е предусмотреть.
   Генштаб и  Наркомат  обороны  по  предложению  Сталина  эвакуировались  в
Арзамас. Продумали вопрос о том, чтобы быстро на местах  всех  разместить  и
начать  работать.  Кагановичу   поручили   обеспечить   подвижным   составом
эвакуацию. Кроме того, было решено, чтобы  успокоить  население,  выдать  на
заводах 2-недельный заработок.
   Запомнился такой разговор с Кагановичем. Когда мы вместе с ним спускались
в лифте, он сказал мне такую фразу, которая меня просто огорошила:  "Слушай,
когда будете ночью уезжать, то, пожалуйста, скажите мне, чтобы я не  застрял
здесь". Я ответил: "О чем ты говоришь? Я же сказал, что ночью я не уеду,  мы
поедем со Сталиным завтра, а ты уедешь со своим наркоматом".
   Через несколько часов я зашел  к  Сталину  в  кабинет.  На  столе  лежала
рельефная  карта  западной  части  Москвы,  до  Бородинского   моста   через
Москву-реку, где были обозначены первый и  второй  оборонительные  рубежи  и
возможные немецкие позиции во время городских боев. Там был отмечен и водный
рубеж, на котором должны быть укрепления. На подходе к Москве,  на  окружной
железной дороге, также должны быть воздвигнуты укрепления. Генерал  Котенков
указкой показывал Сталину и разъяснял, как будут отходить войска, как  будет
организована  круговая  оборона  Москвы,   сколько   времени   можно   будет
продержаться.
   Мы все время проверяли ход выполнения  решения  об  эвакуации.  Каганович
составил план отъезда  наркоматов.  Он  звонил  чуть  ли  не  каждый  час  и
докладывал, как идет эвакуация.
   Все было очень быстро организовано и шло нормально.
   Было решено, что следующим утром фабрично-заводская молодежь и  техникумы
пешим ходом  эвакуируются  из  Москвы  на  Восток.  Был  составлен  план  их
движения.
   Кроме того, было поручено  Щербакову  выделить  из  партийных  работников
Москвы тех людей, которые должны в случае  занятия  Москвы  немцами  вечером
перейти на нелегальное положение, установив адреса, связи  -  одним  словом,
уйти в подполье, что и было сделано.
   Несколько часов я поспал. На следующий день, около  10  утра,  на  машине
решил заехать на автозавод, который должен был  быть  заминирован.  Накануне
вечером директор этого завода Лихачев  и  председатель  заводского  комитета
Крестьянинов позвонили мне о том, что Госбанк отказывается выдать деньги для
выплаты зарплаты рабочим, и  просили  вмешаться  в  это  дело.  Я  сразу  же
позвонил в Госбанк, распорядился.  Мне  ответили,  что  наличность  денежных
знаков уменьшается, но, конечно, решение они выполнят.
   Подъезжая к заводу,  увидел  около  заводских  ворот  5-6  тыс.  рабочих.
Похоже, идет неорганизованный митинг. У самого  входа  на  завод  Лихачев  и
Крестьянинов ругаются, причем на родном "матерном" языке. Я впервые услыхал,
как Лихачев разговаривает с рабочими,  и  спросил:  что  происходит,  почему
столько народу собралось? Лихачев объяснил, что рабочие хотят пойти  в  цеха
работать, а он не может их пустить, так как завод заминирован.  Тут  рабочие
узнали меня, и отовсюду посыпались вопросы: что происходит в Москве,  почему
правительство удрало, почему секретарь парткома завода и секретарь  комитета
комсомола тоже удрали? Почему никто ничего не объясняет, почему на завод  не
пускают?
   Я выслушал спокойно, потом сказал: "Товарищи,  зачем  возмущаться?  Война
идет! Всякое может быть.  Кто  вам  сказал,  что  правительство  убежало  из
Москвы? Это - провокационные слухи, правительство не убежало. Кому надо быть
в Москве, находится в Москве, Сталин в Москве, Молотов тоже и все  те  люди,
которым необходимо быть здесь. А уехали наркоматы, потому что  им  нечего  в
Москве делать, когда фронт подошел к стенам города.  Они  должны  руководить
промышленностью, хозяйством страны.  Это  удобнее  делать  не  во  фронтовом
городе. Нас можно упрекнуть только в  том,  что  этого  раньше  не  сделали.
Сейчас это  делается  вполне  продуманно,  по  указанию  ГКО,  ЦК  партии  и
Совнаркома, то есть так, как это положено. А вы почему шумите? - спросил  я.
- Вам же выдано жалованье за две недели вперед? И  сегодня,  хотя  вы  и  не
работаете, жалованье получили. Сейчас от вас требуется  полное  спокойствие,
подчинение распоряжениям власти, которые  вытекают  из  военной  обстановки.
Спокойствие и организованность для отпора врагу и защиты Родины. Я прошу вас
разойтись по домам и не нападать на директора, потому что он не решает этого
вопроса, а только  выполняет  указания  правительства".  Постепенно  рабочие
успокоились и стали расходиться.
   Потом, когда мы зашли в цех, я стал  спрашивать  Лихачева,  как  дела  на
заводе. Он ответил, что у станков  оставлены  надежные  товарищи-коммунисты.
Они полностью проинструктированы,  и,  если  получат  приказ,  станки  будут
взорваны. Я видел этих  рабочих:  строгие,  организованные,  не  проявляющие
никакой паники, хотя обстановка была крайне напряженная. Население города  в
целом вело себя спокойно, не было  видно  панических  проявлений,  все  были
уверены, что фашисты не прорвутся в Москву.
   Двое моих сыновей были в армии. Старший Степан еще до  войны  поступил  в
военно-воздушное училище. Он как раз его  заканчивал,  а  другой,  Владимир,
бросил десятилетку и ушел  в  начале  войны  при  моем  одобрении  в  армию.
Осталось трое школьников и жена.
   Управление охраны передало мне, что моя семья поедет в  поезде  ЦИК,  где
ехали Калинин, Димитров (Коминтерн) и товарищи из ЦК.  Там  будут  оставлены
места для всех членов моей семьи. Поезд отправлялся  в  7  часов  вечера  17
октября. Около пяти часов я позвонил жене (она с детьми  была  уже  в  нашей
кремлевской квартире) и сказал, чтобы она собрала  ребят,  через  час  будет
машина, и они поездом поедут в Куйбышев.  Она  была  огорчена  очень:  "Как,
куда, зачем? Какие вещи можно взять с собой?" Я ответил, что сейчас не время
рассуждать, надо немедленно собираться, что нужно взять носильные  вещи  для
детей и для себя, притом поменьше. Она все сделала. У меня и мысль в  голову
не пришла, чтобы их проводить. Каждая минута была дорога для  работы.  Потом
жена рассказывала, как они ехали в этом поезде, видели Калинина, Димитрова и
других.
   Хрулев часто мне звонил, а услышав от кого-то, что  будто  бы  я  уезжаю,
зашел ко мне. Я успокоил его, сказав, что пока Сталин здесь, я не  уеду.  Он
попросил разрешения тоже  остаться  с  нами.  Я  подумал  и  решил,  что  он
правильно говорит, потому что в случае  каких-либо  экстренных  обращений  с
фронта он очень пригодится. Я сказал: "Оставайтесь, Сталину я скажу,  можете
сами к нему не обращаться".
   Потом мы - члены Политбюро - снова  собрались,  чтобы  узнать,  как  идет
эвакуация. Выполнялось все так, как было намечено, а главное - с фронтов  не
было тревожных вестей: разведка ни о каких передвижениях немецких войск  под
Москвой не доносила. И, конечно, в этот день мы  не  уехали.  И  вообще  эта
мысль об отъезде узкой группы руководителей отпала. Все остальные:  Андреев,
Каганович, Калинин, Вознесенский отбыли в Куйбышев.
   Положение на фронтах в целом стало стабилизироваться, под  Москвой  тоже.
Новые наши  войсковые  соединения  из  Сибири  приближались  к  Москве,  что
уменьшало опасность возможного прорыва немцев.
   Когда наркоматы были эвакуированы из Москвы в  восточные  районы  страны,
Совнарком переехал в Куйбышев. На Вознесенского было  возложено  руководство
Совнаркомом в Куйбышеве. В один из приездов Вознесенского  в  Москву  Сталин
дал ему документ - по нему Вознесенский получал право решать  любые  вопросы
касательно  деятельности  наркоматов  и  наркомов,  которые   обязаны   были
выполнять   его   указания.   Фактически   Вознесенский   выполнял   функции
Председателя Совнаркома в эвакуации. Он остался очень доволен  этим,  однако
был не в состоянии подчинить себе все наркоматы, поскольку те разместились в
разных городах, а связь их  с  Куйбышевым  была  плохая,  и  телеграфная,  и
железнодорожная, и воздушная. С другой стороны,  эти  города  имели  хорошую
связь с Москвой. Поэтому каждый из членов ГКО давал прямые указания наркомам
и рассматривал просьбы, минуя Куйбышев. Вообще  отношения  в  тот  период  у
Вознесенского со Сталиным были нормальные.
   Сталин предложил Молотову выехать в Куйбышев, побыть там некоторое время,
посмотреть,  как  Вознесенский  осуществляет  руководство  делами,  как  там
Совнарком устроился, как работает.
   Молотов согласился, но добавил: "Пусть и Микоян со мной поедет". Я  прямо
взвился: "Что я, хвост, что ли, твой? Я здесь  имею  связь  по  телефону  со
всеми областями, я веду большую работу, получаю  информацию,  выполняю  все,
что нужно". Я  помогал  Сталину,  передавал  его  указания  на  места.  И  с
Куйбышевым связь имел, и  с  другими  городами,  где  находились  наркоматы.
Наркомы прилетали  в  Москву,  мы  встречались  с  ними.  Мой  наркомат  был
эвакуирован в Ульяновск.  Больше  половины  наркоматовских  работников  было
распущено, годные к военной службе  добровольцами  пошли  на  фронт.  Своего
первого заместителя Крутикова я направил в Ульяновск во  главе  наркомата  с
правом управлять  им.  Через  несколько  дней  небольшую  группу  работников
наркомата предполагал вернуть в Москву. Поэтому  я  сказал,  что  через  эту
группу могу связь держать с Ульяновском и руководить внешней торговлей.
   Но вот тогда Сталин решил поддержать Молотова и сказал, чтобы  я  ехал  с
ним. "Почему бы тебе не поехать?" - настойчиво говорил он, и  я  понял,  что
дальше упорствовать невозможно. Злой за это на Молотова, я промолчал,  и  мы
поехали.
   В  Куйбышеве  собрали  заседание  Совнаркома,  я  ознакомился  с  работой
наркоматов, по телефону кое-как созвонился с наркомами, которые разместились
в других городах.
   Через 5 дней Сталин вызвал меня с Молотовым обратно в Москву.
   У нас сложилось впечатление, что Вознесенский делал все необходимое в тех
условиях, и наш отъезд  не  мог  нанести  ущерба  его  работе.  Вознесенский
остался работать в Куйбышеве.
   Вознесенский пришел в руководство, когда Сталин разуверился в Межлауке  -
очень хорошем человеке, прекрасном работнике, занимавшем  пост  председателя
Госплана. Он добился его ареста, и встал  вопрос  о  новом  руководителе.  В
верхушке самого  Госплана  не  нашлось  подходящей  кандидатуры.  Искали  на
местах. Тогда Жданов  на  запрос  Сталина  назвал  кандидатуру  председателя
ленинградского госплана Вознесенского - образованного  экономиста,  хорошего
работника.
   Мы его не знали. Хотя он учился в Институте красной профессуры  в  момент
острой борьбы с правым уклоном, нам  не  было  известно  какое-либо  из  его
выступлений в прессе или на собраниях против уклона за нашу линию. За правый
уклон он также не высказывался. При таких его способностях и активности  это
было немножко странно.
   Но Жданов его хвалил, к тому же Вознесенский не  был  связан  с  центром.
Молодой человек, его выдвижение будет полезным в  том  смысле,  что  его  не
постигнет участь Межлаука, думал я.
   19 января 1938 г. Вознесенский был утвержден  председателем  Госплана.  В
Госплане  он  очень  хорошо  себя  показал,  понравился  Сталину.  Грамотный
человек, говорил толково, вдумчиво, он  сразу  завоевал  высокое  положение.
Сталин увлекся им и сделал такой шаг, который был для нас  непонятен:  через
год или полгода Сталин объявил  его  своим  первым  замом  по  экономическим
вопросам в Совнаркоме.  Таким  образом,  в  области  экономики  Вознесенский
ставился над всеми нами и над Молотовым как первый человек после  Сталина  в
этой области.
   Некоторые  члены  Политбюро  были  недовольны  этим  шагом:  председателя
Госплана, у которого вся экономика, делать  еще  и  первым  замом,  то  есть
освобождать от всякого контроля (Сталин же не мог сам контролировать!)  было
неправильно. Если бы он был просто замом и председателем Госплана, то был бы
под контролем других заместителей, так как был  бы  на  равном  положении  с
нами.
   К  тому  же,  как  только  Сталин  начал  его  возносить,   амбициозность
Вознесенского  становилась  очевидной:  он  стал  проявлять  высокомерие  по
отношению к остальным товарищам.
   Вознесенский не имел опыта управления хозяйством, он никогда  не  был  ни
директором завода, ни секретарем обкома,  ни  наркомом.  Поэтому  стиль  его
работы был несколько канцелярским, бумажным.  Для  него  имел  большую  силу
план. Он недостаточно понимал, что мало принять даже очень хороший план, что
главное - обеспечить его выполнение.
   В начале войны хороший план составить было очень трудно. Мы теряли  город
за городом, эвакуировали предприятия и заводы, где производилось вооружение,
не  вовремя  вводились  в  действие  эвакуированные  заводы,  в   результате
срывались военные задания. Вознесенский ежемесячно  составлял  план,  причем
так, что план текущего месяца  превышал  план  предыдущего.  Фактическое  же
выполнение плана в первые 7-8  месяцев  войны  шло  наоборот:  план  шел  по
графику вверх,  а  его  исполнение  вниз.  Это  было  следствием  того,  что
украинские заводы, особенно харьковские, перестали  производить  вооружение.
То же  самое  было  с  Тулой  -  большим  центром  по  производству  оружия.
Оборудование заводов Тулы было или на колесах или прибыло в  места,  где  не
было необходимого  количества  зданий,  чтобы  его  установить.  Нужно  было
строить новые корпуса, налаживать работу. Словом, хотя  и  работали  быстро,
оперативно, но большие  расстояния  и  возникающие  трудности  на  несколько
месяцев выбили из строя многие предприятия. Выпуск продукции не  был  начат,
пока не  был  закончен  монтаж  оборудования.  А  Вознесенский  считал,  что
неудобно во время войны уменьшать план. Это было его ошибкой. Ведь  это  был
нереальный план.
   Я помню, как-то в январе 1942 г. сидели у Сталина Берия,  я  и  Маленков.
Берия - хитрый человек, умел так поставить  вопрос,  чтобы  не  выдать  свои
тайные цели. Речь шла о том, что плохо с вооружением, винтовок  не  хватает,
пушек не хватает.
   Сталин возмутился: "Как же так, в чем дело?"
   Берия, заранее подготовившись  к  этому  вопросу,  показал  диаграмму  по
месяцам. Это был утвержденный Вознесенским план  по  производству  винтовок,
пулеметов, пушек, боеприпасов, и там же указывалось  фактическое  исполнение
этого плана. Была поразительная картина: план растет из месяца в месяц,  это
успокаивает правительство, а фактическое производство уменьшается. "До  чего
же мы дойдем? Когда будет этому конец? Когда начнется подъем  производства?"
-  возмущался  Берия.  Он  говорил,  что  методы  руководства  Вознесенского
канцелярские: вызывает своих работников,  устраивает  совещания,  навязывает
план, но  не  может  обеспечить  его  выполнения.  А  ведь  любой  план  без
обеспечения его выполнения абсурден.
   Это, естественно, вызвало тревогу у Сталина. "А как быть?" - спросил  он.
"Не знаю, товарищ Сталин", - говорит Берия.  Тогда  Сталин  предложил  Берия
взять на себя руководство этим делом.
   "Товарищ Сталин, не знаю, справлюсь ли с этим делом, - ответил Берия. - Я
неопытный в этих делах". "Здесь не опыт нужен, -  твердо  сказал  Сталин,  -
нужна решительная организаторская  рука.  Рабочую  силу  можно  отобрать  из
арестованных, особенно  из  специалистов.  Привлечь  можно  МВД,  дисциплину
навести на заводах. Но вы дайте план реальный, вызовите директоров  заводов,
наркомов, дайте этот реальный план им и проверяйте исполнение".
   Берия, конечно, этого и хотел, для этого  и  диаграмму  подготовил.  Было
решено Вознесенского отстранить от руководства, возложив это дело на  Берия.
К Берия  в  подчинение  перешел  нарком  вооружения  СССР  Устинов,  который
прекрасно знал дело, - ему нужна была только помощь со стороны правительства
в обеспечении  рабочей  силой  и  материалами,  а  Берия  мог  это  сделать.
Производством боеприпасов ведал Ванников.
   Ванников был арестован еще Ежовым и находился в  тюрьме,  когда  началась
война. Ванников и Берия вместе учились в  Бакинском  техническом  училище  и
были друзьями в юношестве. Я тоже знал Ванникова по  Баку.  Берия  при  моей
поддержке уговорил  Сталина  освободить  Ванникова  из  тюрьмы  и  назначить
наркомом боеприпасов. Ванников, очень способный  организатор,  был  когда-то
директором тульских заводов вооружения, оттуда был  выдвинут  в  наркомат  и
теперь вновь возвращен на свое место. Его тогда привели в  кабинет  Сталина,
где все мы находились, прямо из тюремной камеры.
   Опираясь на таких людей, Берия быстро поправил  дело.  Надо  подчеркнуть,
что Берия поднял вопрос в тот  момент,  когда  эвакуированные  заводы  стали
налаживать свое производство. Это было в феврале  -  марте  1942  г.,  когда
производство на новых местах стало подниматься.
   Из месяца в месяц было  видно,  что  действительно  производство  растет,
между планом и исполнением почти нет  разницы.  Планы,  составленные  Берия,
выполняются и перевыполняются. Берия добился своего и до 1946  г.  оставался
зам. Председателя СНК СССР по экономическим вопросам. Поэтому после войны  и
атомные дела Сталин поручил ему.
   В 1942 г. все еще остро стоял вопрос об увеличении  производства  танков.
Это было очень  важной  проблемой.  Роль  танков  в  войне  стала  решающей.
Наркомом танковой промышленности был Малышев - молодой, способный и  хороший
нарком, но  ему  не  удавалось  увеличить  производство  танков  до  нужного
количества. Он жаловался на недостаточную помощь его наркомату и  был  прав.
Курировал работу наркомата Молотов.
   Как-то у Сталина были Маленков, я и Берия. Обсуждался  вопрос  увеличения
производства танков. Берия и говорит: "Танками занимается Молотов". - "А как
он занимается?"  -  спрашивает  Сталин.  "Он  не  имеет  связи  с  заводами,
оперативно не руководит, не вникает в дела  производства,  а  когда  вопросы
ставит Малышев  или  другие,  Молотов  созывает  большие  совещания,  часами
обсуждают вопрос и формулируют какое-либо  решение.  В  этих  решениях  мало
пользы, а на деле он  отнимает  время  у  тех,  кто  должен  непосредственно
заниматься оперативными вопросами, - говорит Берия. - Так что вместо  пользы
получается вред".
   Решили  освободить  Молотова  от  руководства  производством   танков   и
возложить это дело на  Берия.  Это  круто  изменило  положение  дел.  Берия,
пользуясь властью, оказал Малышеву всю необходимую  помощь  за  счет  других
наркоматов. И здесь  его  успеху  способствовало  то,  что  к  тому  времени
заработали заводы, эвакуированные за Урал. Производство танков резко выросло
и скоро превысило их производство в Германии и в оккупированных  ею  странах
Европы.

   Глава 35
   900 ДНЕЙ БЛОКАДЫ:
   СНАБЖЕНИЕ ЛЕНИНГРАДА
   Как  известно,  в  планах  фашистского  командования  значительное  место
отводилось овладению Ленинградом.  Враг  учитывал  огромное  стратегическое,
экономическое и политическое значение этого города. С  захватом  Ленинграда,
заявлял Гитлер, "будет утрачен один из символов революции и может  наступить
полная катастрофа". Сосредоточив на  этом  направлении  крупные  силы,  враг
намеревался овладеть городом Ленина в течение ближайшего же месяца.
   К 10 июля 1941 г., захватив почти всю  Прибалтику,  фашисты  вторглись  в
пределы Ленинградской области. Но  осуществить  свое  намерение  по  захвату
Ленинграда им не удалось. Советские войска, усиленные частями и соединениями
народного ополчения, оказали фашистам упорнейшее сопротивление и  остановили
противника на подступах к Луге и Новгороду.
   Но к концу августа 1941 г. под Ленинградом вновь сложилась крайне тяжелая
обстановка: нависла реальная угроза  окружения  и  захвата  города.  Получив
подкрепление,  гитлеровские  войска  прорвали  нашу  оборону   и,   развивая
наступление, захватили станцию Чудово и крупный  железнодорожный  узел  Мга,
перерезав в конце августа  -  начале  сентября  железнодорожные  магистрал