моей мускулатуры.  Это  были
люди  белой  расы с черными волосами и темными глазами. Кожа их
имела  легкий  оливковый  оттенок.  Старейшины  носили  бороды,
бывшие  предметом  большого  уважения  и  зависти более молодых
мужчин.
     Но как мне рассказать о Тарамис? Я могу долго  говорить  о
ее  теле  --  изысканной  поэме  линий  и форм, о ее коже цвета
спелых оливок, ее черных  локонах,  сверкающим  густым  потоком
ниспадавших  на  изящные  плечи,  ее  прекрасных глазах, полных
жизненной  силы,  плавных  изгибах  конечностей,   наливающихся
грудях,   --  но  я  не  способен  даже  попытаться  воссоздать
очарование и прелесть девушки, звавшейся Тарамис, дочери короля
Джогаха.
     Стоило мне только раз увидеть ее, цветущую как весна, и  я
полюбил,  я  возжелал  ее  со всей дикой страстностью, присущей
моему народу. И по  меркам  собственного  народа  Тарамис  была
прекрасна,  а  уж  для меня она и вовсе стала идеалом красоты и
воплощением желания. Я смотрел на нее и голова моя кружилась, а
в ушах колотили боевые барабаны. Любовь? Страсть? О, да. Но что
понимает в этом Джеймс Эллисон?  Разве  доступна  любовь  хилым
современным   людишкам?   Вам  достались  лишь  руины  страсти,
пылавшей, когда  Земля  была  юной;  бледные  отсветы  пламени,
некогда    сотрясавшего   миры;   страсти,   что   опрокидывала
королевства, сметала  племена  и  народы,  разрушала  города  и
цитадели...  так  было  в  эпоху  юности Земли. И я, мужчина из
юного мира, любил так же, как жил, как убивал и странствовал. Я
готов был ради завоевания своей избранницы свергать  королей  и
низвергать  империи,  крушить  врагов  в жестоких схватках -- и
пусть кровь неприятелей струится по моим пальцам и  отдаются  в
ушах  отчаянные  крики  умирающих! Но довольно. Тот далекий век
был суров, бесхитростен и прост, а для меня  он  стал  временем
любви Тарамис и ужаса Косматого.
     Когда  я  научился  говорить  на  языке Амелии -- а это не
заняло много времени, ибо язык был прост, а кельты всегда, даже
в те смутные времена, были полиглотами  --  то  я  попросил  ее
руки...  Попросил?  Нет.  Кельт  никогда,  никого  ни  о чем не
просит, даже у собственного вождя. Я потребовал ее, и  если  бы
ее  отец высмеял меня как безродного бродягу, немедля учинил бы
кровавую бойню в его  дворце-хижине,  прежде,  чем  его  охрана
успела   спохватиться.   Жажда  обладания  Тарамис  раскаленной
головней жгла мне грудь.
     Но старый  король  Джогах  не  смеялся.  Он  теребил  свою
длинную  бороду  и  смотрел  то  на  меня,  то на своих воинов.
Наконец он  сообщил  мне  о  своем  решении.  И  надо  сказать,
пройдоха  устроил  так,  что  в  любом  случае  не  оставался в
проигрыше, ведь если я  потерплю  поражение,  он  избавится  от
беспокойного,  буйного гостя, а если я сумею победить, настанет
конец  ужасу,  раскинувшему  свои  крылья  над  его  страной  с
незапамятных времен.
     Будучи  Джеймсом  Эллисоном,  я  часто  удивлялся, в каком
далеком  краю  обосновались   амелиане.   У   них   сохранились
малопонятные  древние легенды о долгом путешествии с востока. В
своих странствиях я встречал людей родственной им крови, но уже
основательно отличающихся от них. А в современном мире и  вовсе
не  осталось народа, который впитал бы их черты, даже среди тех
помесей,   в    которые    превратилось    большинство    наций
современности.  В общем, с точностью нельзя сказать, что же это
за племя. Предки их пришли в долины  Амелии  за  сотни  лет  до
описываемых  событий и встретили там мрачную вырождающуюся расу
волосатых существ,несколько  напоминающих  людей,  но  ужасающе
безобразных.  Война  была  долгой и кровавой, но в конце концов
люди победили, а человекоподобные чудища укрылись в  неприютных
бесплодных   холмах,   откуда  еще  целое  столетие  устраивали
вылазки.
     Представители  деградирующей  расы  принимали  все   более
странные  кошмарные  формы. Апофеозом этих мутаций и метаморфоз
стал Косматый. -- Так звали его  жители  Амелии.  Последний  из
своего  народа,  он обитал где-то в зловещих холмах. Страшилище
из страшилищ. Даже в лучшие свои годы  недосягаемо  отстававших
от людей по развитию. Из своего логова высоко в холмах он время
от   времени   обрушивался   в  долины,  унося  людские  жизни,
дьявольски жестокий и по-звериному  хитрый.  Отряды,  посланные
уничтожить  его,  не возвращались назад, если не считать редких
несчастных, сошедших с ума от пережитого ужаса.
     Голова этого доисторического  демона  и  была  той  ценой,
которую я должен был заплатить за Тарамис.
     С  первым  лучом  нарождающегося  рассвета  я  простился с
деревней и тронулся в путь, а юноши выдували из камышовых флейт
печальные трели погребальных  песен.  Но  я,  Бракан-кельт,  не
собирался  умирать,  я  уже побывал во многих жарких схватках и
теперь весело смеялся, когда ворота поселения  захлопнулись  за
моей спиной.
     Всю  свою  жизнь  я  пользовался одним и тем же оружием --
мечом, который люди прозвали Крушителем черепов. О,  я  мог  бы
спеть  целую сагу об этом сверкающем клинке! Он блистает сквозь
толщу истории звездой ратной брани и кровавой сечи. Не было  на
свете  мечей,  равных  ему,  нет и никогда не будет. То был меч
Голиафа, -- и именно им Давид снес с плеч его гигантскую голову
на  залитом  кровью  поле.  То  был  обоюдоострый  меч  ислама,
играющий   с  солнечными  лучами  в  руках  пророка  Мухаммеда.
Странными путями он опередил мусульман в Европе. С этим клинком
в руках погиб Роланд в Ущелье Ронсеваль. Ричард Львиное  Сердце
обладал   им,   даже  не  подозревая,  что  владеет  тем  самым
знаменитым мечом Дюрандаль, о  котором  слагал  песни  Блондин.
Акбар  прорубил себе с его помощью путь к имперскому трону. Это
был  меч  Аттилы,  и  ныне  он  украшает  стену  дворца  одного
афганского  принца,  дожидаясь  того дня, когда Судьба позволит
ему снова выскользнуть из ножен и  всласть  напиться  хмельного
вина человеческой крови.
     я  сам лично выковал его, я, Бракан-кельт, соединив бронзу
с кровью людей и тигров, и, пройдя многие  стадии  превращений,
которые  невозможно  ни  описать,  ни  повторить, бронза обрела
твердость и  прочность  дамасской  стали,  став  клинком  меча,
несокрушимого  и  вечного,  как  само Время. В ладонь шириной у
гарды, клинок сужался к острию, лезвие его  было  волнистым,  а
навершием  рукояти  служил  тяжелый  бронзовый  шар...  Словом,
Крушитель Черепов был мечом из мечей и мне так  же  не  хватает
слов,   чтобы   рассказать   о   его  красоте  и  изысканности,
безукоризненном балансе  и  потрясающей  скорости,  как  и  для
описания другой моей любви, Тарамис.
     Я  добрался  до  холмов  и начал подъем, Крушитель Черепов
висел на ремне за плечом.  Через  лабиринт  откосов  и  оврагов
пролег  мой  путь  и  наконец  я  достиг крутого утеса и высоко
вверху увидел зев пещеры. Снизу по скале к пещере вели ступени,
вырубленные в камне, вероятно,  кремневым  топором,  зажатым  в
волосатой лапе чудовища.
     (Я,  Джеймс  Эллисон,  не  устаю поражаться непоколебимому
спокойствию Бракана, необычному даже для кельта.) Вверх,  вверх
по  головокружительной  лестнице,  по  кровавой  цепочке следов
твари-убийцы... Я не знал, что ждет меня впереди, спит чудовище
или бодрствует!
     На  цыпочках  прокрался  я  в  пещеру,  поигрывая  в  руке
Крушителем  Черепов,  и увидел чудовище, до ужаса напоминающего
человека и в то же время  до  отвращения  на  него  непохожего.
Существо  спало  на громадной каменной плите, подложив руку под
голову.  Одно  мгновение  я  стоял,  застыв  от  потрясения   и
разглядывая  его.  На первый взгляд Косматый выглядел большущей
уродливой обезьяной, и все же он был обезьяной не больше, чем я
или вы. Он был значительно выше меня, -- уверен, подымись он на
своих кривых выгнутых ногах, то возвышался бы на семь  футов  с
лишком.   Голову  его  покрывали  невероятно  густые  черные  с
проседью волосы. Странного, гротескного вида,  она  все  же  не
была  головой  обезьяны.  Лоб очень низкий и покатый, крепкий и
хорошо развитый подбородок, плоский нос с вывернутыми ноздрями,
широкий рот с  толстыми  обвислыми  губами.  Тесно  прижатые  к
черепу уши подергивались во сне.
     И  вдруг  он  начал просыпаться... Но прежде, чем Косматый
сумел подняться, я размахнулся и срубил своим  мечом  кошмарную
голову  с гигантских покатых плеч. Голова скатилась на каменный
пол пещеры, а обезглавленное тело поднялось вертикально  --  из
перерубленной   шеи   толчками  хлестала  кровь.  Но  вот  тело
зашаталось и через несколько  томительных  секунд  опрокинулось
навзничь с жутким грохотом, гулким эхом отразившимся от стен.
     Я  не  стал задерживаться в пещере, этом логове мерзости и
страха. Мертвый Косматый был еще более  ужасен,  чем  живой.  И
часть  этого  ужаса  я  вынужден  был  унести  с  собой. Я взял
отсеченную голову и бросил в припасенную для этой цели  кожаную
торбу,  после  чего  направился  обратно,  в Амелию. Я пришел в
деревню и потребовал в награду Тарамис,  принадлежащую  мне  по
праву.   И   был  великий  свадебный  пир,  устроенный  королем
Джогахом...




                              Роберт ГОВАРД

                            ЛЮДИ ЧЕРНОГО КРУГА





     Отклонив предложение  Аршака,  преемника  Кобад  Шаха,  вернуться  на
службу в Иранистан и защищать  это  королевство  от  вторжений  Ездигерда,
короля Турана, Конан отправляется на восток - к подножиям Гор Химелиан  на
северо-западной границе Вендии. Там он становится  военным  вождем  дикого
племени афгули. Конану немногим  больше  тридцати  лет  (точнее,  тридцать
три), он в расцвете  физических  сил.  Слава  о  нем  разошлась  по  всему
цивилизованному и варварскому миру, от Пиктских земель до Кхитая.



                             1. СМЕРТЬ КОРОЛЯ

     Король  Вендии  умирал.  В  горячей  душной  ночи  рокочущим   звоном
раздавались звуки храмовых гонгов и натужно ревели раковины. Только слабый
отзвук доносился в комнату с золотым сводом, где среди  бархатных  подушек
разметался на ложе Бунда  Чанд.  Капли  пота  выступили  на  смуглой  коже
короля, пальцы впились в златотканое покрывало ложа. Он был молод,  король
Вендии, но не копье поразило его, не яд, всыпанный в вино. А виски его уже
вздулись синими узлами вен, глаза  потускнели  в  предчувствии  неминуемой
близкой смерти.
     У ложа на коленях  стояли  трепещущие  наложницы,  но  ближе  всех  к
изголовью была сестра  короля  Дэви,  Дэви  Жасмина.  С  глубокой  печалью
смотрела она на брата, а рядом тревожно замер вазам, достигший  при  дворе
наивысших почестей, доживший здесь до почтенной старости.
     Когда гул барабанов снова достиг ее  ушей,  Жасмина  гневно  вскинула
голову.
     - Проклятые жрецы со всей своей мышиной возней! - воскликнула  она  с
ненавистью и отчаянием. - Они так же  беспомощны,  как  и  все  остальные!
Король умирает, и никто во всем городе не знает, отчего. Он умирает,  а  я
стою здесь, совершенно беспомощная, я, готовая сжечь весь город  и  отдать
тысячу жизней за то, чтобы спасти его!
     - Нет в Айодхье человека, который бы не отдал жизнь свою  за  короля,
если бы смог, о Дэви, - медленно проговорил вазам. - Но этот яд...
     - Говорю тебе, это не яд! - крикнула Жасмина. - Я кое-что  понимаю  в
ядах; это - не яд! С младенчества Чанда охраняли  так,  что  самые  ловкие
отравители Востока не могли до него добраться. О  тех,  кто  пробовал  это
сделать, красноречивей всего говорят пять черепов, белеющих под солнцем  и
ветром на башне Бумажных Змеев! Десять мужчин и  десять  женщин  живут  во
дворце лишь для того, чтобы пробовать каждый  кусок  пищи,  каждый  глоток
вина перед тем, как предложить его королю. Пятьдесят стражей днем и  ночью
охраняют его покои, и ты сам все это прекрасно знаешь. Нет, вазам, это  не
яд. Ужасное колдовство, зловещее проклятие...
     Дэви не договорила.  Король  шевельнулся.  И  затем  раздался  голос.
Посиневшие губы Бунды Чанда даже не дрогнули, в  остекленевших  глазах  не
появилось даже проблеска сознания, но голос его звучал, тихий и  страшный,
словно взывающий из бездонной пропасти, где гуляют бешеные  вихри,  словно
невнятный крик, долетевший из неслыханных далей.
     - Жасмина! Жасмина! Где ты, сестра? Я не могу найти тебя! Всюду  лишь
тьма и воющий ветер!
     - Брат! - крикнула Жасмина, сжимая его бессильную руку. - Я здесь,  я
рядом с тобой! Ты не узнаешь меня? Ты меня не видишь?
     Но увидев мертвенную  бледность,  разлившуюся  по  лицу  короля,  его
безразличные глаза, почувствовав неподвижность его тела,  она  замерла.  И
только невнятный, глухой стон слетел с губ Бунды Чанда в ответ.
     Наложницы у ног короля завыли от горя и ужаса. Дэви Жасмина с яростью
рванула на себе платье.


     А в другом конце  города  какой-то  человек  смотрел  сквозь  ажурную
решетку балкона на улицу. Огонь коптящих  факелов  тускло  освещал  темные
лица, обращенные к небу,  отражался  в  сверкающих  глазах.  Тысячи  людей
причитали, молились и плакали в отчаянии.
     Человек пожал плечами и возвратился в комнату с  расписными  стенами.
Он был высок, строен и хорошо одет.
     - Король еще жив, но, кажется, его уже решили  отпевать,  -  иронично
сказал он второму человеку, что, скрестив ноги, сидел на  циновке  в  углу
комнаты.  Его  собеседник  был  одет  в  простую  хламиду  из   коричневой
верблюжьей шерсти, на ногах его были  запыленные  сандалии,  на  голове  -
зеленый тюрбан. Но на говорящего он поглядел с видимым равнодушием.
     - Они прекрасно понимают, что Чанд не доживет до рассвета, -  ответил
он.
     Первый человек посмотрел на него изучающе.
     - Не пойму, - сказал он. - Не могу понять. Почему  мне  пришлось  так
долго ждать, пока твои хозяева возьмутся за дело? Если сегодня им  хватило
всего лишь одной ночи - почему  же  они  не  расправились  с  королем  уже
несколько месяцев тому назад?
     - Законы природы управляют всем  происходящим,  даже  тем,  что  тебе
кажется магией, - ответил человек в зеленом тюрбане. - От звезд зависят  и
такие дела, как это, и все прочее на земле. Даже мои хозяева  не  в  силах
поторопить небо. Пока звезды не расположились на  небе  так,  как  сейчас,
черные чары не подействовали бы.
     Длинным грязным  ногтем  он  начертал  на  пыльных  мраморных  плитах
расположение планет и созвездий.
     - Луна сулит беду владыке этой страны. Среди звезд смятение,  Змея  в
доме Слона. Теперь невидимые стражи не могут охранить  душу  Бунды  Чанда,
они покидают его. Открылся путь к незримым королевствам, и как только  нам
удалось найти точку соприкосновения, оттуда были  призваны  могущественные
силы.
     - Точка соприкосновения? - переспросил второй. -  Ты  имеешь  в  виду
прядь волос Бунды Чанда?
     - Да. Все части тела пребывают между  собой  в  нерасторжимой  связи.
Жрецы Асуры  давно  это  подозревали,  поэтому  предусмотрительно  сжигали
отрезанные ногти, волосы и даже кал короля, а пепел  старательно  прятали.
Но в ответ на просьбу принцессы  Косала,  безнадежно  влюбленной  в  Бунду
Чанда, он подарил ей на память прядь своих длинных черных волос. Когда мои
хозяева решили судьбу короля, эту прядь похитили из золотого,  украшенного
драгоценностями ларца, который княжна  хранила  у  себя  под  подушкой,  а
взамен подложили другую, очень похожую прядь. Принцесса так и не  заметила
подмены. Потом настоящая прядь долго путешествовала с верблюжьим караваном
до Пешкаури и далее через перевал Забар, пока не попала в руки  к  тем,  к
кому должна была попасть.
     - Обычная прядь волос, - задумчиво произнес аристократ.
     -  Благодаря  которой  многое  можно  извлечь  из  тела  и  увлечь  в
безграничные бездны мрака, - произнес человек, сидящий на циновке.
     Аристократ с любопытством приглядывался к нему.
     - Не знаю, Хемса, человек ты или демон, - сказал он наконец,  -  мало
кто из нас и впрямь является тем, за кого себя выдает. Меня кшатрии  знают
как Керим Шаха, принца из Иранистана, но я всего лишь подставное лицо, как
и прочие. Так или иначе - здесь все предатели, а половина из них  даже  не
знает, на кого работает. Я, по крайней мере, избавлен от  таких  сомнений,
потому что служу королю Турана Ездигерду.
     - А я - Черным Прорицателям Йимши, - сказал Хемса, -  и  мои  господа
более могущественны, чем твой король; своим искусством они добились  того,
чего он не смог бы добиться со всей своей многотысячной армией.
     Жалобные стоны  вендиан  неслись  к  звездному  небу,  рычащие  звуки
раковин рассекали темную душную ночь.
     В дворцовых садах свет  факелов  отражался  в  блестящих  шлемах,  на
изогнутых мечах и украшенных золотом нагрудниках.  Все  благородные  воины
Айодхьи собрались в огромном дворце и возле него, а возле невысоких арок и
у каждой двери встали на стражу по пять десятков лучников со  стрелами  на
тетиве. Но смерть шагала по королевским покоям, и никто не мог  остановить
ее бесшумного движения.
     В  комнате  с  золотыми  сводами  король,  страдающий  от   приступов
невыносимой боли, вскрикнул еще раз. Голос его  был  все  так  же  слаб  и
словно доносился  издали.  Дэви  склонилась  над  ним,  дрожа  от  страха,
вызванного чем-то большим, нежели обычный холод смерти.
     - Жасмина! - снова прозвучал приглушенный, полный страдания, крик  из
замогильной тьмы. - Помоги мне! Я так далеко от дома! Колдуны завлекли мою
душу в исхлестанную вихрем темноту! Они пытаются порвать серебряную  нить,
связывающую ее с погибающим телом. Они клубятся  вокруг.  Их  руки  словно
когти, их глаза багровеют, как угли, тлеющие во тьме. Спаси меня,  сестра!
Их прикосновения жгут меня, как огонь! Они уничтожат мое  тело  и  погубят
душу. Что привело их ко мне? О боги!..
     Слыша безграничный ужас в его голосе, Жасмина пронзительно вскрикнула
и в отчаяньи прижалась к его груди.  Тело  короля  вздрогнуло  от  ужасных
судорог, на исказившихся губах выступила пена, а судорожно  сжатые  пальцы
оставили след на плече девушки. Но глаза короля потеряли стеклянный блеск,
словно ветер на мгновение  развеял  застлавшую  их  мглу.  Владыка  Вендии
посмотрел на свою сестру.
     - Брат! - заплакала она. - Брат!..
     - Спеши!  -  крикнул  он,  и  его  слабеющий  голос  прозвучал  почти
осмысленно. - Я проделал длинное путешествие и все понял. Я  знаю  причину
своей гибели. Это колдуны с Химелианских гор напустили на меня злые  чары.
Они извлекли мою душу из тела и унесли ее далеко, в каменную комнату.  Там
они пробуют порвать серебряную нить жизни и  заключить  мою  душу  в  тело
ужасного чудовища, которое их заклятья извлекли  из  ада.  Я  чувствую  их
невероятную мощь! Твой плач и прикосновение твоих пальцев вернули меня, но
только на несколько мгновений. Моя душа еще цепляется за  тело,  но  связь
слабеет!.. Скорее убей меня, пока они не заточили мою душу в эту тварь!
     - Не могу! - рыдала она, колотя себя кулаками в грудь.
     - Скорей, приказываю тебе! -  в  слабеющем  шепоте  короля  появились
прежние властные  ноты.  -  Ты  всегда  слушалась  меня,  выполни  же  мой
последний приказ! Отправь мою душу к  Асуре  незапятнанной!  Спасай  меня,
иначе я буду обречен на вечное пребывание в теле  адского  чудовища!  Убей
меня, приказываю тебе! Убей!
     С криком отчаяния Жасмина выхватила из-за пояса кинжал,  изукрашенный
самоцветами, и по рукоятку вонзила его в грудь брата. На мгновение  король
вытянулся на ложе во весь рост, затем  его  тело  расслабилось,  печальная
улыбка смертной тенью легла на губы. Жасмина бросилась на каменные  плиты,
устланные душистым тростником и ударила по ним сжатыми кулаками.
     А за окном все рычали раковины и гудели гонги, и  жрецы  ранили  себя
жертвенными ножами...



                              2. ВАРВАР С ГОР

     Чандер Шан, губернатор Пешкаури, отложил золотое перо  и  внимательно
перечел то, что написал на пергаменте со свое