ься о пощаде:
   - Мы только что зарезали поросенка, похоже, вы хотите, чтобы  я  съел
его в одиночку.
   - Ешь-ешь, надо будет, еще зарежем,  -  махнула  рукой  Герти.  -  Ты
сегодня ночью куда больше наработал.
   Набив живот до отказа, сыто рыгая, Элвин залез по лестнице на чердак,
разделся и нырнул под одеяло.
   "Лишь тот настоящий Мастер, кто является частью своего творения".
   Снова и снова шептал он эти слова, погружаясь в  желанную  дрему.  На
этот раз сны ему вообще не снились, и проспал он до самого ужина.  Поев,
он снова залез в постель и крепко спал до рассвета.
   Проснувшись утром, незадолго до восхода солнца, он увидел  призрачный
серый свет, пробивающийся в дом  через  окна.  Вместо  того  чтобы,  как
обычно,  бодро  соскочить  с  кровати,  Элвин  некоторое  время  дремал,
пребывая  в  объятиях  сна,  чувствуя,  как  ноют  мышцы  от  постепенно
отступающей усталости. Он лежал тихо, как мышь, вспоминая звуки  птичьей
песенки.
   Слова, которые сказала ему Иволга, куда-то  отступили,  сейчас  Элвин
размышлял над тем, что случилось  с  ним  вчера  утром.  Почему,  словно
послушавшись его окрика, суровая зима вновь сменилась летом?
   - Лето, - прошептал он. - Теплый воздух, зеленая листва.
   Что такого сделал Элвин?  Почему  природа  повиновалась  ему,  стоило
сказать одно-единственное слово? Раньше, когда он работал с железом  или
проникал в камень, такого  ни  разу  не  происходило.  Сперва  следовало
закрепить в уме образ предмета,  над  которым  он  работал,  понять  его
строение, найти естественные трещинки - жилки металла или зерна камня. А
на исцеление сил уходило и того больше - Элвин должен  был  понять,  как
устроено тело,  прежде  чем  лечить  его.  Все  в  человеке  было  таким
маленьким, и глазом не разглядишь - хотя смотрел он вовсе не глазами, ну
да это  не  важно.  Иногда  на  то,  чтобы  понять  внутреннее  строение
предмета, у Элвина уходили все силы.
   Все  внутри  было  таким   крохотным,   таким   ладным,   но   стоило
присмотреться,  как  тайны,  что  скрывались  там,  внутри,  прыскали  в
стороны, будто  тараканы,  разбегающиеся  при  свете  лампы.  Внутренние
крошечные частички сплетались друг с другом каждый  раз  по-разному.  Но
имеется ли такая частичка, которая  меньше  всех?  Которая  находится  в
самой сердцевине и которую можно увидеть?
   То, что видел Элвин, всегда состояло из маленьких частичек, которые в
свою очередь состояли из еще меньших кусочков,  и  так  далее.  Есть  ли
какой-нибудь предел?
   Он все не мог понять, как же у Рассоздателя получилось вызвать  зиму?
И почему отчаянный крик Элвина вернул лето?
   "Я никогда не  стану  Мастером,  если  не  разберусь,  каким  образом
действует мой дар".
   Свет, бьющий в окна, усилился, стекло разбросало по дому яркие блики,
и на какое-то мгновение Элвину показалось, что он увидел солнечный лучик
в виде множества маленьких мячиков, летящих с огромной скоростью, словно
их ударили палкой или выстрелили из ружья, только намного  быстрее.  Они
прыгали по комнатам, залезали в крошечные щели  деревянных  стен,  пола,
потолка, а некоторым удавалось пробиться на чердак, где они попались  на
глаза Элвину.
   Однако мячики вдруг исчезли, и свет превратился  в  огонь,  в  чистый
огонь, накатывающийся на дом, подобно  нежным  волнам,  бьющим  о  берег
озера Мизоган. И волны эти согревали все вокруг - дерево  стен,  тяжелый
кухонный стол, железо плиты, так что предметы постепенно начали дрожать,
танцевать, наполненные жизнью. Один Элвин мог  видеть  это,  один  Элвин
знал, что происходит, когда дом пробуждается с приходом дня.
   Больше всего на свете Рассоздатель  ненавидит  огонь  солнца.  Жизнь,
которую тот несет.  "Надо  потушить  этот  огонь,  -  твердит  про  себя
Рассоздатель. - Потушить все огни, заморозить  воду,  весь  мир  покрыть
льдом, окутать небо  чернотой  и  холодом".  А  противостоит  намерениям
Разрушителя один-единственный Мастер, который  даже  колодец  вырыть  не
может, чего-нибудь не испортив.
   "Лишь тот настоящий Мастер,  кто  является  частью  своего  творения.
Какого творения? Что именно я творю? И как я могу быть частью того,  что
творю?
   Неужели, работая с железом, я становлюсь его частью? А  беря  в  руки
камень, я воплощаюсь в окаменевшую землю?  Бессмыслица  какая-то,  но  я
найду в этих словах смысл, иначе проиграю войну с Рассоздателем. Я  могу
сражаться с ним всю жизнь и какими угодно способами, но  когда  я  умру,
мир все равно окажется в его власти. Должен  же  быть  какой-то  секрет,
какой-то ключ к происходящему, чтобы я мог построить Хрустальный  Город.
Я обязан найти этот ключ, и тогда одним словом я  заставлю  Рассоздателя
отступить, обратиться в бегство и  умереть.  Да,  может,  даже  умереть,
чтобы жизнь продолжалась вечно и немеркнущий свет светил всегда".
   Элвин услышал, как в спальне заворочалась Герти, и  один  из  сыновей
кузнеца  тихо  заплакал  -  последний  шум  перед  пробуждением.   Элвин
потянулся и почувствовал, как затекшие за ночь мускулы  приятно  заныли,
пробуждаясь к жизни и готовясь к трудному дню в кузнице рядом с пылающим
огнем.

Глава 10

ПРОЩАНИЕ

   Сон Пегги был не столь крепок и долог,  как  сон  Элвина.  Его  битва
закончилась; он мог спать сном победителя. Однако  для  нее  все  только
начиналось.
   Проснулась Пегги ближе к вечеру  и  обнаружила  себя  в  постели,  на
чистых льняных простынях. Тело сводило от усталости, голова  болела.  На
Пегги была  надета  ночная  рубашка,  хотя  сама  она  не  помнила,  как
разделась. Зато  помнила  песенку  Иволги,  помнила,  как  Артур  Стюарт
перекладывал птичье пение на человеческий язык. Потом  она  заглянула  в
огонь сердца Элвина и увидела, что тропки будущего вновь появились там -
но Пегги на них по-прежнему не было. После этого в памяти Пегги наступил
провал. Миссис Модести,  наверное,  раздела  ее  и  уложила  в  кровать,
несмотря на то что солнце уже клонилось к полудню.
   Она перекатилась на бок, таща прилипшую к спине и пропитавшуюся потом
простыню.  Элвин  все-таки  одержал  победу;  урок  им  усвоен;   теперь
Рассоздателю будет непросто подобраться  к  юноше.  Заглянув  в  будущее
Элвина, Пегги не  увидела  там  никакой  опасности.  После  случившегося
Рассоздатель наверняка  заляжет  где-нибудь,  ожидая  следующей  удобной
возможности,  или  вновь   обратится   к   помощи   своих   человеческих
прислужников.
   Может, к преподобному Троуэру опять явится Посетитель, или еще  какая
заблудшая  душа,  тянущаяся  к  злу,  примет  Рассоздателя  в   учителя.
Опасности в этом не было - по крайней мере сейчас.
   Однако Элвин по-прежнему не знает, что  значит  быть  Творцом,  и  не
умеет управлять своей силой, так что  победа  над  Разрушителем  еще  не
одержана.
   Хрустальный Город  никогда  не  будет  возведен,  а  он  должен  быть
построен, иначе жизни Элвина - и жизни Пегги, надеющейся помочь  ему,  -
скоро придет конец.
   Вырвавшись из объятий лихорадочного сна, Пегги  задумалась  над  тем,
что  будет  дальше.  Элвин  должен  подготовить  себя,  возобладать  над
собственными человеческими слабостями. Если  есть  в  мире  какие-нибудь
знания относительно искусства или науки Творения, у Элвина нет ни единой
возможности ими овладеть. Его школа - кузница, а учитель - жаркий горн.
   Чему он там научится? Неужели тому, что людей можно  изменить  только
убеждениями и упорным трудом, мягкостью и кротостью, неизбывной  любовью
и добротой? Нет, научить Элвина величию может лишь тот, кто обладает им.
   "Все, мое обучение в Дикэйне подошло к концу.
   Миссис Модести, вы преподали мне немало уроков, и все их  я  прилежно
затвердила. Так что я с достоинством понесу титул, к  которому  вы  меня
готовили. Титул, который делает честь любой леди.
   Титул госпожи".
   Ее мать вся округа  знала  как  тетушку  Гестер.  Тетушками  называли
многих, но мало кто может заслужить искреннее почтение.  Редкая  женщина
производит на окружающих людей такое впечатление, что ее хочется назвать
не тетушкой, а госпожой. Как, к примеру, миссис Модести никогда не звали
"мэм". "Мэм" так можно обратиться к кому угодно.
   Пегги поднялась с постели. Голова ее слегка поплыла,  и  ей  пришлось
ухватиться за спинку кровати. Подождав чуть-чуть, она опустила  ноги  на
деревянный пол. На цыпочках она подошла к двери, однако ее уже  услышали
по лестничным ступенькам застучали туфельки миссис Модести.
   Пегги остановилась перед зеркалом  и  взглянула  на  свое  отражение.
Волосы после сна взъерошены, некоторые пряди слиплись от пота. На  щеках
рубцы от подушки. Однако она  увидела  лицо  таким,  каким  его  научила
видеть миссис Модести.
   - Мы с тобой  славно  поработали,  -  раздался  позади  голос  миссис
Модести.
   Пегги не обернулась. Она и так знала,  что  ее  учительница  вошла  в
комнату.
   - Женщина должна знать, что она прекрасна, - сказала миссис  Модести.
Сотворив Еву,  Господь  наверняка  дал  ей  какое-нибудь  стеклышко  или
отполированную серебряную пластинку, в которую Ева могла  поглядеться  и
увидеть, что явилось очам Адама.
   Пегги повернулась и поцеловала миссис Модести в щеку.
   - То, что вы сделали из меня, замечательно, - сказала она.
   Миссис Модести  поцеловала  ее  в  ответ,  но,  отстранившись,  Пегги
заметила слезы в глазах женщины.
   - И вскоре мне придется потерять тебя.
   Пегги не привыкла  выставлять  чувства  напоказ.  Тем  более  она  не
ожидала, что решение, в котором она сама сомневалась, будет так заметно.
   - Потерять?
   - Я научила тебя всему, чему могла, - продолжала миссис Модести. - Но
прошлой ночью я поняла, что тебе нужно нечто такое,  чем  я  никогда  не
располагала. Тебя ждет работа, которая вряд ли кому под силу.
   - Я всего лишь хочу стать верной женой Элвину.
   - Для меня это было начало и конец, - произнесла миссис Модести.
   Отвечая, Пегги специально выбирала правдивые слова, а  следовательно,
добрые и прекрасные:
   - Возможно, все, что нужно мужчине от  женщины,  заключается  в  том,
чтобы она любила, была мудра и заботлива, как поле цветов, на котором он
сможет превратиться в бабочку, чтобы пить сладкий нектар из ее бутонов.
   - Ты слишком добра ко мне, - грустно улыбнулась миссис Модести.
   - Но Элвина ждет нелегкий труд, и ему  не  нужна  красавица,  которая
будет любить и холить  его  после  трудового  дня.  Ему  нужна  женщина,
способная подхватить его ношу.
   - Куда же ты направишься?
   Пегги ответила, ни секунды не задумываясь над своими словами:
   - В Филадельфию.
   Миссис Модести удивленно посмотрела на нее, как бы  говоря:  "Так  ты
уже все решила?" На ресницах ее дрожали капли слез.
   -  Там  расположены  лучшие  университеты,  -   торопливо   принялась
объяснять Пегги. - К тому же обучение в них бесплатное, да и знаний  они
дают куда больше, чем закоснелые  религиозные  школы  Новой  Англии  или
напыщенные заведения, которые посещают потомки южных лордов.
   - Значит, твой отъезд не так уж внезапен, - сказала  миссис  Модести.
Ты давным-давно решила уехать, только подыскивала, куда именно.
   - Нет,  все  было  решено  именно  сегодня.  Может,  я  действительно
подыскивала, куда мне лучше  направиться,  но  делала  это  невольно.  Я
прислушивалась к разговорам, и когда решение  было  принято,  ответ  сам
собой всплыл у меня в голове. В Филадельфии есть специальная  школа  для
женщин, но главное - там есть библиотеки.  Я  не  получила  официального
образования, но, возможно, я  как-нибудь  смогу  убедить  совет  принять
меня.
   -  Никаких  убеждений   не   потребуется,   если   ты   прибудешь   с
рекомендательным письмом от губернатора Сасквахеннии, - возразила миссис
Модести.  -  И  с  письмами  от  других  влиятельных   персон,   которые
прислушиваются к моим советам.
   Пегги ничуть не удивилась тому, что миссис Модести не отказала  ей  в
помощи, хотя  решение  Пегги  было  очень  неожиданным,  даже  несколько
бессердечным. И Пегги никогда не слыла  самоуверенной  гордячкой,  чтобы
отвергать протянутую руку.
   - О миссис Модести, спасибо!
   - Ни разу в жизни я не встречала женщину - да и мужчину,  признаться,
тоже, - с такими способностями, как у тебя.  Но  сужу  я  не  только  по
твоему дару, как бы  замечателен  он  ни  был,  -  такие  вещи  меня  не
привлекают. Я опасаюсь лишь того, что ты  напрасно  растратишь  себя  на
этого юношу из Хатрака. Нет на  свете  мужчины,  который  заслуживал  бы
таких жертв.
   - Заслужить... в этом-то и заключается его труд. Мой же заключается в
том, чтобы найти нужные знания, когда он будет готов учиться.
   Миссис Модести уже не  пыталась  скрыть  своих  чувств.  Хоть  она  и
улыбалась  -  она  приучила  себя,  что  любовь  даже  в  печали  должна
улыбаться, - слезы ручьем катились по ее лицу.
   - О Пегги, ты столькому научилась, неужели ты все-таки  сделаешь  эту
ошибку?
   Ошибку? Похоже, миссис Модести так ничему и не поверила.
   - Мудрость женщины - ее дар другим женщинам, -  процитировала  Пегги.
Красота ее - дар всем мужчинам. А любовь - дар Господу.
   Услышав собственные слова  из  уст  Пегги,  миссис  Модести  покачала
головой:
   -  Так  почему  ж  ты  намереваешься  отдать  свою   мудрость   этому
несчастному юноше, которого, по твоим словам, искренне любишь?
   - Потому что некоторые мужчины могут любить женщину такой, какая  она
есть, а не за ее красивые глаза.
   - Но таков ли он?
   Что могла ответить Пегги?
   - Он станет таким, иначе не добьется моего сердца.
   Миссис  Модести  помедлила  мгновение,  как   будто   подыскивая   те
единственные слова, что могли выразить горькую правду.
   - Я всегда учила тебя, что,  если  ты  станешь  целиком  и  полностью
собой, настоящие мужчины сами будут  любить  тебя.  Пегги,  предположим,
этого юношу действительно ждет трудная дорога  -  однако  если,  помогая
ему, ты изменишь себе, то искренность оставит тебя, и он тебя никогда не
полюбит. Ведь именно поэтому ты покинула  Хатрак,  ты  считала,  что  он
должен полюбить тебя такой, какая ты есть, а не за то, что ты  для  него
сделала.
   - Миссис Модести, да, я хочу, чтобы он полюбил меня. Но труд, который
он должен исполнить, я люблю еще больше. Поэтому я поступаю так не  ради
этого юноши, а ради его жизненного пути...
   - Но... - начала было миссис Модести.
   Пегги приподняла бровь и легонько улыбнулась. Миссис Модести  кивнула
и не стала перебивать.
   - Если я люблю труд его жизни больше его самого, значит,  чтобы  быть
собой, я должна исполнить то, чего требует от меня будущее Элвина. Разве
не стану я тогда еще прекраснее?
   - В моих глазах - да, возможно, - кивнула миссис  Модести.  -  Однако
очень немногие мужчины способны оценить столь хрупкую красоту.
   - Он любит свой труд больше жизни. Следовательно, он  скорее  полюбит
женщину,  которая  примет  на  себя  часть  его  ноши,  нежели  какую-то
постороннюю красотку.
   - Наверное, ты права, - покачала головой  миссис  Модести,  -  ибо  я
никогда не любила труд человека больше самого человека  и  не  встречала
мужчину, который ради своего пути мог пожертвовать жизнью. В  том  мире,
который я знаю, все, чему я тебя учила, истинно. Если ты  переходишь  из
моего мира в другой, я уже не могу тебя учить.
   - Может быть, я не стану  идеальной  женщиной,  однако  проживу  свою
жизнь так, как должна ее прожить.
   - А может, мисс Маргарет,  даже  самый  лучший  из  миров  не  сможет
распознать идеальную женщину, так что не сочти мои  слова  обманом,  ибо
вступаешь ты на неведомую мне территорию.
   Это было выше Пегги. Она отбросила правила приличия, кинулась  миссис
Модести на грудь, поцеловала женщину и расплакалась, уверяя, что никогда
не считала ее слова ложью. Но когда слезы все были выплаканы, ничего  не
изменилось. Пребывание Пегги в Дикэйне подошло к концу, и  к  следующему
утру ее дорожный сундучок был уже упакован.
   Все имущество, которым она обладала в этом  мире,  было  подарено  ей
миссис Модести -  за  исключением  шкатулки,  которую  много  лет  назад
выточил для нее деда. И в шкатулке лежала куда более тяжкая ноша, нежели
весь тот скарб, что Пегги собрала с собой в дорогу.
   Она сидела в направляющемся на север поезде и смотрела, как за  окном
проплывают горы. Прошло не так  много  времени  с  тех  пор,  как  Уитли
Лекаринг привез ее в Дикэйн в своей коляске. Сначала Дикэйн показался ей
огромным, шикарным городом; тогда она сочла, что этот  город  открыл  ей
весь мир.
   Теперь она знала, что мир куда больше, чем ей казалось.  Она  уезжала
из маленького уголка планеты, перебираясь  в  другой  маленький  уголок,
откуда, может, проследует дальше. И размеры городов вовсе не  влияют  на
размеры сердец живущих в них людей.
   "Я уехала из Хатрака, чтобы освободиться  от  твоих  оков,  Элвин.  А
вместо этого угодила в огромную, липкую сеть. Твой труд больше, чем  ты,
больше, чем я, и я должна помочь тебе, поскольку знаю, что ждет  тебя  в
будущем.
   Если же я этого не сделаю, то больше не посмею взглянуть в зеркало.
   Поэтому не так уж и важно, полюбишь ли ты меня  в  конце  концов  или
нет.
   Впрочем, для меня это очень важно, но ход истории не переменится.
   Главное - чтобы  нам  удалось  подготовить  тебя  к  тому,  что  ждет
впереди.
   Если нашей любви суждено сбыться, если ты сможешь стать  мне  хорошим
мужем, а я тебе - верной женой, мы примем это как благословение Божье  и
будем радоваться ему до скончания жизни".

Глава 11

ЛОЗА

   Прошло не меньше недели, прежде чем Хэнку Лозоходу удалось  вернуться
в Хатрак. Неделя выдалась не из лучших и прибыли  никакой  не  принесла,
потому что как он ни пытался отыскать  сухой  клочок  земли  для  людей,
которые наняли его рыть погреб, у него ничего не получилось.
   - Здесь вся земля насквозь пропиталась влагой, - пожаловался он. -  Я
ж ничего не могу поделать, если ваши края такие болотистые.
   Однако он все равно оказался в виноватых. Вот  они,  люди...  Похоже,
они считают, что лозоход одним взмахом руки может  либо  прогнать  воду,
либо извлечь ее из-под земли. То же самое происходит и со светлячками  -
в половине случаев их винят во всех бедах, хотя  они  всего  лишь  видят
будущее, но изменить его не  могут.  От  большинства  людей  не  то  что
благодарности, простого понимания не добьешься.
   Поэтому, возвращаясь к такому честному человеку, каким  показал  себя
Миротворец Смит, Хэнк испытывал некоторое облегчение. Хотя и не  одобрял
то, как  Миротворец  обходится  со  своим  учеником.  Но  как  Хэнк  мог
критиковать его за это? Он себя тоже проявил не лучшим образом. Он  ведь
сам ни за что ни про что - потворствуя собственному тщеславию -  обвинил
мальчишку во всех смертных грехах, чем навлек на него гнев кузнеца.  При
этом воспоминании Хэнк  аж  поежился  от  смущения.  "Иисус  бессловесно
принял и удары кнута, и венок из терний, а я сорвался, стоило  какому-то
ученику  сболтнуть  несколько  глупых  слов".  Подобные   мысли   всегда
повергали Хэнка Лозохода в мрачное настроение, и он с  нетерпением  ждал
возможности извиниться перед пареньком.
   Однако, как это ни печально, юношу он не встретил, хотя  впоследствии
не сильно горевал об этом. Герти Смит провела Хэнка  Лозохода  в  дом  и
чуть ли  не  силой  принялась  потчевать  его.  В  конце  концов,  чтобы
проглотить  еще  кусочек,  Хэнку  пришлось  бы  сунуть  себе   в   горло
какую-нибудь палку и умять еду в желудке.
   - Да я уже с места двинуться не могу,  -  взмолился  Хэнк,  что  было
истинной правдой.
   Надо отдать должное, Герти Смит готовила ничуть не хуже, чем  ее  муж
работал с железом, подмастерье подковывал лошадей, а  Хэнк  искал  воду,
одним словом, у нее был настоящий дар  к  жарке-варке.  Каждый  обладает
своим талантом, каждый так или иначе награжден  Господом,  и  мы  должны
делиться своими дарами друг с другом, ибо так устроен мир, так он должен
быть устроен.
   Поэтому Хэнк с удовольств