е начальника Закавказской  дороги  Пачулия  Орджоникидзе,
брата Серго. Он молча просматривал материалы вон там, в кабинете..."
   Зинаида Гавриловна поднялась, и  мы  перешли  в  кабинет  Серго,  сели  у
письменного стола. На нем  прибор,  несколько  книг,  в  рамочках  небольшие
фотографии Сталина и Кирова. Две стены кабинета заставлены книжными  шкафами
почти до потолка. Подле одного шкафа огромный рисунок, в человеческий  рост:
Сталин и Орджоникидзе идут вдвоем. Оба в шинелях, молодые, веселые.
   "Вот здесь, в  кабинете,  он  смотрел  материалы,  -  продолжала  Зинаида
Гавриловна. - Серго ходил из комнаты  в  комнату,  брал  книги,  бумаги,  не
находил себе места. Пачулия был расстрелян... Они замахивались и на Серго  -
у нас здесь ночью был устроен обыск... Представляете себе: обыск на квартире
Орджоникидзе?! С ума можно сойти! Серго  рассвирепел,  звонил  Сталину,  тот
сказал ему какую-то ерунду, вроде "ничего  особенного"...  Ясно  стало,  что
Серго разошелся со Сталиным, я видела это по мукам Серго.  Он  категорически
не верил доносам на брата. Он считал,  что  все  подстраивает  Берия.  Серго
никогда не верил Берия ни на грош, считал его "темным". "Лаврентия  работа",
- только два слова услышала я от Серго, когда он швырнул бумаги,  присланные
из НКВД...
   Он невероятно переживал аресты наркомтяжпромовцев, не верил  даже  в  то,
что Пятаков шпион, хотя тот и был старым троцкистом. И только,  когда  Серго
дали показания, написанные почерком Пятакова, Серго поверил  и  возненавидел
его. Вы знаете, как  мог  Серго  любить  и  ненавидеть?  -  сказала  Зинаида
Гавриловна. - Он мог отдать жизнь за того,  кого  любил,  и  мог  застрелить
того, кого ненавидел".
   Со словом "застрелить" Зинаида Гавриловна  резко  поднялась  со  стула  и
прошептала: "А он застрелил себя".
   Зинаида Гавриловна вышла из кабинета и повела меня в  спальню.  "На  этой
кровати спал Серго, на этой я. Оконные ставни  были  закрыты.  Я  проснулась
раньше  и  боялась  пошевелиться,  чтобы  его  не  разбудить...  Наконец  он
поднялся, спустил ноги с кровати, а голову склонил на обе  руки.  "Я  что-то
неважно себя чувствую, - проговорил Серго, - полежу еще... Если придет Жорж,
попроси подождать". Я встала, поправила подушку Серго, накрыла его одеялом и
вышла. В столовой сидел Гвахария. Он приехал из Макеевки, читал свои  бумаги
- у него была полная папка. Гвахария у  нас  в  доме  был  свой  человек.  Я
сказала, что Серго что-то раскис,  он  еще  спит,  и  предложила  чем-нибудь
покормить. Гвахария отказался и, держа палец у  губ,  прошептал:  "Не  нужно
разговаривать". В это время я услышала глухой удар. Вы видите, спальня у нас
в стороне, от столовой ее отделяет вот этот коридорчик. Двери  были  наглухо
закрыты и в спальню, и тут. Я бросилась в спальню... Вот  здесь,  на  ковре,
лежал Серго... С простреленной грудью... Опаленный кусочек  кожи  над  самым
сердцем... Я схватила его руку, пульс, голову, прикоснулась  к  губам...  Он
мертв, его не стало вмиг, в тысячную мига... Позвонила  кремлевскому  врачу,
вытолкала  Гвахарию:  "Уходи,  с  Серго  плохо".  Врач  появился  тут  же  и
констатировал смерть.
   Я немедленно позвонила Сталину на дачу. Мне ответили, что  он  гуляет  по
территории. Я сказала: "Передайте Сталину, что звонит Зина. Пусть сейчас же,
- вы слышите? - сейчас же идет к телефону, я буду стоять у трубки".  Сколько
я простояла, не знаю, может быть, десять минут, может быть, век.  Наконец  я
услышала его голос, и руки  у  меня  задрожали:  "Почему  такая  спешка?"  Я
сказала - нет, приказала ему! - явиться немедленно. Я  чувствовала,  что  он
сердится. "Почему спешка?" - повторил  он  с  акцентом.  Тогда  я  крикнула:
"Серго сделал, как Надя!" Он швырнул трубку, я услышала короткие гудки..."
   "Как Надя" значило: как Надежда Сергеевна Аллилуева, жена Сталина...
   После небольшой паузы  Зинаида  Гавриловна  продолжала:  "Через  тридцать
минут или сорок, не знаю, Сталин приехал с Ворошиловым, Молотовым, Микояном,
Кагановичем, Ждановым, Ежовым. Они прошли прямо  в  спальню.  Ни  слова,  ни
звука. Я присела на край кровати. Ко мне подошел с утешением Ворошилов. "Что
ты меня утешаешь, - сказала я Ворошилову, - если вы не смогли для партии его
сберечь..." На меня посмотрел Сталин и позвал легким  кивком.  Мы  вышли  из
спальни в кабинет. Встали друг против  друга.  Он  весь  осунулся,  выглядел
старым, жалким. Я спросила: "Что же теперь  людям  скажем?"  -  "У  него  не
выдержало сердце", - ответил Сталин... Я поняла, что так напишут в  газетах.
И написали... Как только выдержало мое сердце? Откуда у меня  взялись  силы?
Не знаю, не знаю... Я тогда даже не плакала совсем..."
   Зинаида Гавриловна плакала потом, всю жизнь.
   В 1957 г. Институт марксизма-ленинизма подготовил к  изданию  второй  том
избранных произведений Г.К.Орджоникидзе. Зинаида  Гавриловна  участвовала  в
этой работе, и, когда книга была уже напечатана в виде макета, она попросила
меня в мае 1957 г. прочитать  некоторые  речи  и  предисловие,  составленное
институтом. Среди речей были  и  такие,  где  говорилось  об  И.В.Сталине  в
превосходной степени, в духе 30-х годов. Прямо скажу,  читать  эти  места  в
57-м, через 20 лет после гибели Серго, было невыносимо тяжело.
   Но еще тяжелее было прочитать в  предисловии  к  книге  такие  слова:  "В
некоторых выступлениях Г.К.Орджоникидзе, начиная  с  1934  г.,  имеет  место
культ личности И.В.Сталина".
   Да, соратники Сталина несут определенную долю ответственности за создание
культа личности Сталина. Но ни одному из них в то время ни в  прессе,  ни  в
документах это не ставилось в вину. И вот первая претензия  предъявляется  -
кому? - Орджоникидзе!
   Зинаида Гавриловна попросила меня  "принять  меры".  "Попробую  позвонить
знакомым товарищам в ИМЛ, - пообещал я, - но мое влияние там равно нулю".
   19 или 20 июня 1957 г. меня пригласил  А.И.Микоян.  Я  поехал  к  нему  в
Кремль.  На  столе  у  Анастаса  Ивановича  лежал  синий  том   произведений
Орджоникидзе  со  множеством  закладок.  Он  спросил:  "Тов.  Гершберг,  вам
показывали этот том?" Я ответил, что читал его частным образом,  по  просьбе
Зинаиды Гавриловны. Мы просидели часа полтора,  листая  книгу,  страницу  за
страницей.  "Как  же  так?  -  возмущался  Анастас  Иванович.  -  Все  тогда
выступали, как Серго. Мы все - живые, а его, погибшего, фактически  обвиняют
в создании культа... Это бесчестно, бессовестно! Этого допустить нельзя!"
   Не знаю,  кому  звонил  Анастас  Иванович,  но  после  его  вмешательства
бессовестный абзац был выброшен из предисловия".

   Глава 25
   РАБОТА В СОВНАРКОМЕ
   И НАРКОМОМ ВНЕШНЕЙ ТОРГОВЛИ
   Увеличение производства продуктов питания, естественно, влекло  за  собой
много самых различных  вопросов,  связанных  с  производством  и  заготовкой
сельскохозяйственного сырья и продажей населению пищевых продуктов.  Большую
роль  в  этом  играла  потребительская   кооперация.   Назревал   вопрос   о
необходимости сконцентрировать руководство всем этим делом у одного лица.
   Сталин предложил мне стать заместителем Председателя СНК СССР,  оставаясь
по совместительству наркомом пищевой  промышленности,  с  тем  чтобы  я  как
зампред сосредоточил указанные вопросы  в  своих  руках.  22  июля  1937  г.
Постановлением ЦИК я был утвержден в этой должности.
   Заместителем Председателя СНК, а затем  Совета  Министров  СССР  в  общей
сложности я проработал 27 лет, в том числе  первым  заместителем  с  февраля
1955 по июль 1964 г. На выборах в Верховный Совет СССР в декабре 1937  г.  я
был избран по рекомендации Сталина  депутатом  в  Совет  Национальностей  по
126-му округу Еревана и выдвигался от этого  округа  вплоть  до  1974  г.  В
Верховный Совет РСФСР меня выбирали в Ростове-на-Дону.
   Уже через несколько  месяцев  после  моего  назначения  стало  ясно,  что
совмещать эти две должности трудно и, по существу, нецелесообразно. В январе
1938 г., на первой сессии Верховного  Совета  СССР  первого  созыва,  я  был
утвержден в должности заместителя Председателя СНК СССР с  освобождением  от
обязанностей наркома пищевой промышленности.
   Весной 1938  г.  мои  функции  как  зампреда  были  четко  определены.  В
Постановлении СНК СССР от 14  апреля  было  записано:  "Обязать  заместителя
Председателя   СНК   СССР   тов.   Микояна   сосредоточиться   на   вопросах
товарооборота,  на  улучшении   работы   Наркомторга   и,   в   особенности,
Центросоюза, на улучшении работы Наркомлегпрома СССР, Наркомпищепрома  СССР,
Наркомзага и Наркомлегпромов союзных  республик,  освободив  его  от  других
обязанностей". Вопросы внешней торговли были вне моей сферы контроля.
   У нас с Розенгольцем были нормальные отношения, но сухие. Он  никогда  не
обращался ко мне ни за советом, ни за информацией. Я также избегал  бесед  с
ним.
   Сталин добился того, что вопросы  внешней  торговли  даже  в  Госплане  и
Совнаркоме подробно не рассматривались. Розенгольц один ходил  к  Сталину  с
планами, главным образом с валютным планом  и  планом  валютных  накоплений.
Сталин одобрял это, и Розенгольц строго руководствовался указаниями Сталина,
входил в Госплан и Совнарком со своим планом. Все решалось в тайне  от  них.
Сам Розенгольц очень был доволен такой обстановкой. Он работал  неплохо  как
чиновник. Это его  устраивало,  устраивал  такой  способ  решения  вопросов,
потому что никакой критики в отношении этих планов не имело места, ибо никто
не присутствовал при их обсуждении. Не было и никаких жалоб. Сталин  одобрял
планы, составленные Розенгольцем самостоятельно.
   Розенгольц ввел в наркомате порядок послушания и исполнения, вместо  того
чтобы  пользоваться  методом  обсуждения  вопроса  на  коллегии,  с  активом
работников  наркомата.  Работники,  которых   я   хорошо   знал,   проявляли
недовольство, что совсем другой стиль работы стал, что нарком не слушает, не
терпит возражений.
   И вдруг в конце 1937 г. Розенгольц был арестован "как бывший  троцкист  и
теперь имевший отношение  к  троцкистской  деятельности".  Он  действительно
когда-то голосовал за Троцкого, но был предан Сталину и никакого отношения к
троцкистской группировке давно уже не имел. Я удивлялся  только,  что  делал
Сталин с людьми, которые честно работали для советской власти.
   Как-то осенью, в  1938  г.,  часов  в  9  вечера,  когда  я  находился  в
Совнаркоме, позвонил Поскребышев и сказал, что Сталин с Молотовым  находятся
в ложе Большого театра и Сталин просит меня  зайти  туда.  Шла  опера  "Иван
Сусанин". Сталин очень любил эту оперу, и мы с ним  раз  восемь  или  девять
были на ней. Сначала мне нравилось, а потом надоело.
   Я никак не  мог  догадаться,  по  какой  причине  меня  приглашают.  Надо
сказать, по сравнению с тем, что было раньше, в 1938 г. Сталин редко вызывал
меня лично. Он чувствовал, что я тяжело переношу те  репрессии,  которые  он
применял в отношении руководящих кадров и вообще в стране. Возможно, поэтому
он стал относиться ко  мне  несколько  холоднее.  К  тому  же  в  это  время
перестали устраивать регулярные заседания Политбюро,  как  это  было  раньше
(каждый четверг с 12 до 5-6 часов  дня).  Вместо  этого  2-3  раза  в  месяц
устраивались  совещания  узкого  состава   Политбюро,   как   правило,   без
предварительной повестки. В этих заседаниях я участвовал.
   В антракте Сталин мне говорит: "Ты знаешь, что после  ареста  Розенгольца
исполнение обязанностей наркома было возложено на Судьина, который до  этого
занимал должность зампредседателя Госконтроля. Оказалось, что и  он  замешан
во вредительстве. Тогда мы решили взять человека со стороны и  сделали  и.о.
наркома Чвялева, который  до  этого  работал  директором  Института  внешней
торговли в Ленинграде.  И  очень  удивлены  -  Чвялев,  которого  мы  взяли,
казалось,  умный,  честный  человек,  молодой,  -  он  также  участвует   во
вредительской антисоветской группировке". (Я не понимал, почему он  меня  об
этом информирует.)  Сталин  продолжал:  "Чвялева  нельзя  терпеть  во  главе
наркомата.  Меркалов  -  его  заместитель  -  тоже  подозрительный  человек.
Возможно, он также с ними вместе. Ты не мог  бы  взять  на  себя  исполнение
обязанностей  наркома  внешней  торговли  с  исполнением  обязанностей  зам.
Председателя Совнаркома? Резервы исчерпаны у нас,  а  ты  и  дело,  и  людей
знаешь, и дело поправишь быстро".
   Я сказал, что у меня очень много обязанностей получается и  все  их  надо
исполнять. Поэтому мне очень трудно давать согласие, хотя я и  не  возражаю,
если ЦК считает это необходимым. Он сказал:  "Надо.  Ты  справишься.  Ты  не
обязан в мелочи вникать. Подберешь людей,  ими  будешь  руководить,  и  дело
пойдет. Только строго прими дела от  Чвялева,  используй  приемку  дела  для
необходимой проверки состояния дел в наркомате, все недостатки выяви и какие
люди вредят, чтобы от них избавиться. А потом, после сдачи дел, мы  арестуем
Чвялева, а через некоторое время, возможно, и Меркалова."
   Подумав, я сказал, что, если ЦК считает необходимым, я  не  возражаю,  но
прошу две вещи: освободить меня от руководства наркоматами пищевой и  легкой
промышленности,  внутренней  торговли  и  заготовок,  чтобы  я  мог  целиком
сосредоточиться на работе Наркомата внешней торговли, потому  что  дела  там
действительно развалены;  вторая  просьба  -  прекратить  аресты  работников
Внешторга. Я знаю со слов работников наркомата, что там арестовано много  не
только руководителей, но и средних работников. Многими овладел  страх.  Люди
боятся проявить инициативу, активность, чтобы это не сочли за вредительство.
В наркомате господствует паника, перестраховка. В таких условиях мне  трудно
будет заставить людей работать активно, в интересах государства. "Вообще,  -
добавил я, - нельзя арестовывать работников наркомата без согласования этого
вопроса с наркомом".
   Сталин сказал: "По первому вопросу нет надобности освобождать тебя от тех
обязанностей,  которые  возложены  на  тебя  как  заместителя   Председателя
Совнаркома: настолько ты хорошо знаешь работу этих наркоматов, так  много  у
тебя энергии,  что  вполне  можешь  совмещать  и  эту  работу  и  работу  во
Внешторге. Так что эта твоя просьба  не  будет  удовлетворена.  (Я  не  стал
возражать против этого, промолчал.) Что касается  твоей  второй  просьбы,  -
продолжал Сталин, - то ты, пожалуй, прав. Чтобы  создать  хорошую  атмосферу
для твоей работы, дадим указание НКВД прекратить  всякие  аресты  работников
Внешторга. В отношении согласования вопроса ареста работников  наркоматов  с
наркомами - подумаем".
   Сталин не мог не понять, что вопрос этот был важен  и  в  той  обстановке
совершенно необходим. С 1 декабря 1938 г. было установлено,  что  разрешение
на  арест  работников  союзных  и  республиканских   наркоматов,   а   также
приравненных к ним  учреждений  дается  по  согласованию  с  соответствующим
наркомом или начальником учреждения.
   Я прибыл в наркомат, образовал подкомиссии, стал  выслушивать  доклады  о
состоянии дел. Недостатков было много.
   Состояние дел оказалось хуже, чем я мог предположить. В наркомате  из  46
человек, которые начиная с 1930 г. в разное время были заместителями наркома
или членами коллегии, не  оказалось  ни  одного.  Все  были  репрессированы:
большинство на работе в самом наркомате, другие - после выдвижения  на  иную
работу. Это были, как правило, крупные, хорошо подготовленные работники.
   Особенно тяжелым положение в Наркомвнешторге стало, когда 14 июня 1937 г.
с должности наркома был снят Розенгольц. Из заместителей  наркома  я  застал
одного Кушарова, да и тот пришел в наркомат лишь  за  три  месяца  до  моего
назначения.
   Из 21 объединения в десяти не было председателей, во многих управлениях и
отделах взамен снятых кадровых работников были  назначены  совсем  неопытные
работники. В 15 странах из 25, с которыми  были  торговые  связи,  должности
торгпредов были вакантны из-за того, что кадровые работники были  сняты.  Не
было торгпредов в Бельгии,  Греции,  Дании,  Италии,  Иране,  Китае,  Литве,
Монголии, Туве, Турции, Финляндии, Франции, Чехословакии, Швеции, Японии.
   Комиссия по приемке дел наркомата выявила много недостатков.  В  ходе  ее
работы отдельные факты, когда их оспаривали работники  аппарата,  я  поручал
перепроверять. Я просил, чтобы проверка проводилась строго,  но  объективно,
чтобы  не  искажались  факты  и  чтобы  не  использовались  недостатки   для
шельмования работников наркомата.
   Зная, что Чвялев снят, комиссия все вскрываемые недостатки  возлагала  на
него. Тактика была понятной, но, конечно, нарком не мог отвечать за все.  Но
так поступали сознательно, стараясь спасти других работников,  ибо  вскрытые
недостатки  не  были  последствием  какого-то  вредительства,  а  были  лишь
результатом  шараханья  из  одной  стороны  в  другую  в  силу   сложившихся
ненормальных условий.
   Будучи поставлен перед фактами, установленными комиссией,  бывший  нарком
Чвялев объяснил их тем, что он "малоопытный работник во  внешней  торговле".
Он действительно не имел практического опыта, а одного  высшего  образования
оказалось мало.
   Положение в деле руководства наркоматом за  указанные  годы  усугублялось
еще и тем, что в 1934 г.  в  наркоматах  были  ликвидированы  коллегии,  как
указывалось в Постановлении ЦИК и  СНК,  "в  целях  обеспечения  конкретного
руководства". Однако  жизнь  довольно  скоро  показала  несостоятельность  и
несуразность упразднения коллегий, и они были восстановлены. Уже  один  этот
факт показывает, насколько иногда по-диктаторски относился Сталин к  решению
крупных   организационных    вопросов    построения    государственного    и
хозяйственного аппарата в стране.
   Мне удалось  в  течение  менее  чем  года  внушить  работникам  Внешторга
уверенность в своем положении, в том, что они будут защищены, что критика не
будет вызывать репрессий. Наркомат начал вставать на ноги.
   Надо сказать, что Сталин сдержал свое слово и в течение  десяти  лет,  до
1948-1949 гг., арестов в Наркомате внешней торговли  не  было.  Единственным
исключением было дело, затеянное Абакумовым почти через  десять  лет  против
председателя  а/о  "Экспортлес"  Герасимова,   который   в   войну   работал
уполномоченным Внешторга в Архангельске по  разгрузке  и  приемке,  а  также
отправке по  назначению  поступавших  из-за  границы  грузов  и  вооружения.
Работал он энергично, хорошо. К нему на помощь в  трудные  минуты  я  иногда
направлял  Папанина,  популярного  человека  в  стране,   чтобы   он   своим
авторитетом активизировал работу грузчиков по разгрузке товаров и вооружения
в тяжелейших условиях Севера. Папанин был уполномоченным ГКО, и  его  умение
найти подход к портовым людям много помогало работе.
   Мне Сталин сказал тогда, что поступил какой-то материал на  Герасимова  и
что пройти мимо этого материала нельзя. Я попросил его дать мне  возможность
разобраться в этом деле самому, потом доложить ему. Я убедился,  что  ничего
предосудительного  и  умышленного  в  действиях  Герасимова  не  было;  была
некоторая  торопливость,  за  которую  можно  было  нести   административную
ответственность. В целом же Герасимов работал правильно и хорошо.  Я  так  и
доложил Сталину. Сталин не согласился, дал указание арестовать Герасимова  и
судить.
   После смерти Сталина дело Герасимова  было  пересмотрено  как  надуманное
Абакумовым. Герасимов был реабилитирован и вышел на  свободу.  Сам  Абакумов
был арестован еще при Сталине.
   За годы моей работы наркомом внешней торговли в процессе проведения общей
линии  централизации  государственного   управления   сложилась   абсолютная
монополия внешней торговли. В последующем Сталин  продолжал  держаться  этой
линии, и у меня не было с ним споров по этому вопросу. Даже во время Великой
Отечественной войны все поставки из  Англии  и  Америки,  включая  небольшое
кол