лась неподдельная боль.
   Лицо сэра Дэбоша посерело от усталости, глаза его были закрыты. Рядом
с ним находился сэр Ансеис.
   Уррий вдруг порывисто встал и подошел к могущественным рыцарям-магам.
Хотел что-то сказать или попросить, посмотрел на них и не решился.
   Медленно пошел обратно  к  смертному  ложу  отца,  повернулся,  снова
посмотрел на магов, оказывающих ему покровительство.
   Они чуть не спасли Лореллу своим волшебством - неужели они не  спасут
его отца?!
   Ведь это несправедливо, что он умирает! Так не должно быть!!!
   Но слова просьбы так и не сорвались с его губ.  Он  боялся,  что  уже
просил магов слишком о многом и они ему откажут.
   - Мы не в силах выполнить твое желание, сэр Уррий, - вдруг сам сказал
сэр Ансеис. - И никто не может, даже Господь Бог, дьявол или  кто  иной.
Сэр Отлак обречен, я не понимаю, как он до  сих  пор  жив...  Яд  каурры
убивает мгновенно...
   Уррию безумно хотелось закричать "Почему? Почему нельзя спасти?!", но
он лишь спросил:
   - Вы знаете мои мысли?
   - Мысли наследника Алвисида  не  может  узнать  никто,  кроме  самого
Алвисида, - покачал головой Хамрай. - Но сейчас твои  думы  написаны  на
лице, чтобы догадаться о них не надо быть  магом.  Я  сочувствую  твоему
горю, Уррий.
   - Если вы все знаете, - сказал юноша, - и  действительно  не  желаете
смерти моего отца, то почему бы опять не  попробовать  повернуть  вспять
время? Как с Лореллой...
   - Увы, Уррий, такое дважды за короткий срок не повторить...  И  тогда
умер епископ Гудр, без его помощи, нам не справиться. К тому же, как  ты
уже наверное понял, это ни к чему не приведет. Как с  Лореллой...  Разве
будет граф избегать опасности, даже зная точно, что погибнет?
   - Вы правы, сэр Ансеис, - тихо выговорил  Уррий  и  вернулся  к  ложу
умирающего отца.
   Взгляд Отлака прояснился, он приподнялся тяжело на локте.
   Графиня подняла резко голову с груди графа и посмотрела на него, даже
постаралась улыбнуться мужу ободряюще - сквозь слезы.
   - Прости меня, - тихо сказал умирающий. - За все прости.
   И, не глядя больше на жену, граф обвел взглядом стоящих на  некотором
расстоянии вокруг него рыцарей. Затем  посмотрел  на  Эмриса,  потом  на
Уррия.
   "Эх, сынок, вот так вот все нескладно получается..."  -  говорил  его
взгляд.
   Вслух же граф сказал:
   - Замок и все, что у  меня  есть  оставляю...  -  умирающий  выдержал
паузу, словно принимая окончательное решение, - сыну своему Уррию.
   Произнеся эти важные слова, граф откинулся на подушки и закрыл глаза.
Лицо его исказила предсмертная судорога.
   Никто не видел, что верховный координатор покачнулся и,  не  открывая
глаз,  взялся  за  локоть  Хамрая,  словно  прося  у  него  помощи.   Он
действительно попросил помощи - на энергетическом уровне.  Трудно,  даже
такому магу, как Фоор, очень трудно бороться с ядом каурры, отвоевывая у
смерти дорогостоящие минуты.
   А граф так и не вспоминает о фамильной реликвии с эмблемой  Алвисида,
что у него на пальце...
   Какое-то время сэр Отлак лежал  с  закрытыми  глазами,  огонь  агонии
пожирал его изнутри - краска отливала от щек, кожа наливалась смертью.
   Уррий  быстро-быстро  заморгал,  чувствуя  как  на   глаза   набегает
предательская слезинка.
   Почему он сдерживает себя, почему не расплачется  у  тела  умирающего
отца, ведь это так естественно? В  который  раз  за  последние  дни  ему
хочется расплакаться, и он вновь сдерживает себя.
   Потому, что он - рыцарь.
   Потому, что сегодня от его меча пали четверо сакских рыцарей, и он не
считал даже сколько простых воинов и варлаков.
   Потому,  что  он  -  наследник  графа  Маридунского...  и   наследник
Алвисида, бога...
   Сэр Отлак открыл глаза, с трудом поднял руку и непонимающим  взглядом
уставился на дрожащую от слабости кисть. Долго смотрел,  потом  на  него
словно нашло озарение.
   - О-о, - простонал граф, - если бы раньше... Нет, ерунда...
   Уррий испугался - не бредит ли отец?
   Граф сказал:
   - Сними перстень, Уррий. Я совсем забыл о нем.  Он  передается  главе
рода из поколения в поколение... от Алана Сидморта...  Он  всегда  носил
перстень при себе, лишь перед последним  походом  оставил  сыну...  Этот
талисман оберегает от несчастий... Меня не уберег... Сегодня...  Но  мне
грех жаловаться... столько славных битв...
   Умирающий замолчал. Уррий не перебивал. Никто не смел даже кашлянуть,
казалось, все присутствующие прекратили даже дышать.
   Наконец, граф продолжил:
   - Внизу, в пещере, в склепе  Гаррета  Сидморта,  на  самом  деле  нет
гроба... такого  Сидморта  не  было  никогда...  Там  ступеньки  вниз  и
каменная дверь... Надо снять накладку и приложить  перстень  к  двери  в
центре... там увидишь. Алан Сидморт сказал сыну, что лучше не  открывать
ту дверь, только в случае, когда ничего  другого  не  остается...  Я  не
знаю, что там,  за  каменным  входом  -  подземный  ход  или  заточенная
страшная нечисть, способная стереть врагов с лица  земли...  Не  знаю...
Но, возможно, тебе  предстоит  узнать...  Скорее  всего,  там  подземный
ход...
   Говорить графу было тяжело, он замолчал и вновь закрыл глаза.
   Уррий  осторожно  подковырнул  ногтем  узорчатую   золотую   накладку
перстня. В синем полупрозрачном камне, словно была замурована  крохотная
зеленая змейка, свернувшаяся спиралью... Этот  знак  Уррию  уже  знаком.
Уррий оторвал взгляд от загадочного талисмана и посмотрел на отца.
   Уррию захотелось закричать, но он сдержался.
   Зато графиня запричитала горестно и громко - граф Маридунский умер.
   Координатор Фоор был разочарован. Такие усилия и  только  ради  того,
чтобы узнать, что предусмотрительный Алвисид устроил потайной  выход  на
случай осады замка.
   Да, такие же каменные выходы  со  змейкой  в  центре  есть  в  каждом
каталоге алголиан - только никто никогда не мог их открыть, и  никто  не
знал, что находится за таинственной дверью... Что ж,  хоть  эта  загадка
теперь решена...
   Фоор открыл глаза и затуманенным взором посмотрел на Хамрая. Потом на
Уррия, глядящего  на  мертвого  отца.  Координатор  подумал,  что  может
утешиться - он не зря бился столько времени со смертью за  сэра  Отлака.
Он дал возможность наследнику Алвисида  проститься  с  отцом.  С  отцом,
который достоин всяческого уважения.
   Эмрис закрыл от боли  глаза.  Да,  не  его  отец  умер.  Его  отец  -
верховный король Британии подло убит саксами в Камелоте. Нет, кто бы  ни
был отец по крови - того он не знал! А сэр Отлак воспитал  его,  и  все,
что в нем, Эмрисе есть - плохого и хорошего - все от сэра Отлака.
   Эмрис понял,  что  большая  и  очень  важная  часть  его  жизни  ушла
безвозвратно. Что  вместе  с  сэром  Отлаком  умер  и  мальчишка  Эмрис,
неизвестно чей сын. Теперь нет Эмриса - есть верховный  король  Британии
Этвард. Но Боже Великий, как больно!
   "Да,  -  думал  сэр  Гловер,   -   турнирное   соперничество   графов
Камулодунских и графов Маридунских прекратилось надолго, бычья  требуха!
Славный был боец! И сын его, Педивер, тоже был  не  плох,  да  упокоится
душа его в райских кущах! Когда еще теперь  младший  Сидморт  выйдет  на
ристалище, доживу ли?"
   Сэр Гловер явно недооценивал Уррия.
   Со смертью графа кончилась целая эпоха в жизни королевства! И  все  в
огромном зале почувствовали образовавшуюся пустоту...
   Ламорак стоял в задних рядах и смотрел на Уррия. Сердце Ламорака  уже
не способно было воспринимать горе. Мир рухнул для него со смертью  его,
Ламорака, отца - короля Пенландриса. Битву Ламорак провел в тумане -  от
сакских мечей не бегал, но и  смерти  не  искал.  А  теперь  смотрел  на
умершего от боевых ран, в почете, отце Уррия и думал:  а  где  увезенное
варлаками тело его отца, не надругались бы над ним... И, кстати,  а  где
тело двойника Ламорака?.. Он совсем забыл об этом...

***

   Варлаки, подскакав к шатру Иглангера, остановили коней.
   Герцог лишь кивнул и вновь обратил  взор  к  замку.  Нельзя  сказать,
чтобы тело короля  Пенландриса  грубо  скинули  с  коня,  но  и  особого
почтения в движениях варлаков не было.
   Сэр Катифен закусил губу.
   Он один остался с господином, если не считать оруженосцев.  Остальные
воины дружины короля Сегонтиумского  из  Камелота  отправились  в  замок
Пенландриса - отвезти тело принца Селиванта и защитить королеву в случае
опасности, время смутное. И якобы должны подъехать к Рэдвэллу  с  минуты
на минуту.
   Однако, сэр Катифен догадывался - король Пенландрис опасался,  что  в
решающий  момент   его   воины   могут   отказаться   сражаться   против
соотечественников. Вон Селивант - знал, молчал, и даже вроде соглашался,
а когда дошло до дела, не смог пойти на предательство.
   - Предательство! - вырвалось у Пенландриса, когда он  был  наедине  с
сэром Катифеном и наливался любимым элем. - Знал бы, паршивец, что такое
предательство!..
   Коня Пенландриса, как и тело короля, оставили без присмотра - до  них
ли, озерное чудовище давит бойцов!
   Сэр Катифен поймал жеребца за уздцы, с трудом  (король  все-таки  был
грузен)
   Закинул  тело  мертвого  повелителя  в  седло.  Закрепил,  чтобы   не
свалился. Поискал глазами оруженосцев короля. Не нашел, махнул  рукой  и
повел коня с неживым седоком. Сел на своего коня - меч, которым он почти
не пользовался, и арфа, почерневшая от употребления, были приторочены  к
седлу. Подумал, спешился, надел перевязь с мечом, арфу закинул за спину,
взял уздечку коня повелителя и, не глядя на  разворачивающуюся  битву  с
драконом, пошел к дороге.
   Идти до замка Пенландриса было далеко. Сэр Катифен не торопился.
   Где-то впереди зализывала раны армия  разбойников.  Покойникам  живые
враги не страшны.
   Сэр Катифен считал себя тоже покойником.
   Он достиг уже  границ  королевства  Пенландриса,  когда  его  догнали
оруженосцы короля.
   Они остановили коней, один из них вел под уздцы коня Катифена.
   На предложение сесть на коня и присоединиться к ним, Катифен  помотал
головой.
   Оруженосцы сообщили, что бритты вышли на битву, что сами  сегонтиумцы
в сражение против собратьев не пошли - ради чего, если повелитель мертв?
   И поскакали дальше: нести в королевский замок горестную весть.
   До замка Пенландриса сэр Катифен  добрался  глубокой  ночью  -  почти
перед самым рассветом.
   Королева спала. Или просто не пожелала выйти.
   Слуга  предложил  Катифену  еды,  но   верный   вассал   не   захотел
расставаться со своим сюзереном.
   Тело короля омыли, одели в парадные одежды и отнесли в часовню.
   Сэр Катифен остался с мертвым господином  наедине.  Все  заботы  были
позади. Ничто больше не лежало на совести доблестного рыцаря.
   Он долго стоял на коленях перед мертвым телом.
   Потом снял арфу, пробежался пальцами по струнам.
   Он не мог осуждать господина. И обсуждать с кем бы  то  ни  было  его
поступки.
   Но вот вчера король был на коне... Победителем. А сегодня он  хладный
труп.
   Убитый собственным сыном...  Взлет  и  паденье.  Любой  взлет  чреват
паденьем, после которого не взлетишь. И рассчитывать на упокоение в  раю
нет причин...
   И на добрую память потомков тоже - одним движением зачеркнута славная
жизнь.
   Но кто знал  доподлинно  жизнь  Пенландриса,  его  душу,  его  далеко
простирающиеся планы?
   Катифен,  доверенный  короля,  почти  друг,  порывов  Пенландриса   и
глубинных мотивов его действий не знал. И не осуждал своего господина  -
в случае успеха задуманного дерзкого плана... В  пору  было  закружиться
самой трезвой голове - победителей не судят, некому.
   Король Пенландрис состоял в родстве почти со всеми  знатными  семьями
бриттов, в том числе и с семейством Пендрагонов... Да дело, наверное, не
в этом.
   По нескольким случайным фразам, Катифен мог  судить,  что  Пенландрис
сильно озабочен будущим Родины. Он любил Британию не  меньше  Пендрагона
или графа Маридунского, но видел то, что было скрыто от них...  И  пошел
на предательство, подвергая  Родину  опасности  захвата  саксами,  чтобы
избежать опасности куда более грозной. Но  была  ли  такая  опасность  в
действительности, или Пенландрис лишь вообразил ее себе, чтобы оправдать
в собственных глазах предательство - сэр Катифен не знал.
   И теперь уже не узнает никогда...
   Сэр Катифен хотел спеть мертвому господину на  прощание  его  любимую
песню о единении и  борьбе  рыцаря  Света  и  рыцаря  Тьмы,  даже  начал
наигрывать мотив. Но неожиданно для себя  самого,  запел  совсем  другую
балладу, ту, которую они с королем слышали, путешествуя десять лет назад
по далекой-далекой Индии.
   Мелодичная  песня  понравилась  Пенландрису,  но   король   почему-то
запретил ее петь своему вассалу.
   Час баллады настал.
   Сэр Катифен пел во  всю  силу  проникновенного  голоса,  вкладывая  в
каждое слово душу и сердце - он в последний раз пел своему господину:
   Слон в загоне не спал  восемь  суток  кряду,  Лбом  искал  слабину  в
каменной стене, Слон ревел - проклинал хитрую засаду И собратьев-рабов с
грузом на спине.

   И явился тогда человек со шрамом,
   Посмотрел на слона, хмыкнул и сказал:
   "Среди всех боевых - этот будет самым,
   Кто ж такого сдает на лесоповал?"

   Вот он - слон боевой в пурпурной попоне,
   Смертный ужас врагов в кольчатой броне,
   Он бои завершал яростной погоней
   И слагали певцы песни о слоне.

   Но настала пора - в день сухой и пыльный,
   Возглавляя парад доблестных полков,
   Слон споткнулся в пыли, затрубил бессильно,
   Слон не смог удержать тяжести клинков.

   И сказал человек в златотканной дхоти:
   "Тот, передний, навряд годен для войны!
   Уберите его. Как вы не поймете,
   Что в бою мне нужны сильные слоны?"

   Был поставлен другой впереди колонны,
   А к слону подскакал воин на коне,
   В бок кольнул - мол, шагай! -
   И погнал к загону, где носили слоны бревна на спине.

   Там стоял человек с плеткою витою.
   Посмотрел свысока, потен и устал.
   "Боевой... Да к тому ж, вышедший из строя.
   Кто ж такого возьмет на лесоповал?"

   ...Слон стоял и стонал человечьим стоном,
   Облепила мушня рану на боку.
   Боевые слоны, алые попоны,
   Протрубили вдали плач по старику.

   Замолкли струны, в часовне воцарилась  тишина.  Сэр  Катифен  бережно
положил арфу на пол. Взял  меч  господина,  лежащий  рядом  с  телом,  и
приставил к сердцу.
   Меч оказался длиннее руки, пришлось взять двумя руками  за  гарду,  а
рукоять упереть в каменную стену. Оставалось одно резкое движение...
   Не гоже убивать себя мечом господина. Рыцарь имеет собственный меч!
   Катифен положил меч Пенландриса  на  место,  достал  свое  оружие.  В
тусклом свете свечей блеснула сталь клинка.
   Рыцарь! Сэр Катифен невесело ухмыльнулся. Какой он к дьяволу рыцарь!
   Не понравились бы четверть  века  назад  королю  его  разухабистые  и
непристойные песенки и месил бы  он  всю  жизнь  дорожную  грязь  босыми
пятками...
   Рыцарь... Сэр Катифен вновь приставил клинок к сердцу.
   И  задумался,  вспоминая  прожитую  жизнь.  Он  привык  к  почету,  к
рыцарскому обществу, к рыцарскому образу жизни. Без  короля  Пенландриса
такая жизнь для него немыслима...
   И без короля Пенландриса жизнь сэру Катифену не нужна!
   Сэр Катифен сжал крепче рукоять меча...
   Но что-то не позволяло ему сделать последнее движение.
   В узкое окно часовни пробились робкие солнечные лучи.
   Король Пенландрис дал ему эту прекрасную жизнь, после него она должна
и закончиться!
   Но рука словно окаменела.
   Кем он был до встречи с этим замечательным человеком? Грязью!
   Грязью и будет!
   Сыр Катифен вдруг резко убрал лезвие от груди.
   Положил клинок на пол, у ног  покойника.  Быстро,  боясь  передумать,
снял плащ со значком Пенландриса, перевязь, новые сапоги... Взял арфу  и
вышел из часовни.
   Караульный у моста без слов выпустил любимца покойного короля.
   Сэр Катифен умер - на дорогах страны появился еще один нищий бродячий
бард, которого любой рыцарь может зашибить конем или не  глядя  садануть
плетью...

***

   Когда тело сэра Отлака отнесли в часовню, рыцари сели за стол.
   Горе недолго владело суровыми сердцами благородных воинов.  Битва  на
то и битва, чтобы кто-то убивал, а кто-то погибал. Павшим - слава. Живым
- слава и добыча.
   Десятки дорогих доспехов были принесены оруженосцами в замок. Мрачные
плененные сакские рыцари сидели тут же за столом  -  без  оружия  и  под
охраной.
   И  скоро  над  столом  воцарился  оживленный  разговор  -  обсуждение
сегодняшних событий. Дамы - жены,  дочери  и  невесты,  отправившиеся  с
рыцарями на столичный турнир и оказавшиеся в осажденном замке, - слушали
и удивлялись.
   Чем больше доблестные  рыцари  потребляли  густого  пенистого  эля  и
будоражащего вина, тем славнее  в  их  рассказах  выглядели  сегодняшние
подвиги. Рыцарям действительно было чем гордиться и было что рассказать.
   Сэр Таулас сидел за столом,  мрачно  глядя  на  кубок  с  вином,  что
поспешно вновь наполнил расторопный слуга, наслышанный  о  буйном  нраве
прославленного рыцаря.
   Бывший отшельник не мог простить себе, что сегодня его господин  едва
не погиб ("На месте Отлака должен был быть я!") и искал утешения в вине.
   Аннаура, успевшая переодеться для ужина,  находилась  рядом  с  сэром
Ансеисом.  Лишь  только  помянули  усопшего  хозяина  замка  и  приличия
позволили завязать разговор, она тут же призналась:
   - Я не отрывала от вас взгляда весь день, барон. Вы были великолепны!
   Хамрай невпопад кивнул головой, он думал совсем о другом.
   - Мое общество в тягость вам, сэр Ансеис?
   Первая красавица королевства готова была обидеться. Она не  привыкла,
чтобы ее  словами  (тем  более  восторженными  похвалами)  пренебрегали.
Аннаура вообще  поражалась  этому  любовному  эпизоду  в  своей  богатой
биографии. Может, это только  она  так  считает,  что  любовный  эпизод?
Может, Ансеис как на женщину на нее и не смотрит? О  чем  думает  сейчас
заморский рыцарь?
   Аннаура не привыкла отступать: если барон Ансеис не хочет, то она все
равно заставит, какой бы там таинственной  силой  магии  он  ни  владел!
Сегодня же ночью он будет в ее постели! Ей это просто необходимо.  Чтобы
не растерять веру в себя.
   Или просто потому, что ей - ей! -  этого  очень  хочется,  какие  еще
необходимы аргументы?
   Она капризно поджала нижнюю губку:
   - Вам неприятно разговаривать со мной, барон?
   Хамрай вздрогнул. Качнул  головой,  словно  отгоняя  назойливых  мух,
посмотрел  на  Аннауру.  Прямо  в  ее  жадные  глаза.  И  улыбнулся  ей,
постаравшись вложить в улыбку всю нежность на которую был способен.
   Необходимо было прекратить затянувшуюся  недосказанность.  Прекратить
это знакомство. Немедленно сказать что-либо, чтобы она потеряла  к  нему
интерес.
   Но он не мог.
   К ужасу своему, он честно признался самому себе, что полюбил.  Другой
вопрос - достойна его избранница любви или нет? Но как это ему сейчас не
важно! Важно другое. Он полюбил - впервые в жизни он полюбил женщину. Он
жаждал ее  и  тем  более  мучительны  были  его  страдания,  к  которым,
казалось, за столько лет должен был  привыкнуть.  Он  жаждал  теперь  не
просто обладать женщиной. Нет! Теперь ему  нужна  была  только  Аннаура.
Только она!
   - Извини, - нежно сказал Хамрай и взял ее тонкую кисть в свою  ладонь
(от этого прикосновения  непонятная,  странная  и  удивительно  приятная
волна ощущений охватила Аннауру). - Я устал. Но в сражении, я  постоянно
знал, что ты смотришь на меня с высоты замка.  Хотя  вряд  ли  ты  могла
разглядеть меня среди сражающихся.
   - Нет, что ты! - обрадованно воскликнула Аннаура. - Я отлично  видела
твой алый плащ, я не сводила с него глаз. Ты прекрасен в  бою  -  это  я
поняла еще на турнире. И вообще... Ты не такой, как другие рыцари...
   Она говорила истинную правду, он был совсем не таким.
   Хамрай-то прекрасно знал, что не такой. Но касалось это не только его
магических способностей. Он н