ней  не  было.  Девочка  с изумление воззрилась на
спутников.
    - Идем, - поторопил ее Конан.
    Она  шмыгнула   носом,  потерлась   щекой  о   плечо   и,
развернувшись  на  одной   ноге,  побежала  дальше.   Мужчины
двинулись следом.
    Конан  искоса  поглядывал  на  бессмертного.  Во  дворце,
охваченный  гневом,  он  и  не интересовался своим спутником;
теперь  ему  пришло  в  голову  рассмотреть  его поподробнее.
Осмотр мало что  дал: бессмертный на  вид ничем не  отличался
об обыкновенного  человека, разве  что кожа  его была  бледна
почти до  синевы. Но  и у  некоторых северян  можно встретить
такую  же  бледную  кожу.  Зольдо,  видимо,  осмотр не принес
удовольствия;  он  повернул  к  киммерийцу  бледное  лицо   с
желтыми радужками зрачков и произнес:
    - Хочешь спросить?
    - После, - ответил киммериец.
    Гайдэ  вывела  их  на  широкую,  мощеную  камнем  улицу и
остановилась.
    -  Вон  там,  -  она  махнула  рукой  вдоль  улицы. - Там
лестница в гавань.
    Киммериец и так уже заметил мачты, видневшиеся в  дальнем
конце улицы.
    - Я пойду? - спросила девочка.
    - Постой. - Конан  вытащил из кошеля еще  одну серебряную
монету и протянул ее Гайдэ.  - Держи. Только не говори  о ней
сестре.
    Девочка  юрким   обезьяньим  движением   будто   слизнула
монету  с  ладони  киммерийца,  потом  засунула  ее за щеку и
припустила бежать, не оборачиваясь.
    - На тебя всегда воют собаки? - поинтересовался Конан.
    - Всегда, - последовал краткий ответ.
    - А лошади? Почему они не испугались?
    - Они были и так достаточно напуганы.
    - Значит, всякая живая тварь от тебя шарахается.
    - Да.
    -  Кром!  -  буркнул  киммериец.  - Если каждый пес будет
устраивать тебе столь громкую  панихиду, то, в конце  концов,
это соберет толпу зрителей, и нам придется объясняться.
    Зольдо молча пожал плечами.
    - А крысы? - снова спросил Конан.
    - Что крысы? - не понял бессмертный.
    - Видно, тебе не приходилось плавать на кораблях...
    - Не довелось.
    - Если с  корабля разбегутся все  крысы, то нам  никакими
силами  не  заставить  капитана  выйти  в  море,  пока они не
вернутся.  Разве что становиться  самим на паруса, а ты  ведь
с этим, наверное, не знаком.
    Зольдо посмотрел в сторону гавани.
    -  Крысы  от  меня  не  бегут,  -  сказал  он и, подумав,
добавил: - Как и люди.
    Конан криво усмехнулся.
    - Ну, тогда пойдем.
    Они спустились в гавань, где царила обычная суета.  Конан
полной  грудью  вдохнул  давно  забытые  запахи  и   пробежал
глазами  по  строю  кораблей,  оценивая  их.  Портовая мелочь
обступила их, наперебой предлагая свой товар; эти побирушки и
мелкие торговцы оказались столь назойливыми, что киммериец не
выдержал и рявкнул на них. Они от неожиданности шарахнулись в
стороны; Конан де взглядом выделил из толпы одного и  поманил
к себе. Лохматая  личность весьма оборванного  вида осторожно
приблизилась к нему.
    Киммериец   ткнул   его   пальцем   в   грудь.  Оборванец
сморщился от боли и через силу заискивающе улыбнулся.
    - Ты, ублюдок! Знаешь, куда какая посудина отправляется?
    Тот с усердием закивал головой.
    - Говори.
    Торговцы и нищие  сразу потеряли интерес  к происходящему
и   стали   потихоньку   расползаться.   Оборванец      начал
перечислять  названия  кораблей,  имена  капитанов  и   порты
назначения.  Информирован он был неплохо - видно, дни и  ночи
болтался в гавани; возможно, служил наводчиком для пиратов.
    - Стоп, - наконец прервал его Конан. - Этот,  "Покоритель
Бурь", где он?
    Оборванец повернулся  к морю  лицом и  указал на  большое
судно, пришвартованное в дальнем конце гавани.
    - Когда он уходит?
    - Завтра с рассветом, если будет на то воля богов.
    - Держи.
    Конан  кинул  оборванцу  серебряную  монету. Тот округлил
глаза, не веря  привалившему счастью, и   осклабил в  широкой
улыбке редкие, через один, зубы.
    -   А   теперь   проваливай,   -   приказал    киммериец,
предупреждая о том, что дальнейшие услуги не требуются.
    Оборванец  сгинул,  как  будто  и  не  было  его вовсе, и
путники зашагали вдоль линии  пирсов к "Покровителю Бурь".  С
капитаном судна дело сладили  быстро; вид кошелька с  золотом
побудил  почтенного  морехода  осведомиться,  не  желают   ли
господа, чтобы  он освободил  им свою  каюту. Получив  отказ,
он рассыпался  в любезностях  и заверил,  что плаванье  будет
спокойным;  корабль  выдержит  любую  бурю,  а  солдат на нем
столько,  что  пираты  всего  лишь  мелкая  досадная  помеха,
которая  может  быть  встретиться,  а  может быть и нет. Было
сговорено,  что  пассажиры  явятся  на  борт  ближе к вечеру,
чтобы утром, с первыми  лучами солнца, судно покинуло  гавань
и без помех ушел в плаванье.
    У  Конана  зазвенело  в  ушах  от  многословия  капитана,
поэтому  он  с  большим  облегчением  вновь нырнул в сутолоку
порта.  Зольдо безмолвной  тенью следовал за ним.   Киммериец
поймал за  полу одежду  еще одного  оборванца, ошивающегося в
гавани,  и  выяснил,  где  находится  ближайшая  харчевня   с
постоялым двором.
    Зольдо  внезапно  отстал  и  принялся  вертеть   головой,
что-то высматривая.
    -  Эй,  чего  ты  там  застрял? - окликнул его киммериец,
выяснив все, что ему нужно было.
    Бессмертный  догнал   варвара,  и   они  направились    к
лестнице, ведущей из гавани в город.
    - Я голоден, и горло у меня пересохло от жажды, -  заявил
киммериец. - Тебе-то, нежити, еда не нужна.
    Харчевня оказалась недалеко, какие-нибудь полквартала  от
порта. Она была маленькой, всего  на четыре стола, и явно  не
предназначалась  для  посетителей  такого  ранга,  какими   в
глазах  хозяина  были  киммериец  и  бессмертный.  Поэтому он
быстро  освободил  один  стол  от  завсегдатаев  и  с низкими
поклонами  усадил  за   него  вновь  прибывших.   Расторопная
служанка мгновенно  притащила блюдо  с жареным  мясом, свежие
лепешки, хлеб и два кувшина вина.
    Конан первым делом подхватил  один кувшин и единым  махом
вылил  его  содержимое  себе  в  глотку.  Пустую  посудину он
бросил остолбеневшей девице и распорядился:
    - Принеси-ка еще, милашка.
    После этого он  вытащил нож и  отдал должное еде.  Зольдо
пил вино маленькими глотками  и съел довольно немного  мяса с
хлебом, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания.
    Хозяин,  подождав,  пока   гости  утолят  первый   голод,
подошел и осведомился, не нужно ли чего еще.
    - Комнаты есть? - спросил киммериец.
    - Наверху.
    Хозяин  радостно  потер  руки,  предвкушая поживу, но тут
же  к  своему  огорчению  узнал,  что комната нужна только до
вечера.   Тем   не  менее,  Конан   заплатил  с   королевской
щедростью.   Потом,  прикончив   второй  кувшин,  он   послал
служанку за третьим.
    Остальные   посетители   харчевни   притихли   за  своими
столами, искоса рассматривая  Зольдо, богатый наряд  которого
отличал  бессмертного  от  этих  голодранцев,  как выделяется
золотой  самородок  в  сером  речном  песке.  Зольдо   лениво
ковырял  кусок  мяса  и  был  похож  на нобиля, невесть зачем
забредшего в портовые  трущобы. Завсегдатая харчевни  не были
благородны ни видом, ни  нравом, но мечи, висевшие  на поясах
непривычных  посетителей,  и   их  доспехи  сразу   охлаждали
горячие  головы.  Покрытое  шрамами  лицо великана-северянина
говорило  о  том,  что  клинок  в  его  руках чувствовал себя
привычно и  уверенно Что  до его  спутника в  богатой одежде,
то каждый, кто заглянул в его странные желтые глаза,  ощущал,
как по спине у него пробегает морозная волна озноба.
    Бессмертный оставил в покое свой кусок мяса, вытер нож  и
вложил оружие в ножны.
    -  Конан,  за  нами  следят,  -  спокойно  произнес   он.
Киммериец обвел взглядом харчевню.
    - Эти? - он хмыкнул.
    - Нет. За нами начали следить ее в гавани.
    Киммериец положил кусок мяса на блюдо и отхлебнул вина.
    - Тебе не померещилось?
    - Нет, - сказал Зольдо.


                         * * *


    Стигией  Сеннух,  по  прозвищу  Гиена,  не  поверил своим
ушам,  когда  услышал  знакомый  рык,  советующий   портовому
отребью  отвалить  и  не  путаться  под ногами. Только одному
человеку  во  всей  вселенной  мог  принадлежать этот могучий
голос, и к этому человеку у стигийца был давний  неоплаченный
счет.   Сеннух,   прячась  за   спины,  осторожно   подкрался
поближе. Едва  взглянув на  обладателя мощной  глотки стигиец
понял,  что  не  ошибся  -  это  был  он,  Конан,  варвар  из
Киммерии,  а   также  Амра,   предводитель  черных   пиратов.
Сеннух-Гиена осторожно протолкался  назад и укрылся  за рядом
бочек,  дожидавшихся  своей  очереди  на  погрузки. Забившись
меж ними словно крыса, он продолжал наблюдение.
    В то  время, когда  имя Амры  заставляло трепетать купцов
из  Аргоса,  Зингары,  Шема  и  Стигии, Сеннух был торговцем,
человеком  состоятельным  и  уважаемым.  Правда,  основу  его
богатства  составляла  перепродажа  награбленного   пиратами,
но об этом мало кто знал,  а те, кто ведал, сами были  такими
же гиенами  и шакалами,  питающимися крохами  со стола  льва.
За свою неразборчивость в  средствах, за жадность и  трусость
Сеннух  и  получил  свое   прозвище,  опять  же  данное   ему
киммерийцем. Оно  прилипло к  стигийцу и  стало чем-то  вроде
клейма  или  второго  имени,  которое быстро начало вытеснять
данное при  рождении. Гордость  Сеннуха была  уязвлена, но он
терпел. Когда же  варвара стала тяготить  чрезмерная жадность
скупщика   награбленного,   киммериец    сошелся   с    менее
прижимистыми   партнерами, и  поток дорогих  тканей и  редких
безделушек начал  иссякать, а  через малое  время прекратился
совсем.  Варвар  не  держал  в  секрете,  что  побудило   его
разорвать  все  сделки  со  стигийцем,  в  результате  Сеннух
остался  без  клиентов.  Скупщику  пришлось  довольствоваться
добычей  мелкого   ворья,  которому  некуда  было  деться   и
приходилось  идти  на  поклон  Гиене;  от былого богатства за
считанные месяцы осталось всего-то ничего.
    Наконец  стигиец  попытался  заняться  другим промыслом и
ничего  не  смог  придумать  лучше,  как  снарядить несколько
кораблей  с  товаром.  Амра,  проведав  о  том  через   своих
осведомителей  пустил  корабли  стигийца  ко  дну,  а  товар,
снятый  с  них,  перепродал  в  том  же  городе. Скупщик мало
того,  что  был  разорен,  но  еще и стал посмешищем. Стигиец
поклялся отомстить  - тем  более, что  от прежнего компаньона
к  нему  заявился  посланец,  который  передал совет убраться
куда подальше  и не  портить воздух  в Асгалуне  своим гнилым
дыханием.
    Ненависть Сеннуха потопила остатки разума. За голову Амры
была назначена немалая награда, но только сумасшедший мог  бы
попытаться заработать деньги таким способом. Стигиец, однако,
решил рискнуть, убив двух зайцев сразу: избавиться от  Конана
и поправить свои  дела, получив обещанную  награду - да  и не
только  ее.  Скупщик  явился  к  асгалунскому  наместнику   и
сказал,  что  знает,  как  поймать  пирата. Наместник, важный
вельможа из благородных  шемитов, имевший постоянных  доход с
добычи морских разбойников, а потому предпочитавший  смотреть
на  много   сквозь  пальцы,   решил  ради   забавы  выслушать
безумца, пришедшего во дворец  а потом упрятать его  в тюрьму
-  ради  собственного  же  спокойствия.  Однако  план Сеннуха
затронул  ту  струну  в  душе  наместника, которая была у них
общей - алчность.
    Хитроумный  стигиец  предложил  бросить  в тюрьму верного
человека  Конана,  главного  из  его  наводчиков  - да и всех
остальных  в   придачу;  скупщик   знал  их   поименно.  Амра
непременно  заявится,  чтобы  отомстить,  и  тогда нужно лишь
солдат  побольше,  и  дело  будет  сделано.  Себя  же  самого
стигиец  предлагал  в  качестве  приманки.  Но не это убедило
наместника, а  другое: казнь  всех скупщиков  награбленного с
конфискацией  их  имущества  в  пользу  казны,  сиречь самого
наместника. После того как  варвар будет схвачен и  доставлен
в  столицу  для  публичной  казни,  он,  Сеннух, приберет всю
скупку  к  своим  рукам,  -  пиратам  все  равно некуда будет
деваться. Тогда  стигиец выставит  свои условия,  и они, само
собой, согласятся.  Семьдесят процентов  от торговли  скупщик
предложил наместнику,  себе оставив  скромных тридцать  - как
посреднику его светлости,  который, естественно, останется  в
тени. Эти перспективы сделали свое дело, вскружив  наместнику
голову, и он дал согласие.
    Злая судьба, однако,  продолжала преследовать стигийца  -
злая  судьба  в  лице  варвара  из  Киммерии.  Конан  узнал о
готовящемся предательстве раньше, чем его человек оказался  в
тюрьме.   Ответ  Амры  последовал  незамедлительно:   однажды
утром асгалунский наместник  обнаружил в своей  спальне мешок
с  отрезанными  головами  стражей,  оберегавших  его   покой.
Затем к  нему явился  начальник Тайной  Канцелярии со срочным
докладом -  ему прислали  головы всех  шпионов, которых  он с
усердием,  достойным  похвалы,   пытался  внедрить  в   среду
пиратов.  К  мешку,  найденному  в  спальне  наместника, было
приколото  письмо,  содержания  которого  Сеннух  никогда  не
узнал. Утром  за ним  явились солдаты  и повели  в узилище  -
наместник  решил  не  испытывать  судьбу  и оставить все, как
есть.  Стигиец  только  чудом  сбежал  по  дороге,   подкупив
стражей.  Несколько  дней  он  прятался  в  выгребной  яме  и
покинул  город  в   бочке  золотаря,  заполненной   смердящим
содержимым.     Вырвавшись   на   свободу,   стигиец    долго
отсиживался  в  окрестностях  Асгалуна,  таился на самом дне,
опасаясь мести грозного Амры. Лишь когда Конан покинул  своих
чернокожих головорезов,  канув в  безвестность, а  в Асгалуне
сменился наместник,  Сеннух осмелился  вылезти из  своей норы
и  потихоньку,  с  оглядкой,  занялся  прежним  ремеслом.  По
иронии  судьбы   кто-то  снова   окрестил  стигийца   Гиеной;
нелестная кличка снова вернулась к нему и прилипла  намертво.
Каждый раз,  невзначай услышав  ее, Сеннух  вспоминал Конана,
и лютая злоба начинала клокотать у него в душе.
    И  вот  теперь,  много  лет  спустя,  Сеннух-Гиена  снова
видел пере собой источник  всех бед и несчастий,  свалившихся
на  его  шею.   Рядом  с  киммерийским    варваром   ошивался
какой-то  незнакомец,  по  виду  из  знати  -  это не удивило
стигийца;  от  северянина  всегда  можно  было  ожидать  чего
угодно.  Сеннух  проследил  за  варваром  и  его спутником до
самых  дверей  харчевни;  старая  жажда мести вновь вспыхнула
жгучим пламенем.  Стигиец не  слышал, о  чем толковал  Амра с
портовым   оборванцем,   но   поход   его   врага  на  палубу
"Повелителя  Бурь"  помог   понять  Сеннуху  дальнейший   ход
событий.  Стигиец  знал,  то   корабль  покидает  гавань   на
рассвете; следовательно, у  него осталось мало  времени, если
Амра собирается улизнуть из Асгалуна на этом судне.
    Сеннух задумался.  Что, если  сообщить о  госте городским
властям? Голова Амры по-прежнему  в цене, хотя прошло  немало
лет - такие прегрешения властями не забываются. Но он тут  же
отмел мысль  о доносе.  Хватит, уже  один раз  донес! Чем это
кончилось, он помнил  слишком хорошо. Оставалась  только одна
возможность  отомстить,  и  ее  упускать не следовало. Приняв
решение, Сеннух немедля приступил к делу.
    Во  всяком  городе  есть  такие  закоулки,  куда человек,
мнящий себя порядочным, не заглядывает никогда на свете -  по
крайней  мере,  пока  обстоятельства  не  заставят  его   это
сделать.  Как   всякий  мерзавец,   Сеннух  не   считал  себя
таковым,  но  других,  как  и  водится,  полагал мерзавцами и
выродками.  Больше  всего  на  свете  стигиец  трясся за свою
шкуру,  а  сейчас  он   направлялся  туда,  где  ей   грозила
наибольшая  опасность.  Но  жажда  мести  не остановила его и
перед этим.
    В грязной  харчевне на  задворках гавани  имел постоянное
пристанище  некто,  чья  слава  в  Асгалуне не уступала славе
самых темных демонов преисподней. Имени его не знал никто,  и
был он  известен как   Бесноватый Упырь,  его так  и в  глаза
звали. Похожий более на животное, чем на человек, не знал  он
другой  забавы,  как  убивать;   даже  золото  для него имело
меньшую  цену,  чем  вид  и  запах  свежепролитой  крови,  от
которого впадал  Упырь в  неистовство. Появившись  в Асгалуне
неведомо  откуда,  он  быстро  приобрел  известность   самого
жестокого наемного  убийцы -  одного упоминания  о Бесноватом
было достаточно для того, чтобы устрашить любого. Жертвы свои
Упырь  преследовал  до  конца,  и  умирали  они  в   страшных
мучениях. Вокруг него  собралась шайка молодчиков,  способных
зарезать мать родную из-за медного гроша; боялись они  своего
атамана  и  слушались  беспрекословно.  Несколько  раз кто-то
нанимал  людей,   чтобы  отправить   Бесноватого  на    Серые
Равнины,  но  безрезультатно:  истерзанные  трупы   наемников
потом частям собирали на улицах города.
    Сеннух протиснулся в  низенькую дверь харчевни.  Она даже
не имела  названия, да  и нужды  в нем  не было  - давно  уже
люди   обходили   этот   притон   стороной.   Раньше  времени
состарившийся   владелец   его   довольствовался   тем,   что
перепадало   ему   от   Бесноватого.   Сеннух,  прищурившись,
попытался  разглядеть  что-то  в  полутемном помещении; Упырь
любил темноту. Вдруг цепкая  рука ухватила скупщика за  ворот
и  сильно  толкнула  с  порога;  не  удержавшись на ногах, он
повалился  на   пол  и   уткнулся  носом   в  валявшиеся   на
утоптанной  глине  объедки.   Встать  стигийцу  не  дали; его
подхватили  и  поставили  на  колени,  сунув  под нос горящую
лампу  -  да  так,  что  он  услышал,  как  трещат в огне его
ресницы.
    - А-а, Гиена, - протянул сумрачный голос.
    Лампу убрали. Сеннух  несколько раз зажмурился  и наконец
разглядел  перед  собой  человека.  Грязные  нечесаные волосы
свисали  на  низкий  лоб,  лицо  его заросло столь же грязной
бородой  до  самых  глаз,  тусклых и невыразительных. Стигиец
понял, что перед ним сам Бесноватый Упырь.
    - Что тебе надо, Гиена? - спросил Упырь.
    - Откуда  ты меня  знаешь? -  испуганно выдавил  Сеннух и
запнулся.
    -  Называй  меня  Упырем,  Гиена,  не  бойся,  -  ласково
сказал Бесноватый. - Мне это  нравится. Знать тебя - знаю,  а
откуда - не твое дело, падаль. Говори, зачем пришел.
    Стигийца  трясло,  поэтому  слушал  он  невнимательно,  а
только выпалил заранее приготовленную фразу:
    - У меня к тебе дело.
    -  Дело?  -  улыбнулся  Бесноватый.  - Какое? Я не ворую,
мне нечего предложить тебе.
    Стигиец  яростно   замотал  головой,   отрицая   подобное
предположение, и выдохнул:
    - Мне нужна голова одного человека.
    Упырь оскалил в подобии улыбки кривые желтые зубы.
    - Ну-ну... и сколько заплатишь?
    - По десять золотых на каждого.
    В тусклых глазах Упыря что-то промелькнуло.
    - Ты  же говорил  об одной  голове? Или  я не  расслышал?
    -  Их  двое,  -  объяснил  стигиец,  -  но мне нужна одна
голова.
    Бесноватый   покивал    понимающе   и    поинтересовался:
    - Ты сказал - по  десять золотых? За каждого из  них, или
на каждого из нас?
    - На каждого из вас, - простонал Сеннух.
    - Тяжело же дались тебе эти слова, Гиена, - в тоне  Упыря
появилось  нечто  вроде   сочувствия,  за  которым   сквозило
неприкрытое  злорадство.  -  Ну,  так  и  быть,   послезавтра
получишь свою  голову. Говори,  кто и  где, а  если вдруг  не
знаешь имен,  то опиши  наружность и,  если что,  не обессудь
за ошибку.
    - Не послезавтра, сегодня, - сказа стигиец.
    В тусклых глазах появилось откровенное изумление.
    -  Значит,  срочный  заказ?  Это  будет стоить в два раза
дороже.
    Упырь  назвал  сумасшедшую  цену  -  она  и поначалу была
совершенно  безумной,  но  злоба  лишила  стигийца   здравого
смысла.
    - Согласен, - сказал он.
    Бесноватый  н