рения,
разрезом глаз он чрезвычайно походил на китайца. Неудивительно,
что  окружающим  сразу  бросалась  в  глаза  эта  черта,  столь
необычная   в   человеке   чистейших  англо-саксонских  кровей.
Семейные легенды приписывали эту странность некоему  дородовому
влиянию  (что было, на мой взгляд, весьма спорным), а профессор
Хендрик Брулер как-то раз назвал проявившийся в Кетрике  каприз
природы  атавизмом  и  причудливой  реверсией к далекому предку
монголоиду, хотя, насколько было нам всем  известно,  никто  из
его   родственников   и  ближайших  предков  не  имел  подобных
отклонений.
     Кетрик был родом из уэльсской ветви сассекских Кетриков  и
его  родословная  нашла  свое  отражение  в Книге Пэров. Там вы
можете проследить долгую линию его пращуров, тянущуюся едва  не
с  допотопных времен. И ни малейшего следа какого-либо смешения
с монголоидами вы в этой генеалогии не найдете. Да и откуда ему
взяться  в  старой  саксонской  Англии?   Имя   "Кетрик"   было
модернизированной  формой от "Седрик". Семья эта обосновалась в
Уэльсе еще до вторжения датчан-викингов и ее наследники-мужчины
последовательно вступали в браки только  с  представительницами
английских   семей,  что  сохраняло  чистоту  крови  знатных  и
могущественных Седриков Сассекских, стопроцентных  англосаксов.
Единственным  отклонением  от нормы стал Кетрик с его странными
глазами. Сам же  он  был  интеллектуалом  и  верным  товарищем,
привыкшим   скрывать   под   маской   напускного  равнодушия  и
отстраненности пылкую и чувствительную натуру...
     В ответ на его слова я, смеясь, заметил:
     -- Конрад гоняется  за  всем  устрашающим  и  таинственным
подобно   тому,  как  обычные  смертные  --  за  романтическими
переживаниями и острыми ощущениями. Его книжные  полки  ломятся
от самого разного рода восхитительнейших кошмаров.
     --  Да,  --  кивнул  хозяин,  --  и  некоторые  из  них --
настоящие раритеты. По, Блэквуд, Матурин... а  вот,  взгляните,
редкостная   вещица:  "Страшные  таинства"  маркиза  Гросского,
подлинное издание восемнадцатого века.
     Тэверел придирчиво исследовал ряды книг:
     -- Любопытно,  беллетристика  о  сверхъестественном  будто
соперничает  с  серьезными  монографиями  о  колдовстве, вуду и
черной магии.
     -- Верно. Но ученые и  хронисты  бывают  порой  невыразимо
скучны,  беллетристы  же -- никогда, я имею в виду, разумеется,
мэтров. То же жертвоприношение вудуистского ритуала можно  сухо
и   педантично  описать,  изъяв  из  него  все  таинственное  и
фантастическое, и оно будет выглядеть просто подлым  и  мерзким
убийством.  А  произведения  некоторых  весьма  уважаемых мною,
мастеров литературы ужасов -- такие, как "Падение дома  Ашеров"
По, "Черная печать" Мэчена или "Зов Ктулху" Лавкрафта -- ничуть
не  уступая  в  реалистичности  документальным  и  даже научным
работам, куда более экспрессивны и впечатляющи. Вместе  с  ними
читатель  с  замирающим  сердцем  погружается  в  сумрак тайн и
неоткрытые  миры  воображения...  Но  вот  вам   и   совершенно
противоположный  пример,  --  продолжал он. -- Словно начинка в
сэндвиче из страшных историй Гюисманса и  Уолполовским  "Замком
Отранто"  притаились  "Безымянные  культы"  Фон  Юнцта.  Будучи
далеко не беллетристикой, эта книга не даст вам спать  спокойно
ночь напролет!
     --  Я  читал ее, -- сказал Тэверел. -- И убежден: автор --
сумасшедший. Его трактат -- нечто напоминающее монолог маньяка,
то нагромождение конкретных фактов, выстреливаемых со скоростью
пулемета, то невнятный и бессвязный лепет.
     Конрад тряхнул головой:
     -- И только на основании его странной манеры изложения  вы
готовы считать автора психопатом? Но что, если он просто не мог
отважиться  доверить бумаге все, что знал, и все эти недомолвки
и двусмысленности -- туманные намеки, ключи к загадкам для тех,
кто знает?
     -- Вздор! -- встрял в разговор Кирован. -- Не  думаете  же
вы,  что  описываемые  Фон  Юнцтом  кошмарные  религии  и секты
уцелели доныне, если  признать,  что  они  вообще  существовали
где-либо    еще,   кроме   перенаселенного   призраками   мозга
помешанного поэта и философа?
     -- Он не первый прибег к иносказаниям.  Вспомните  великих
поэтов  древности.  Люди  издавна,  сталкиваясь  с  космическим
знанием, намекали на него миру в зашифрованных строках. Помните
странные слова Фон Юнцта о "городе в  опустошении"?  А  что  вы
думаете  о  строках  Флеккера  Петри: "Вниз нет пути! В пустыне
каменистой
     Где роза зацвела, как люди говорят,
     Но не алеют лепестки, и дивный
     Цветок не источает аромат."?
     -- Но, в отличие от иных, приобщившихся к  секретам  этого
мира,  Фон  Юнцт  с  головой погрузился в запретные таинства. К
примеру, он один из немногих людей, читавших  "Некрономикон"  в
оригинальной греческой версии.
     Тэверел  пожал  плечами  и  затянулся  трубкой.  Профессор
Кирован никак не отреагировал на последнюю реплику,  хотя  ему,
равно  как  и Конраду, довелось покопаться в латинском переводе
книги, где он нашел немало вещей, которые,  как  объективный  и
беспристрастный ученый, не мог ни объяснить, ни опровергнуть.
     --  Ну  хорошо,  --  сказал он после некоторой паузы. -- Я
готов  допустить,  что  в  прошлом  существовали  культы  таких
непостижимых  и жутких божеств как Ктулху, Йог-Сагот, Цатоггуа,
Голгорот и им подобных, но ни  за  что  не  поверю  заверениям,
будто  пережитки  этих  культов  притаились  в темных закоулках

     -- К нашему общему изумлению, -- ответил ему Клементс. Это
был высокий  худощавый  мужчина,   до   крайности   молчаливый,
выглядевший  старше  своих  лет  по  причине  жестокой борьбы с
бедностью в юные годы. Он занимался литературной деятельностью,
ведя -- что характерно для людей искусства -- странную  двойную
жизнь:  ради хлеба насущного плодил романы в мягких обложках, а
свое  подлинное  артистическое  "я"   выражал   в   публикациях
редактируемого   им   "Раздвоенного   копыта"  --  новаторского
поэтического журнала, чьи причудливые изыски не  раз  повергали
консервативную критику в шоковое состояние.
     --   Помнится,   однажды  вы  с  Тэверелом  обсуждали  так
называемый культ Брана,  упоминаемый  в  книге  Фон  Юнцта,  --
проговорил   Клементс,  набивая  трубку  листовым  табаком,  на
удивление вонючим.
     -- И насколько можно было понять  из  его  недомолвок,  --
фыркнул  Кирован,  -- Фон Юнцт считал, что он существует до сих
пор. Абсурд!
     -- Так вот, -- кивнул Клементс, -- я  как-то,  еще  совсем
мальчишкой,  работал  в  одном  университете  и моим соседом по
комнате был парень столь же бедный и амбициозный,  как  я  сам.
Сегодня это очень известный человек, и назови я вам его имя, вы
были  бы  поражены.  Он  принадлежал  к  шотландскому  роду  из
Гэллоуэя, но при этом был совершенно не арийского  типа...  Все
это  строго  между нами, вы понимаете... Сосед мой разговаривал
во сне. Я стал прислушиваться и сводить воедино его  бессвязные
речи.  Тогда  я  впервые  услыхал  о  забытом  древнем  культе,
упоминаемом Фон Юнцтом; о короле,  правившем  Темной  Империей,
ставшей  преемницей  державы  еще более древней и таинственной,
уходящей корнями в каменный век;  и  об  огромной  пещере,  где
высится   Темный   Человек  --  изваяние  Брана  Мак  Морна,  с
потрясающим   правдоподобием   высеченное   из   камня    рукой
безвестного  мастера еще при жизни великого короля и к которому
каждый из почитателей  Брана  совершал  хотя  бы  раз  в  жизни
паломничество.  Да-да,  культ этот и сегодня жив среди потомков
народа Брана. Они словно  тайный  подземный  поток,  текущий  в
великий  океан  жизни,  в  ожидании  дня,  когда  статуя  Брана
внезапно задышит и оживет, явится миру из гигантской  пещеры  и
возродит свою забытую империю.
     -- И какой народ населял эту империю? -- спросил Кетрик.
     -- Пикты, -- отозвался Тэверел, -- несомненно, этот народ,
известный  позднее  как  дикие пикты из Гэллоуэя, преобладавший
некогда над кельтскими племенами.  То  была,  вероятно,  помесь
гэлльской,  уэльсской,  тевтонской  и еще невесть какой кровей.
Взяли они свое имя от более древней расы или, напротив, дали ей
свое собственное, это вопрос, который еще предстоит  разрешить.
Фон  Юнцт, говоря о пиктах, имеет в виду низкорослый темнокожий
народец средиземноморских кровей,  который  принес  в  Британию
неолитическую   культуру.   Первые   обитатели   этой   страны,
послужившие  впоследствии  фактической  основой  для   создания
легенд о Маленьком Народе: духах земли, гоблинах и им подобных.
     -- Не могу согласиться с последним утверждением, -- заявил
Конрад.  --  Предания  и  мифы  приписывают подобным персонажам
нечеловеческий внешний  вид  и  патологическое  безобразие.  Их
никак  нельзя  связать  с  пиктами,  хотя  они и внушали ужас и
отвращение арийским народам. По моему мнению,  средиземноморцам
предшествовало    племя    монголоидного    типа,   чрезвычайно
низкоразвитое, о котором эти легенды и...
     -- Правдоподобно, -- перебил его Кирован. -- Но с чего  вы
взяли,  что  они  и эти, как вы их называете, пикты столкнулись
именно в Британии?  Мы  находим  истории  о  троллях  и  гномах
повсюду на континенте и куда логичнее было бы предположить, что
и  средиземноморские  и арийские племена принесли эти легенды с
собою на острова уже в готовом виде. А они  должны  были  иметь
весьма премерзкую внешность, эти монголоиды, а?
     --  Тогда вот вам кремневый молот, -- парировал Конрад, --
найденный шахтером на возвышенностях Уэльса и  переданный  мне.
Посмотрите  и  постарайтесь  мне  объяснить,  почему  он  столь
миниатюрен, в отличие от  большинства  орудий  той  эпохи?  При
этом,  выглядя почти детской игрушкой, он на удивление тяжел и,
без  сомнения,  мог  наносить  смертоносные  удары.  Я   взялся
самолично  приладить  к  нему  ручку, но вы бы знали, насколько
непросто оказалось подогнать ее и сбалансировать орудие!
     Мы во все глаза рассматривали находку. Она была  тщательно
обработана   и   отполирована,   подобно  прочим  неолитическим
артефактам, которые мне доводилось видеть,  и  все  же,  как  и
сказал  Конрад, разительно отличалась от них. Несмотря на малые
размеры,  предмет  вызывал  необъяснимо  тревожные  ощущения  и
зловещие  ассоциации  с  жертвенным  кинжалом  ацтеков.  Конрад
сделал дубовую рукоять с таким мастерством,  что  она  казалась
неотъемлемой  частью  молота,  изначально ему принадлежащей. Он
даже повторил прием оружейников  каменного  века,  зафиксировав
молот в расщепленном конце рукоятки полосками сыромятной кожи.
     --  Бесподобно!  Эх,  --  Тэверел сделал неуклюжий выпад к
воображаемому противнику и едва не разнес  вдребезги  бесценную
вазу.  --  Э-э,  ну,  баланс у этой штуковины ни к черту. Готов
довести ее до ума. Все мои знания по механике к вашим услугам.
     --  Позвольте  мне  взглянуть,  --  Кетрик  взял  молот  и
повертел   его   в   руках,  словно  пытаясь  разгадать  секрет
правильного  с  ним  обращения.   И   вдруг,   скривившись   от
беспричинного  раздражения, размахнулся и нанес сильный удар по
щиту, висящему на стене. Я успел заметить,  как  чертова  штука
взвилась в его руке словно взбешенная кобра, потом рука Кетрика
пошла  вниз.  До  ушей  моих донесся предостерегающий тревожный
крик -- а затем пришла темнота, вместе с ударом молота по  моей
голове.

     x x x

     Я  медленно  выплывал  из  небытия. Сперва пришло ощущение
слепоты и полное  непонимание,  кто  я  и  где;  потом  смутное
осознание  собственного  бытия  и  боль  от  чего-то  твердого,
вдавившегося мне в ребра. Наконец туман перед глазами рассеялся
и я полностью пришел в себя.
     я  лежал  спиной  на  траве,  наполовину  скрытый   низким
подлеском,  голова  нещадно болела. Волосы спутались и слиплись
от крови, словно с меня пытались снять скальп.  Глаза  прошлись
сверху вниз по обнаженному (если не считать набедренной повязки
из   оленьей  шкуры  и  грубых  кожаных  сандалий)  телу  и  не
обнаружили ни одной раны. А  ребрам  досаждал  мой  собственный
топор.
     Тут   ушей   моих  достигло  отвратительное  бормотание  и
подстегнуло мои чувства и память. Звуки эти напоминали какое-то
наречие,  но  скорее  не  человеческий  язык,   а   многократно
повторяющееся на разные лады шипение клубка больших змей.
     Я  осмотрелся.  Меня окружала мрачная чащоба леса. Поляну,
где я лежал, скрывала такая глубокая тень, что даже  в  дневном
свете   здесь  царил  вечерний  полумрак.  Лес  --  гигантский,
непроницаемо-темный, холодный -- замер. Вокруг  стояла  мертвая
тишина.
     Поляна  вокруг  напоминала  бойню. Я ощутил щемящую боль в
груди, разглядев страшно  изувеченные  тела  пятерых  людей.  А
вокруг  них  собрались...  существа.  Наверно,  это  были  люди
какого-то  иного  племени,  но  я  бы  не  решился  назвать  их
таковыми.   Низкорослые,   коренастые,  с  широкими  массивными
головами, слишком большими для их приземистых тел.  Свалявшиеся
в  паклю  вьющиеся  волосы  обрамляли плоские квадратные лица с
приплюснутыми носами и глубоко посаженными  раскосыми  глазами.
Их  безгубые  рты  напоминали  резаные  раны. Как и я, они были
одеты в  звериные  шкуры,  но  худшей  выделки,  вооружение  их
состояло из небольших луков и стрел с кремневыми наконечниками,
каменных  ножей  и  дубин.  Эти  твари  общались между собой на
отвратительном, шипящем языке рептилий,  столь  же  мерзостном,
как и они сами.
     О,  как  я ненавидел их! Теперь, когда я вспоминаю, в моем
мозгу снова разгорается  ярость...  Мы  отправились  на  охоту,
шестеро  юношей  из  Народа Мечей и заплутали в сумрачном лесу,
который  наш  клан  обычно  избегает.  Утомленные  охотой,   мы
остановились на отдых, -- мне выпало первому нести караул, ведь
ночевать  без  часового  в  этих  местах  было  небезопасно.  Я
безмолвно закричал от стыда и отчаяния. Ведь я  заснул,  предал
своих  товарищей!  И  теперь  они  лежали  там,  изрубленные  и
изрезанные на куски, зверски убитые  во  сне  тварями,  которые
никогда  не  отважились  бы  выступить  против них открыто. Мои
спутники доверили мне свои жизни, а я, Арьяра, их предал...
     Да... Как  же  болезненны  могут  быть  воспоминания...  Я
задремал  и  пребывал  в  окружении  грез об охоте, когда вдруг
искрящийся огонь вспыхнул в моей голове и я провалился во тьму,
где не бывает снов. Как  я  наказан!  Враги  подкрались  сквозь
непролазные   лесные   заросли,   оглушили   меня   и  даже  не
задержались, чтобы добить, решив, что я  мертв,  они  поспешили
скорее  свершить  свое  грязное дело. А потом, наверно, и вовсе
забыли про меня. -- Я сидел в стороне от других и,  оглушенный,
упал  в кусты, скрывающие меня и доныне. Но скоро они могут обо
мне  вспомнить  и  тогда  уж  больше  мне  не   охотиться,   не
участвовать  в плясках войны, любви и охоты, не видеть плетеные
хижины племени Мечей.
     Но  я  и  не  горел  желанием   бежать   назад   к   своим
соплеменникам.  Могу ли я вернуться, неся бремя предательства и
позора? Сумею ли выслушать слова презрения, которые  мой  народ
бросит мне в лицо, снести насмешливо-ненавидящие взоры девушек,
тычущих  пальцами  в  парня,  который  проспал  и  отдал  своих
товарищей на растерзание кремневым ножам гнусных тварей.
     Слезы  жгли  мне  глаза  и  где-то  глубоко  внутри  росла
ненависть,  вскипая  в  моей груди. Мне не суждено было никогда
больше носить меч,  как  подобает  воину,  не  суждено  ощущать
триумф  победы над достойным противником или пасть с честью под
стрелами пиктов, топорами Волчьего Народа и Народа Реки. Нет, я
погибну от рук тошнотворных отродий, которых пикты давным-давно
загнали вглубь дикого леса.
     Переполняющая меня ярость осушила слезы, превратив меня  в
берсерка.  Я  осторожно  повернулся,  обхватил  рукоять  своего
топора, вскочил и, громогласно взывая к Иль-Маринену, тигриными
прыжками бросился к тварям. И вот так,  скача  как  тигр  среди
врагов,  принялся  крушить  плоские  черепа,  подобно тому, как
человек давит каблуком скользкую змеиную голову.  Отродья  дико
заверещали  от  неожиданности  и  ужаса, но уже через несколько
мгновений  они  сомкнулись  кольцом  вокруг  меня  и  принялись
размахивать  каменными  ножами.  Один из них чиркнул по коже на
груди, но что за дело было  мне  до  того,  --  красная  пелена
колыхалась  перед  моими  глазами.  Я не понимал, что делаю, но
руки, ноги, тело действовали в удивительном согласии.  С  диким
рычанием  рубя и круша, я возвышался тигром среди рептилий. Еще
секунда и они бежали,  оставив  меня  стоять  среди  полудюжины
уродливых приземистых тел, разбросанных по земле.
     Но  я не был удовлетворен такой победой и бросился следом,
наступая на пятки самому рослому из них (мне он  едва  доставал
головой  до  плеча),  который,  похоже,  был  их  вожаком.  Он,
отчаянно визжа, мелко семенил  впереди,  полусогнувшись,  более
всего  напоминая  чудовищную  отвратительную ящерицу, а когда я
совсем  было  нагнал  его,  вдруг,  вильнув   по-змеиному,   он
скользнул  в  густой  кустарник.  Но  я  был  не менее ловок и,
вломившись в кусты, что было силы рубанул  его  топором.  Кровь
оросила листву.
     В  густых  зарослях я разглядел тропинку, к которой он так
стремился -- едва различимая,  она  была  настолько  узка,  что
человек   нормальных  размеров  мог  только  с  большим  трудом
двигаться по ней. Одним ударом  я  снес  мерзкую  башку  своего
врага  и,  ухватив ее левой рукой за волосы, пустился вперед по
змеиной тропе, сжимая в правой руке окровавленный топор.

Кровь из перерубленной шеи убитой мною твари брызгала мне
на ноги при каждом шаге. И я вновь подумал о случившемся
несчастье. Мы так мало внимания обращали на племя, к
которому принадлежала моя жертва, что средь бела дня
затеяли охоту в лесу, принадлежавшем этим тварям. Как они
называли себя, нам было неведомо, ибо никто из нашего
народа не взял на себя труд изучить проклятое шипение,
которое они использовали в качестве речи. Мы же нарекли их
Детьми Ночи. Они и вправду были ночными тварями, тихо
крадущимися в глубинах темных лесов и выбирающимися из
своих подземных нор в холмы лишь когда люди, загнавшие их
туда, спали. Грязные свои делишки они тоже проделывали
всегда по ночам, -- будь то кража заблудившегося в лесу
ребенка или убийство взрослого человека исподтишка короткой
стрелой с каменным наконечником. Но не только этому были
они обязаны своим прозвищем. Народ Ночи пришел из тьмы
ужасающей древности как остатки некогда могущественной, но
выродившейся расы. Прежде эта земля кишмя кишела подобными
созданиями, пока их не загнали в леса свирепые пикты,
которые теперь враждовали с нами. Но ненависть и отвращение
к Детям Ночи и они, и мы испытывали одинаковые.
     Пикты несколько отличались от  моего  народа  по  внешнему
виду,  были  меньше  ростом, имели темные волосы, глаза и кожу,
тогда как мы были выше и мощнее, с  волосами  цвета  пшеницы  и
глазами  синими,  как  небо. И все же, народы наши произошли от
одних предков. Иное дело -- Дети Ночи.  С  их  деформированными
телами,  желтой  кожей и отвратительными харями они казались не
людьми,  а  необычными  пресмыкающимися,  мерзкими   скользкими
чудовищами.
     Новая   волна  бешенства  накатила  на  меня,  стоило  мне
подумать о том, с какими тварями  я  имею  дело.  Ба!  Невелика
заслуга  --  давить  змей  или  самому погибнуть от их ядовитых
укусов.  Багровый   туман   разочарования   пришел   на   смену
раскаленной  опустошительной ярости, и я поклялся всеми богами,
каких знал, излить его, прежде чем погибну, на  головы  врагов,
дабы  навсегда остались страшные воспоминания в сознании тех из
них, кто уцелеет. Мое племя не станет  гордиться  и  чтить  мою
память.  Мы  слишком  сильно  презирали  Детей  Ночи. Так пусть
память эта хотя бы заставит содрогаться  самих  тварей.  Так  я
клялся богам, судорожно стиснув в рук