И  было  бы  глупо  пытаться
угадать, что именно. Я вижу это так,  будто  перед  ним  открыты  тысячи
дорог одновременно. Но из них очень  мало  таких,  что  приведут  его  к
первому апреля сюда, и куда больше тех, на  которых  он  будет  мертв  с
томагавком Краснокожего в голове".
   Сказитель наклонился к ней через письменный стол доктора и накрыл  ее
руки своими. "Он будет жить?"
   "Пока хватит моих сил", сказала она.
   "И моих", ответил он.
   Какое то мгновение они сидели молча, рука в руке  и  глаза  в  глаза,
пока она вдруг не рассмеялась и не отвела  взгляд  в  сторону.  "Обычно,
когда люди смеются, я понимаю над  чем",  сказал  Сказитель.  "Я  просто
подумала, что если представить себе, какие у этого мальчика враги, то их
нас двоих никудышные заговорщики". "Это верно",  сказал  Сказитель.  "Но
при этом наша цель такова, что в нашем заговоре  будет  участвовать  вся
природа, тебе так не кажется?" "И Бог тоже", добавила она уверенно.
   "Об этом  мне  ничего  не  известно",  сказал  Сказитель.  "По-моему,
священники и богословы так зажали своими догмами бедного  Отца,  что  не
оставили  ему  возможности  действовать  самому.   Теперь,   когда   они
разработали безопасное и удобное  толкование  Библии,  меньше  всего  на
свете им хотелось бы, чтобы Он еще раз сказал свое слово или  чтобы  Его
властная рука опять стала направлять этот мир".
   "Я вижу Его властную руку в рождении  несколько  лет  назад  седьмого
сына от седьмого сына", сказала она. "Если хочешь, называй это природой,
раз уж ты обучался у всех этих философов и волшебников.  Я  знаю  только
одно - этот мальчик связан с моей жизнью так же прочно, как если  бы  мы
были рождены из одной утробы".
   Следующий вопрос Сказитель не обдумывал заранее, он просто сам  собой
сорвался с его губ. "Ты рада этому?"
   Она посмотрела на него, и в глазах ее была  невыразимая  печаль.  "Не
особо", сказала она. И выглядела такой усталой, что  Сказитель  не  смог
удержаться, он обошел вокруг стола, встал у ее стула и  обнял  так,  как
отец обнимает дочь. Долгое время они провели в неподвижности и он так  и
не узнал, плакала ли она или продолжала сдерживать слезы. В конце концов
она освободилась и опять отвернулась к бухгалтерской книге. Он ушел,  ни
сказав больше ни слова.
   Сказитель не торопясь направился опять в постоялый двор.  Было  время
ужина  и  ему  еще  предстояло  рассказать  много  историй  и  проделать
какую-нибудь домашнюю работу, чтобы заработать себе на пропитание. И все
же все эти  истории  блекли  перед  той  историей,  которую  он  не  мог
рассказать, той историей, конца которой он еще не знал.

***

   На лугу  у  мельницы  стояло  с  полдюжины  фермерских  фургонов,  за
которыми присматривали люди, проделавшие  долгий  путь,  чтобы  получить
муку свежего помола. Их женам больше не придется потеть  над  ступкой  и
пестиком, чтобы растолочь зерно в грубую муку для тяжелого и комковатого
хлеба. Мельница работала исправно и все фермеры на  многие  мили  вокруг
возили свое зерно в городок Вигор-Черч.
   Вода понеслась по  мельничной  канавке  и  гигантское  колесо  начало
поворачиваться.  Внутри  мельницы  сила  вращения  колеса   передавалась
зубчатым механизмом, заставлявшим вращаться  заточенный  "под  четверть"
жернов". Мельник засыпал зерно на жернов, который растирал  его  в  муку
грубого помола. Он тщательно счищал ее перед  следующим  помолом,  затем
ссыпал в корзину, которую держал его сын, десятилетний мальчик.  Мальчик
пересыпал муку в сито и просеивал хорошую муку в холщовый  мешок.  После
этого он ссыпал остававшееся в сите в силосный  бак  и  поворачивался  к
отцу за следующей порцией муки.
   Когда они работали вместе, мысли их текли совершенно одинаково.  Этим
вот я бы хотел заниматься всегда, думал каждый  из  них.  Вставать  рано
утром, идти на мельницу и работать весь день бок о бок с ним. И неважно,
что желание это было невыполнимо. Неважно, что после того,  как  мальчик
отправится к месту своего рождения и  будущего  ученичества,  они  могут
никогда больше не увидеть друг  друга.  Это  только  обостряло  ощущение
переполнявшего их счастья, счастья, которое вскоре станет воспоминанием,
станет далеким сном.





   Орсон Скотт Кард.
   Краснокожий пророк


     © Copyright Orson Scott Card
     Red Prophet (1988) ("The Alvin Maker Saga" #2).
     Orson Scott Card's home page (www.hatrack.com)
     Цикл "Сказание о Мастере Элвине", книга вторая
     Пер: А.Жикаренцев.
     Изд.: "Азбука-Терра", 2000
     OCR by HarryFan





   Памяти моего деда Орсона Рега Карда (1891-1984),
   чью жизнь, когда он маленьким мальчиком жил на
   канадской границе, спасли индейцы из племени Крови.



ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

   Действие этой книги происходит в Америке,  чья  история  иногда  весьма
похожа, но зачастую очень отличается от  нашей  мировой  истории.  Поэтому
персонажи, носящие имена реально существовавших когда-то людей,  вовсе  не
обязательно  являются  точными  портретами   исторических   личностей.   В
частности, Уильям Генри Гаррисон, известный в Америке как  президент,  чей
срок пребывания на посту был  самым  кратким  и  чей  предвыборный  лозунг
"Типпекану,  и  Тайлер  с  ней"  помнят  поныне,  в  жизни  был  не  столь
отвратительным типом - в отличие от моего персонажа.
   Моя искренняя благодарность Кэрол Брейкстоун - за ее познания  в  жизни
американских индейцев,  Бет  Мичем  -  за  Восьмиугольный  Холм  и  Хребет
Кремней, Уэйну Уильямсу - за героическое терпение  и  моему  прапрадедушке
Джозефу - за истории, которые легли в основу  рассказанной  мной  повести.
Как всегда, неоценимую помощь оказала  мне  Кристин  Э.Кард.  Ее  влиянием
проникнута каждая страница данной книги.



1. РВАЧ

   Давно прошли те  дни,  когда  вниз  по  Гайо  спускались  целые  армады
лодок-плоскодонок, а ведь именно так добирались сюда первые пионеры, везли
с собой семьи,  всевозможные  инструменты,  скарб,  семена  и  пару-другую
поросят на развод. А теперь, того и гляди,  из  леса  посыплются  огненные
стрелы - и потом  к  французам  в  Детройте  заявится  какое-нибудь  племя
краснокожих со связкой полуобгоревших скальпов на продажу.
   Но Рвач Палмер подобными проблемами  не  заботился.  Уж  его-то  судно,
доверху заставленное бочонками, узнает всякий краснокожий.  В  большинстве
тех  бочонков  мелодично  плескалось  виски  -  сладкая  музыка  для  этих
варваров-краснокожих. Однако внутри  огромной  кучи  драгоценных  сосудов,
справленных руками  умельца-бондаря,  скрывалась  одна  бочка,  в  которой
ничего не плескалось. Ее  доверху  заполнял  порох,  от  которого  отходил
бикфордов шнур.
   Ну и зачем Рвачу был этот порох? А вот зачем. Предположим, плывет  себе
баржа по течению, матросы шестами отталкиваются от отмели, чтобы  обогнуть
излучину, и вдруг, откуда ни возьмись,  вываливается  с  полдюжины  каноэ,
битком набитых раскрашенными в воинственные цвета краснокожими из  племени
кикипу. Или на берегу загорается огромный костер, вокруг которого радостно
пляшут дьяволы-шони, размахивая занимающимися огнем стрелами  и  натягивая
луки.
   Так вот, здравомыслящие люди  в  подобных  случаях  начинают  молиться,
вступают в драку и благополучно прощаются с жизнями. Но только не Рвач. Он
встает посреди лодки, берет в одну руку факел, а в другую - фитиль и  орет
что есть мочи:
   - Взрывай виски! Взрывай виски!
   Ну да, большинство краснокожих вообще не  разумеют  по-английски,  зато
все они прекрасно  знают,  что  значит  "взрывай"  и  что  такое  "виски".
Поэтому, вместо того чтобы окатить баржу Рвача дождем  из  огненных  стрел
или,  выпрыгнув  из  каноэ,  наброситься  на  моряков,  краснокожие  мигом
сворачивают в сторону,  прижимаясь  к  противоположному  берегу  и  обходя
плоскодонку с драгоценным грузом. Кое-кто кричит:
   - Карфаген-Сити!
   Рвач орет в ответ:
   - Верно!
   И каноэ дружно устремляются вниз  по  Гайо,  направляясь  к  городу,  в
котором вскоре начнется продажа огненной воды.
   Для парней, что стояли на баграх, путешествие вниз по реке было  первым
плаванием в жизни, они, конечно же,  не  знали  того,  что  было  известно
Рвачу, и потому чуть в штаны не наложили, когда заметили натягивающих луки
краснокожих. А когда Рвач поднес факел к фитилю, так они  вообще  за  борт
кинулись прыгать. Рвач все животики со смеху надорвал.
   - Вы, парни, похоже, ничегошеньки не смыслите в краснокожих и  огненной
воде, - промолвил он. - У них разрыв сердца случится, если хоть одна капля
из этих бочонков прольется в Гайо. Да  они  собственную  мамашу  убьют  не
задумавшись, если она сдуру встанет между ними и заветным бочонком, но нас
они пальцем не тронут, видя, что, стоит им неправильно  посмотреть  в  мою
сторону, я тут же подорву порох.
   Перешептываясь в сторонке друг с другом, работники могли сколько угодно
гадать, действительно ли Рвач готов взорвать и баржу, и  команду,  и  себя
самого, но самое интересное заключалось  в  том,  что  Рвач  без  малейших
раздумий запалил бы порох. Мыслитель из него был никудышный, размышления о
смерти, загробной жизни  и  прочие  философские  вопросы  никогда  его  не
беспокоили, но про себя он уже решил раз и навсегда:  когда  ему  все-таки
придется умереть, он умрет не один. Кроме того, он поклялся, что тот,  кто
его убьет, от его смерти ничегошеньки не получит. Тем более  какой-то  там
трусливый алкаш краснокожий с ножом для снятия скальпов.
   И все-таки не это было главным секретом Рвача Палмера.  На  самом  деле
Рвачу вообще не нужен был факел,  как  не  нужен  был  фитиль.  По  правде
говоря, тот бикфордов шнур даже близко к пороховому  бочонку  не  лежал  -
Рвачу не хотелось, чтобы какой-нибудь идиот  случайно  рванул  его  судно.
Нет, если уж нужда поднесет нож к  горлу,  Рвач  просто  сядет  и  чуточку
подумает о  заветном  бочонке.  Глазом  не  успеешь  моргнуть,  как  порох
нагреется, может, даже легким дымком потянет, а потом бум! - и  ничего  не
останется.
   Верно, верно. Старина Рвач был "факелом". А,  ну  да,  многие  твердят,
будто бы людей-факелов в природе не существует, а доказывают  это  простым
вопросом: "Ну вот вы, к примеру, встречали ли когда-нибудь человека-факела
или, может быть, знаете кого-то, кто  встречал?"  Только  никакое  это  не
доказательство. Потому что, будучи факелом, вряд ли вы станете кричать  на
каждом углу о своих способностях. Все равно вас никто  не  наймет  -  чтоб
зажечь  огонь,  легче  взять  кремень  и   железку   или   воспользоваться
алхимическими спичками. Нет, ваша служба может потребоваться только  тому,
кто намеревается подпалить что-нибудь с большого расстояния, а такое может
понадобиться  только  человеку,  который  вознамерился  развести  _плохой_
огонь, чтобы навредить кому-нибудь, сжечь здание, взорвать что-нибудь. Так
что если вы захотите исполнить такого сорта работенку, сомневаюсь, что  вы
станете вешать себе на грудь табличку "Факел ищет клиентов".
   Но это еще не самое плохое. Хуже будет, когда по округе  пойдет  молва,
что вы действительно умеете  разжигать  огонь  на  расстоянии.  Вот  тогда
начнется - самый ничтожный пожар будут валить на вас. Допустим, чей-нибудь
сыночек решает тайком покурить трубку в сарае  и  сарай  сгорает  дотла  -
неужели мальчишка скажет: "Да, па, это я натворил"? Никогда он  такого  не
скажет, он свалит вину на ближнего своего: "Пап, должно быть, огонь  зажег
какой-нибудь  факел!",  и  все  побегут  искать  вас,   козла   отпущения,
обитающего по соседству. Нет, Рвач дураком не был. Он  никогда  никому  не
говорил, что может разжигать пламя без всяких кремней и спичек.
   Хотя существовала еще одна причина, почему Рвач крайне редко прибегал к
своим способностям. Правда, причина эта таилась так глубоко, что даже  сам
Рвач не осознавал ее. Дело все в том, что огонь пугал  его.  Рвач  страшно
его боялся. Встречаются люди, которые боятся воды и все равно идут в море;
другие боятся  смерти,  но  сами  же  нанимаются  рыть  могилы;  а  третьи
страшатся Бога - и этот страх гонит их проповедовать. Пуще всего на  свете
Рвач боялся огня, и все-таки  пламя  притягивало  его  к  себе  -  желудок
сводило от ужаса, но он шел к нему. Когда ему приходилось разводить костер
самому, он отнекивался, откладывал, выдумывал всякие причины,  почему  ему
не нужно этого делать. Рвач обладал даром, но дар  этот  не  приносил  ему
счастья, поскольку Рвач с огромной неохотой прибегал к своему искусству.
   И все-таки он бы сделал это. Взорвал бы порох, себя, своих работников и
все виски - но не позволил бы краснокожим завладеть драгоценной жидкостью.
Может, Рвач и боится огня, но он пересилит свой страх,  если  как  следует
разозлится.
   Как замечательно,  что  краснокожие  слишком  любят  огненную  воду,  а
поэтому не  рискуют  даже  одной-единственной  каплей.  Никакое  каноэ  не
приблизится к барже, ни одна стрела не воткнется и не задрожит в  бочонке,
так что Рвач и его бочки, бочечки, бочоночки,  кувшинчики  мирно  доплывут
прямиком до Карфаген-Сити  -  да  уж,  ну  и  имечко  подобрал  губернатор
Гаррисон для какой-то жалкой крепости, окруженной частоколом,  выстроенной
там, где река Малая Май-Амми впадает в Гайо. И гарнизон-то был  целых  сто
солдат, подумать только! Но Билл Гаррисон относился  к  тому  типу  людей,
которые сначала дают имя, а потом жилы из подчиненных рвут, чтобы  городок
соответствовал названию. И действительно, вокруг крепости уже виднелось по
меньшей мере пять - десять дымовых труб, а это означало, что Карфаген-Сити
вот-вот распрощается со званием деревни.
   Радостные вопли он заслышал еще до того,  как  показалась  пристань,  -
должно быть, краснокожие только и  делали,  что  сидели  на  берегу  реки,
поджидая везущую огненную воду лодку. Для Рвача не было секретом,  что  на
этот раз они с особенным  нетерпением  дожидаются  его  -  немало  денежек
перекочевало из его рук в жадные лапы поставщиков виски в  форте  Детройт,
чтобы никто не пользовался  его  каналом,  пока  бедный  Карфаген-Сити  не
высохнет, как бычья сиська. Пришлось, конечно, подождать, но  вот  наконец
Рвач появился, и баржа его везет больше спиртного, чем когда-либо. На этот
раз он получит достойную цену, все шкуры с них сдерет.
   Губернатор  Гаррисон,  наверное,  как  гусь,  тщеславен,   раз   посмел
назваться губернатором, сам себя выбрав и не  посоветовавшись  ни  с  кем,
однако этот человек знает свое  дело.  Гвардия  его,  облаченная  в  ладно
сидящие мундиры, выстроилась в  прямую  линеечку  прямо  перед  пристанью,
держа мушкеты наготове, чтоб пальнуть в первого же  краснокожего,  который
посмеет хоть шаг к берегу сделать. И это не формальность, потому что  Рвач
сам видел, как хочется краснокожим добраться до  огненной  воды.  Конечно,
они не прыгали на месте, как нетерпеливые дети, но стояли затаив  дыхание,
стояли и ели жадными глазами приближающуюся баржу, стояли у всех на  виду,
сверкая полуголыми  телами,  и  плевать  им  было,  что  творится  вокруг.
Смирненько так стояли, готовые  гнуть  спины  и  пресмыкаться,  просить  и
вымаливать: "Пожалуйста, мистер Рвач, один  бочонок  за  тридцать  оленьих
шкур, пожалуйста". О, как сладко это  звучит,  как  желанно:  "Пожалуйста,
мистер Рвач, одну чашечку виски за эти десять ондатровых шкурок".
   - Эге-ге-ге-гей! - заорал во всю глотку Рвач.
   Парни на баграх посмотрели на него как на ненормального, они-то ведь не
знали, никогда не видели, какими раньше были эти краснокожие, до того, как
губернатор Гаррисон открыл здесь свой магазинчик.  Они,  бывало,  взглядом
бледнолицего не удостаивали,  приходилось  на  карачках  забираться  в  их
жуткие вигвамы, исходить кашлем до полусмерти от едкого дыма,  но  сидеть,
обмениваясь знаками и болтая на их мумбе-юмбе, пока не получишь разрешение
на торговлю. Были времена, когда краснокожие встречали баржу  с  луками  и
копьями в руках, и ты обмирал, еле дыша и  гадая,  то  ли  снимут  с  тебя
скальп, то ли решат, что лучше поторговаться.
   Больше такого не было. Теперь они  руку  не  смеют  поднять  на  белого
человека. Теперь их языки до коленей свисают,  как  у  собак,  в  ожидании
желанной  огненной  воды.  Они  будут  пить,  пить,  пить,  пить,  пить  и
_эге-ге-ге-гей_! Так и издохнут, захлебнувшись виски, а лучшего исхода  не
придумать,  никогда  не   придумать.   Хороший   краснокожий   -   мертвый
краснокожий, всегда  говаривал  Рвач.  Дела  у  них  с  Биллом  Гаррисоном
налажены, так что теперь краснокожие будут, как мухи, дохнуть от  виски  -
да еще приплачивать за подобный исход.
   Поэтому  Рвач  был  счастлив  донельзя,   когда   его   баржа   наконец
пришвартовалась к пристани Карфаген-Сити. И  хотите  верьте,  хотите  нет,
сержант честь ему отдал! Помнится, маршалы Соединенных Штатов совсем иначе
обращались  с  ним,  презрительно  меряя  взглядами,  будто   перед   ними
нечистоты, соскобленные с сиденья в  отхожем  месте.  Здесь  же,  в  новой
стране,  к  вольным  парням  типа  Рвача  относились   как   к   настоящим
джентльменам, и Рвач против  этого  ничего  не  имел.  Пускай  всякие  там
пионеры-первопроходцы с толстыми уродливыми женами и волосатыми отпрысками
валят  деревья,  пашут  землю,  растят  кукурузу  и  кур,   влача   жалкое
существование. Такая судьба Рвача не устраивает. Он  придет  позже,  когда
поля зазеленеют, когда поднимется урожай  и  дома  выстроятся  рядками  на
ровных, вымощенных камнем улицах, и, заплатив деньги, купит самый  большой
дом в городе. Даже банкир будет уступать ему дорогу, прыгая в грязь,  лишь
бы уважить Рвача, и мэр будет обращаться к нему как к  истинному  лорду  -
если к тому времени Рвач сам не решит стать мэром.
   Вот что сулила отданная сержантом честь, когда он ступил на берег.  Она
говорила о его будущем.
   - Мы все разгрузим, мистер Рвач, - обратился к нему сержант.
   - Да у меня целая команда лодырей,  -  махнул  рукой  Рвач,  -  поэтому
давайте не будем зря гонять ваших парней, тем более что за ними нужен глаз
да глаз. Впрочем, я  предполагаю,  что  где-то  на  барже  затерялся  один
бочонок доброго пшеничного виски, который почему-то никто не сосчитал. Так
что, могу поспорить, пропажи бочонка никто не заметит.
   - Мы будем сама осторожность, сэр, -  ответил  сержант,  расплываясь  в
широкой улыбке и показывая все зубы до единого.
   По его довольной роже Рвач понял, что по меньшей мере половину  бочонка
сержант вознамерился присвоить себе. Если он совсем дурак,  то  распродаст
свою долю по стопочке краснокожим. Однако на  половине  бочонка  виски  не
очень-то наживешься. Нет, если у сержанта в голове имеются  хоть  какие-то
мозги,  он  _поделится_   своим   виски   с   офицерами,   которые   могут
посодействовать в его продвижении по службе. И вскоре сержант уже не будет
встречать подплывающие к городу баржи, нет, сэр, а поселится в  офицерских
квартирах, на боку у него  будет  качаться  добрая  стальная  шпага,  а  в
спальне его будет поджидать красавица жена.
   Рвач не стал делиться своими мыслями с сержантом. Потому что из  своего
жизненного опыта давно вынес одну истину: если  человеку  надо  указывать,
что делать, у него все равно не хватит ума  гладко  обстряпать  дельце.  А
если он и сам может справиться, то чего какой-то торговец спиртным  должен
лезть в его дела?
   - Губернатор Гаррисон хотел встретиться с вами, - сказал сержант.
   - А я очень хочу встретиться с ним, -  ответил  Рвач.  -  Но  сперва  я
должен принять ванну, побриться и надеть что-нибудь чистое.
   - Губернатор сказал, вы можете остановиться в старом особняке.
   - Где-где? - удивился Рвач. Гаррисон построил себе особняк всего четыре
года назад. Лишь одна причина  могла  заставить  Билла  съехать  оттуда  и
спешно строить новое жилище. - Так что ж, губернатор Билл переехал и  взял
себе новую жену?
   -  Именно,  -  кивнул  сержант.   -   Красавицу,   пальчики   оближешь.
Представьте,