестану,  Молдавии,
Крыму. На Украине же, как и в Средней Азии, он отказался это сделать.
   Беспокойство вызывала перемена во взглядах Сталина на совхозы.
   Помнится, в 1932 г. или в 1933 г. мы расхаживали втроем: Сталин,  Молотов
и я  около  здания  правительства  в  Кремле,  где  была  квартира  Сталина.
Беседовали спокойно по разным вопросам. В этот раз я больше слушал.  Говорил
Молотов.  В  тот  период   он   как   Председатель   Совнаркома   чувствовал
ответственность за сохранение пропорций в экономике и,  в  частности,  очень
заботился о том, чтобы сохранить стабильность нашей валюты, уменьшить убытки
хозяйственных органов и изыскать источники прибылей. Это было естественным и
вытекало из его положения. При этом он часто перебарщивал и в связи  с  этим
допускал ошибки. Эта  черта  свойственна  Молотову.  Помнится,  я  вместе  с
Орджоникидзе много спорил  с  ним,  когда  он  зажимал  капиталовложения  по
строительству новых предприятий в промышленности после успешного  досрочного
выполнения первой пятилетки. Он был под сильным  влиянием  наркома  финансов
Гринько.  Гринько  был  умный  человек,  подготовленный,  хорошо   владевший
вопросами своего  наркомата.  Он  особенно  напирал  на  Молотова  по  части
сокращения расходов.
   И вот Молотов стал приводить данные, что очень много  совхозов  убыточны,
поэтому начал говорить о том,  что  сохранить  нужно  только  те  хозяйства,
которые прибыльны или не дают убытков, ликвидировав убыточные  и  раздав  их
земли колхоза