тить себя". "Если седьмой сын седьмого сына обладает такой силой, то
где же твоя сила, Алвин Миллер? Ты ведь  седьмой  сын  -  возможно,  это
что-нибудь и значит, но что-то я  не  видела  тебя  снимающим  заклятья,
или..." "Ты не знаешь, что я делаю..."
   "Я знаю, что ты не делаешь. Я знаю, что ты не веришь..."
   "Я верю во все, что истинно..."
   "Я знаю,  что  все  мужчины  работают  вместе,  чтобы  построить  эту
прекрасную церковь, кроме тебя".
   "Этот придурковатый пастор..."
   "А тебе не приходило в голову, что Бог использует твоего драгоценного
седьмого сына, стараясь пробудить тебя и привести к покаянию?"  "А,  так
вот каков этот Бог, в которого веришь ты? Бог, который пытается  убивать
маленьких мальчиков для того, чтобы их отцы ходили в церковь?"  "Господь
спас твоего  мальчика,  чтобы  показать  тебе,  что  Он  полон  любви  и
сострадания..."
   "Любви и сострадания, позволившей погибнуть моему Вигору...
   "Но однажды терпение Его иссякнет..."
   "И тогда он убьет еще одного моего сына".
   Она ударила его по лицу. Алвин-младший видел это своими  собственными
глазами. Это был не небрежный шлепок, которым  она  награждала  сыновей,
когда они дерзили или бездельничали. Это был удар, способный снести  ему
полголовы, и Папа споткнулся и растянулся на полу.
   "Я говорю тебе, Алвин Миллер,  -  если  церковь  будет  окончена  без
твоего участия, в этот же момент ты перестанешь быть моим мужем, а  я  -
твоей женой".
   Если после этого и было что-то сказано, то Алвин этого не услышал. Он
был уже в своей кровати, дрожа от ужаса, что такая немыслимая вещь может
кому-нибудь придти в голову, не говоря уже о том, чтобы  быть  сказанной
вслух. За эту ночь ему пришлось бояться уже стольких  вашей,  всех  этих
нашептанных Энн в его ухо угроз и  особенно  того,  на  что  указал  ему
Сияющий Человек. Но тут было нечто другое. Своими ушами услышать о  том,
как Мама говорит о том, что она не будет Папиной женой!  Это  был  конец
всего мироздания,  конец  той  единственной  веши,  что  была  незыблема
всегда, что бы не происходило. Он лежал в своей кровати и мысли  плясали
в его голове так, что он не мог задержаться ни на одной из них, и  из-за
всей этой неразберихи ему не оставалось  ничего  другого,  как  заснуть.
Наверное это был сон, подумал он утром, это не могло быть ни  чем  иным.
Но у кровати, там, куда падали капли крови Сияющего  Человека,  остались
пятна, значит, это не было сном. Так же не была сном и ссора  родителей.
Папа остановил его после завтрака и сказал: "Ты  останешься  сегодня  со
мной, Ал." Одного взгляда на Мамино лицо было достаточно, чтобы  понять,
что все сказанное ночью остается в силе и днем.
   "Я хотел бы помочь в  церкви",  сказал  Алвин-младший.  "Я  не  боюсь
никаких шпилей."
   "Сегодня  ты  останешься  со  мной.  Ты  должен  мне  помочь  кое-что
смастерить", пробормотал Папа, стараясь не  смотреть  на  Маму.  "Церкви
понадобится алтарь и мы сделаем его, чтобы когда  стены  и  крыша  будут
закончены, его можно было поставить внутрь". Папа посмотрел  на  Маму  и
улыбнулся так, что у Алвина мурашки побежали по спине. "Как,  понравится
это проповеднику?"
   Теперь было ясно, что Мама обезоружена. Но она была  не  тем  бойцом,
что прекращает борьбу, однажды сбив противника с ног. Алвин-младший имел
возможность убедиться в этом.
   "Что может сделать этот мальчик?" спросила она. "Он не  плотник."  "У
него хороший глаз", сказал Папа. "Если  он  может  клеить  и  отделывать
кожу, он сможет приделать и несколько крестов к алтарю. Так,  чтобы  они
выглядели красиво."
   "Мишур смог бы обстругать его лучше", сказала Мама. "Тогда я заставлю
его их выжечь", Папа положил руку на голову Алвина-младшего.  "Пусть  он
даже просидит здесь целый день, читая Библию, парень не должен входить в
эту церковь, пока в нее не будет внесена последняя скамейка."
   Папин голос прозвучал так жестко, как если бы его слова были высечены
в камне. Мама посмотрела на Алвина-младшего, потом не Алвина-старшего. В
конце концов она отвернулась и  стала  накладывать  в  корзину  еду  для
идущих в церковь.
   "Ты опять собираешься болтаться в церкви?" спросил Вонтот. "Мы  могли
бы подкинуть тебе пару бревен,  чтобы  ты  мог  расколоть  их  головой",
добавил Вэйстнот.
   "Я не иду", сказал Алвин-младший.
   Вэйстнот с Вонтнотом обменялись понимающими взглядами. "Ну что ж, тем
хуже", сказал Мишур. "Но когда Мама с Папой обмениваются такими ледяными
взглядами,  по  всей  Долине  Уоббиш  начинается  пурга".  Он  подмигнул
Алвину-младшему, как и прошлой  ночью,  когда  тот  ввязался  в  большие
неприятности.
   Алвин решил, что он мог бы сейчас задать Мишуру вопрос, на который не
решился бы в обычных обстоятельствах. Он подобрался поближе, чтобы никто
не мог их услышать. Мишур  догадался,  что  нужно  Алвину  и  присел  за
передней частью фургона, чтобы поговорить с ним.
   "Мишур, если Мама верит в Бога, а Папа нет, как узнать,  кто  из  них
прав?"
   "Я думаю, Папа верит в Бога", сказал Мишур.
   "Ну, если он не верит. Вот о чем я спрашиваю. Как я могу  разобраться
в этом, если Мама говорит одно, а  Папа  другое?"  Вначале  Мишур  хотел
отшутиться, а потом передумал - по его лицу Алвин понял, что  он  сейчас
скажет серьезную вещь. Скажет то,  что  думает,  а  не  просто  какую-то
ерунду. "Знаешь, Ал, что я должен тебе  сказать,  я  сам  бы  хотел  это
знать. Иногда мне кажется, что этого не знает никто". "Папа говорит, что
нужно верить тому, что видишь собственными глазами.
   А Мама говорит, что тому, что чувствуешь в своем сердце".
   "А что сказал бы ты?"
   "Откуда мне знать, Мишур? Мне ведь только шесть лет".  "Мне  двадцать
два, Алвин, я взрослый человек и до сих пор этого не знаю. Я думаю, Ма и
Па тоже не знают".
   "Хорошо, если они не знают, то почему же так ругаются  из-за  этого?"
"А, ну так это и означает быть  женатым.  Ты  все  время  споришь  из-за
чего-то, хотя на самом деле вовсе не из-за  того,  о  чем  думаешь".  "А
из-за чего они спорят на самом деле?"
   На этот раз, глядя в лицо Мишуру, Алвин увидел совсем другое. Вначале
Мишур хотел сказать правду, а потом передумал. Он встал, и взъерошил Алу
волосы. Верный признак того, что взрослый собирается  солгать  так,  как
взрослые всегда лгут детям, не доросшим еще до понимания правды. "Ну,  я
думаю, им просто доставляет удовольствие почесать языком". Обычно  Алвин
просто выслушивал от взрослых их ложь и ничего не говорил,  но  на  этот
раз солгал ему Мишур, а ему очень хотелось, чтобы именно Мишур этого  не
делал никогда.
   "Сколько мне еще надо расти, чтобы ты мне отвечал  правду?",  спросил
Алвин.
   На мгновение глаза Мишура вспыхнули гневом, - никому ведь не придется
по вкусу, когда тебя называют лжецом, - но затем он ухмыльнулся и в  его
глазах отразилось понимание. "Столько, чтобы ты мог  сам  найти  ответ",
сказал он. "Но при этом ты должен быть достаточно молод,  чтобы  он  мог
принести тебе пользу".
   "И когда это будет?", спросил Алвин. "Я хочу, чтобы  ты  говорил  мне
правду сейчас и всегда".
   Мишур опять присел. "Я не могу делать  это  всегда,  Ал,  потому  что
иногда это очень трудно. Иногда я должен объяснять такие веши, которые я
не могу объяснить. Дело в  том,  что  для  того,  чтобы  некоторые  веши
понять, тебе надо прожить достаточно долго".
   Алвин страшно разозлился и знал, что по его  лицу  это  заметно.  "Не
серчай так на меня, братишка. Я не  могу  тебе  рассказать  о  некоторых
вещах, потому что я сам их не понимаю, и я  не  обманываю  тебя.  Но  ты
можешь верить мне, я буду объяснять тебе  все,  что  смогу,  а  если  не
смогу, то скажу тебе об этом и не стану валять дурака".
   Это было самые прекрасные слова, которые когда-либо говорил  взрослый
и они заставили глаза Алвина заблестеть слезами. "Сдержи свое  обещание,
Мишур."
   "Пусть я умру, если не сдержу его, верь мне." "Знаешь, я не  забуду",
Алвин вспомнил клятву, данную Сияющему Человеку прошлой ночью.  "Я  тоже
умею держать обещания." Мишур рассмеялся, притянул Алвина и крепко обнял
за плечи. "Ты невыносим, прямо как Мама. Не можешь остановиться". "Тут я
ничего не могу поделать", сказал Алвин. "Если уж я начал тебе верить, то
откуда мне знать, когда пора  с  этим  завязывать."  "Никогда",  ответил
Мишур.
   Примерно в это время  Калли  выехал  на  своей  старой  кобыле,  Мама
вынесла  обеденную  корзину  и  все  пошло   как   обычно.   Папа   взял
Алвина-младшего на конюшню и вскорости Алвин  помогал  там  обстругивать
доски. И получалось у него совсем не хуже, чем у Папы. По правде говоря,
доски прилегали друг к другу даже лучше,  ведь  Алвин  мог  использовать
свой дар. Верно? Ведь этот алтарь должен служить для всех, поэтому он  и
заставил дерево смыкаться так плотно, что его невозможно стало разделить
даже на стыках. Алвин хотел подогнать и папины стыки, но когда попытался
сделать это, обнаружил в папиной  работе  что-то  вроде  похожего  дара.
Дерево не сливалось у него в сплошной кусок как у Алвина, но было хорошо
подогнано, так что особой нужды что-то доделывать не было.
   Папа ни о чем не говорил. Это было ни к чему. Оба они  знали,  что  у
Алвина-младшего есть дар заставлять веши вести себя нужным образом, этим
же занимался и Папа. К закату алтарь был собран и окрашен. Они  оставили
его сохнуть и, когда возвращались домой, Папина  рука  лежала  на  плече
Алвина. Они шли вместе так легко и ровно, как будто были одним  телом  и
Папина рука всегда росла из шеи Алвина.  Алвин  мог  чувствовать  биение
пульса в Папиных пальцах  и  ритм  его  был  тем  же,  что  и  у  крови,
пульсирующей в его гортани. Когда они вошли, Мама хлопотала у очага. Она
обернулась и посмотрела на них, "Ну как?"
   "Это  лучшая  из   всех   деревяшек,   которые   я   видел",   сказал
Алвин-младший.
   "Сегодня в церкви не было никаких несчастных случаев", сказала Мама.
   "У нас тоже все было отлично", ответил Папа.
   За всю жизнь Алвин так и не  смог  догадаться,  почему  Мамины  слова
прозвучали как: "Я никуда  не  ухожу",  а  Папины:  "Оставайся  со  мной
всегда". И было ясно, что так показалось не только  ему,  потому  что  в
этот момент растянувшийся у огня Мишур посмотрел  на  него  и  подмигнул
так, что кроме Алвина-младшего этого не было видно никому.

Глава 8

ГОСТЬ

   Преподобный Троуэр редко позволял себе потворствовать  слабостям,  но
перед ужинами у Виверов по пятницам он устоять не мог.  Вернее  было  бы
сказать,  обедами,  потому  что  держащие  лавку  с  мастерской   Виверы
прекращали днем работу только на несколько  минут,  чтобы  перекусить  в
полдень. И отнюдь не количество еды, а качество  ее  заставляли  Троуэра
приходить сюда каждую пятницу. Говорили, что у Элеонор  Вивер  и  старая
деревяшка будет иметь вкус тушеного  кролика.  К  тому  же  Армор-оф-Год
Вивер <Армор-оф-Год  (ARMOR-OF-GOD)  -  Доспех  Господа>  был  примерным
прихожанином и с ним было можно отвести  душу  в  достойной  беседе.  Не
столь изощренной, конечно, как с высокообразованным прихожанином, но это
было лучшее, что было доступно ему в этой варварской глуши.
   Обычно они обедали в задней комнате виверовской лавки,  которая  была
одновременно кухней, мастерской и библиотекой. Время от времени  Элеонор
помешивала  что-то  в  кастрюлях  и  тогда  ароматы  дневной  выпечки  и
варящейся  оленины  смешивались  с  запахами  варящегося  мыла  и  жира,
используемого в этих местах для изготовления свечей. "О, у нас тут всего
понемножку", сказал Армор, когда преподобный Троуэр посетил его впервые.
"Мы делаем веши, которые каждый фермер в округе может сделать сам, -  но
мы делаем их лучше и поэтому, покупая их  у  нас,  они  экономят  время,
нужное им для того, чтобы расчистить, вспахать и засеять больше  земли".
Сама лавка  была  уставлена  до  потолка  полками,  которые  были  полны
товарами, привезенными фургонами с востока. Хлопковые ткани,  спряденные
прялками  и  паровыми  ткацкими  станками  Ирраквы,  оловянные  тарелки,
железные кастрюли и  кухонные  плиты  из  литейных  цехов  Пенсильвании,
тонкая керамика, шкафчики и сундучки от мастеров Новой  Англии,  и  даже
несколько драгоценных мешков со специями, привезенными в Новый Амстердам
из Азии. Армор Вивер признался однажды,  что  закупить  все  эти  товары
стоило ему всех его сбережений, и нет никакой уверенности, что он сможет
преуспеть здесь, на этих малозаселенных землях.  Но  преподобный  Троуэр
заметил, что у его  лавки  неизменно  скапливается  множество  фургонов,
съезжающихся сюда с низин Уоббиш, и даже несколько с запада,  с  далекой
Нойзи-ривер. И теперь, пока они ждали когда Элеонор объявит, что тушеная
оленина готова, преподобный Троуэр задал  беспокоивший  его  уже  долгое
время вопрос. "Я видел, как они увозят товар", сказал он. "Но я никак не
пойму, чем же они расплачиваются. Никто в  этих  краях  не  зарабатывает
денег, и на восток тут тоже много не наторгуешь".
   "Они платят салом и углем, древесиной и, конечно  же,  провизией  для
Элеонор, меня и... еще для  кое-кого,  кто  скоро  может  появиться".  И
дураку стало бы понятно, что Элеонор уже так располнела, что прошло  уже
не менее половины срока беременности. "Но  в  основном",  сказал  Армор.
"Они берут в кредит".
   "В кредит! И это  фермеры,  чьи  скальпы,  может  так  случится,  уже
следующей зимой будут проданы в Форт-Детройте за мушкеты  или  выпивку?"
"Тут у нас больше разговоров о Краснокожих,  чем  настоящей  опасности",
сказал Армор. "Здешние Краснокожие вовсе  не  дураки.  Они  слышали  про
Ирракву, и что там у них есть места в Конгрессе, как и у  Белых,  и  что
они имеют такие же мушкеты, лошадей, фермы,  поля  и  города,  как  и  в
Пенсильвании, Саскуахэнни или Нью-Орэндж. Они знают и об индейцах-чероки
в Аппалачах, обрабатывающих там землю  и  сражающихся  рука  об  руку  с
Белыми  повстанцами  Тома  Джефферсона  за  то,  чтобы  их  страна  была
независима от Короля и французов". "Я думаю, они могли бы также заметить
постоянный поток лодок,  плывущих  вниз  по  Хио,  движущихся  на  Запад
фургонов , срубленные деревья и растущие бревенчатые дома".
   "Я думаю, вы отчасти правы, Ваше Преподобие", сказал Армор. "Я думаю,
Краснокожие  могут  выбрать  любой  из  двух  путей.  Могут  постараться
поубивать нас всех или поселиться и жить среди нас. Жить  с  нами  будет
для них нелегко - они не  привыкли  к  жизни  в  городах,  а  это  самый
привычный Белым образ жизни. Но бороться с нами  еще  хуже,  потому  что
тогда они все погибнут. Им может показаться, что убивая одних Белых, они
испугают остальных и заставят их уйти. Ведь они не  знают,  как  обстоят
дела в Европе, как мечта о собственной земле гонит людей за  5000  миль,
где им предстоит работать  тяжелее,  чем  когда-либо  приходилось  в  их
жизни, хоронить детей, которые могли бы выжить на  родине,  и  рисковать
получить томагавком  по  голове,  потому  что  лучше  быть  самому  себе
хозяином, чем служить любому господину. Кроме Господа Бога".
   "И с вами тоже было так?", спросил Троуэр. "Вы  рискнули  всем  из-за
земли?"
   Армор посмотрел на свою жену Элеонор и улыбнулся. Троуэр заметил, что
она не улыбнулась в ответ, но также заметил и ее прекрасные  и  глубокие
глаза, как будто она знала секрет, как оставаться серьезной,  даже  если
сердце полно радостью."
   "Нет, не из-за земли, как это понимает фермер. Я ведь, знаете ли,  не
фермер", ответил Армор. "Есть и другие способы  быть  хозяином.  Знаете,
преподобный Троуэр, я даю им кредит, потому что я  верю  в  эту  страну.
Когда они приходят ко мне что-нибудь выменять, я прошу их назвать  имена
всех своих соседей и нарисовать приблизительные карты  ферм  и  рек,  на
которых они живут. Я прошу их отвезти письма, которые пишут другие  люди
или пишу эти письма для них, отправляю их с кораблями на  Восток  к  тем
людям, которых они там оставили. Я знаю все, всех, и как найти дорогу  в
любое место Нойзи-ривер и верхней Уоббиш".
   Преподобный Троуэр  прищурился  и  улыбнулся.  "Иными  словами,  брат
Армор, вы здесь правительство".
   "Скажем так,  когда  придет  такое  время,  что  правительство  здесь
понадобится, я буду готов послужить", сказал Армор. "Пройдет еще два-три
года, все больше и больше людей будет приезжать и многие из  них  станут
делать разные веши вроде кирпичей и кастрюль, кузнечных изделий,  шкафов
и бочек, пива, сыра и фуража, так где же вы думаете они будут  продавать
и покупать все это? Да в той самой лавке, что предоставляла  им  кредит,
когда женам их были нужны ткани для шитья ярких платьев, котлы  и  печи,
чтобы не замерзнуть зимой".
   Филадельфия Троуэр счел лучшим оставить при себе свои  соображения  о
том, что благодарность фермеров вещь  не  особо  надежная.  Кроме  того,
подумал Троуэр, может я и не прав. Ведь говорил  же  Спаситель,  что  мы
должны разбрасывать хлеб наш над водами. И даже если Армор не  достигнет
всего, о чем мечтает, все равно он делает благое дело и помогает открыть
эти земли цивилизации.
   Еда была готова. Элеонор разложила оленину по тарелкам. И  когда  она
поставила  красивую  белую  тарелку  перед   ним,   преподобный   Троуэр
улыбнулся. "Вы должны гордиться своим мужем, всем тем,  что  он  создал.
Вместо того,  чтобы  застенчиво  улыбнуться,  как  ожидал  того  Троуэр,
Элеонор чуть громко не рассмеялась. А Армор-оф-год  даже  не  был  столь
деликатен.  Он  просто  громко  расхохотался.  "Преподобный  Троуэр,  вы
заблуждаетесь. Когда я по локоть в свечном жире, Элеонор вся вымазана  в
мыле.  Пока  я  пишу  письма  для  фермеров  и  отправляю  их,   Элеонор
вырисовывает карты или записывает новые  имена  в  нашу  книгу  переписи
населения. Что бы я ни делал, она всегда рядом со  мной,  и  что  бы  ни
делала она, я рядом с ней. Кроме, может, ее цветника, который заботит ее
куда больше, чем меня. И чтения Библии, которое интересует меня  больше,
чем ее." "Что ж, хорошо, что она такая добрая  помощница  своему  мужу",
сказал преподобный Троуэр.
   "Мы добрые  помощники  друг  для  друга",  сказал  Армор-оф-Год.  "Не
забывайте об этом".
   Он произнес это с улыбкой, и Троуэр улыбнулся в  ответ,  хотя  и  был
несколько обескуражен тем, насколько Армор попал под башмак своей  жены,
ведь он даже не постыдился открыто заявить, что не полновластный  хозяин
своему делу и в своем доме. Но чего еще можно было ждать, учитывая,  что
Элеонор выросла в этой странной семье Миллеров? От старшей дочери Алвина
и Фэйт Миллер вряд ли можно ожидать, что она будет почитать мужа своего,
как предназначено Господом.
   Как бы то ни было, оленина была  невероятно  вкусной.  "Нет  никакого
привкуса, характерного для дичи", сказал он. "Никогда бы не подумал, что
у оленя может быть такой вкус."
   "Она отрезает  жир  и  добавляет  немного  куриного",  сказал  Армор.
"Теперь, когда вы это объяснили", сказал Троуэр "Я чувствую его  вкус  в
подливке."
   "А олений жир идет на мыло", сказал  Армор.  "Мы  никогда  ничего  не
выбрасываем, если можем придумать хоть какое-нибудь применение отходам."
"Как завешано нам Господом", сказал Троуэр. И принялся за  еду.  Он  уже
приступил к второй миске оленины и третьему ломтю хлеба, когда  отпустил
замечание, которое по его мнению  было  шутливым  комплиментом.  "Миссис
Вивер,  ваша  стряпня  так  хороша,  что  я  почти  готов   поверить   в
колдовство." Самое большее, чего ожидал Троуэр, это смешок. Вместо этого
Элеонор уставилась в стол, как будто  он  обвинил  ее  не  менее  чем  в
супружеской измене. А Армор-оф-Год застыл чопорно и неподвижно на  своем
стуле. "Я буду благодарен вам, если вы никогда не будете  упоминать  эту
тему в моем доме", сказал он.
   Преподобный Троуэр попытался извиниться. "Я ведь  это  не  серьезно",
сказал он. "Среди разумных христиан подобные веши не более чем шутка, не
так ли? Это же обычные суеверия и я...
   Элеонор встала из-за стола и покинула комнату.
   "Что я сказал?"