м,  кто  спасся  от
ползающих теней, давящих башмаков  под  кровать,  в  трещину  стены.  Он
спасся из этой комнаты смерти, но не в старое  место,  не  в  безопасную
комнату, потому что теперь она уже больше не была безопасной.  Это  было
место, откуда пришла ложь. Это  было  место  предателя,  лжеца,  убийцы,
пославшего их сюда на смерть. Конечно, в этом видении не  было  слов.  В
нем не могло быть слов, как не было ясности мысли в мозгу таракана. Но у
Алвина были и слова и мысли и то, чему научились тараканы, он знал лучше
любого таракана. Им обещали кое-что, их уверили в том, что это правда, а
потом это оказалось ложью. Смерть ужасна, да, беги из этой комнаты; но в
другой комнате было кое-что похуже чем смерть - там мир сошел с ума, это
было место, где возможно все, где ничему  нельзя  было  верить.  Ужасное
место. Самое плохое место. Тут видение кончилось.  Алвин  сидел,  прижав
ладони к глазам и отчаянно всхлипывал. Они страдали, кричал он мысленно,
они страдали и все из-за меня, я предал их. Вот что хотел  мне  показать
Сияющий Человек. Я заставил тараканов поверить мне, а потом обманул их и
послал на смерть. Я совершил убийство.
   Нет, не  убийство!  Где  это  слыхано,  чтобы  уничтожение  тараканов
называлось убийством? Никто на свете не назовет это так. Но Алвин  знал,
что бы ни думали другие люди - совершенно неважно.
   Сияющий Человек пришел и показал ему, что убийство есть  убийство.  И
теперь Сияющий Человек ушел. Свет ушел из  комнаты  и  когда  Ал  открыл
глаза, в комнате не было никого, кроме  спящего  Калли.  Слишком  поздно
даже для того, чтобы просить прошения. Чувствуя себя страшно несчастным,
Алвин закрыл глаза и еще немножко поплакал.
   Сколько это длилось? Несколько секунд? Или, может, Алвин  задремал  и
не заметил, что прошло гораздо больше времени?  Сколько  бы  времени  ни
прошло - свет вернулся опять. Опять он проник в него, не через глаза, но
пронизывая его прямо до сердца, шепча и успокаивая. Алвин  открыл  глаза
опять и взглянул в лицо Сияющему Человеку ожидая, что  он  заговорит.  И
когда он не сказал ничего, Алвин  подумал,  что  теперь  его  очередь  и
начал, запинаясь, говорить слова, не шедшие ни в какое сравнение с  тем,
что он чувствовал. "Простите меня, я больше никогда не буду делать  так,
я буду..." Он знал, что всего лишь мямлит что-то явно неподходящее, и на
душе у него было так тяжело, что он даже не слышал того, что говорит. Но
свет на мгновение вспыхнул ярче и он почувствовал,  что  ему  был  задан
вопрос. Уверяю вас, ни слова не  было  произнесено,  но  он  понял,  что
Сияющий Человек хотел бы знать, за что он просит прошения.
   И задумавшись, Алвин перестал быть таким уж уверенным, что он был  не
прав. Наверное, все-таки это не  убийство,  ведь  если  ты  не  зарежешь
свинью, то рискуешь умереть от голода, и к  тому  же,  ведь  если  ласка
убивает мышь, то это не убийство, правда?
   Тут в него опять проник свет и он увидел еще одно  видение.  На  этот
раз речь шла не о тараканах. Теперь он увидел, как Краснокожий, стоя  на
коленях перед оленем, звал его придти и умереть;  олень  подошел,  глаза
его были открыты и он дрожал так, как всегда  дрожат  испуганные  чем-то
олени. Он знал, что идет на смерть. Краснокожий выпустил в него  стрелу,
и она осталась дрожать в оленьем боку. Ноги оленя подкосились. Он  упал.
И Алвин знал, что в этом видении греха не  было,  потому  что  смерть  и
убийство были частью жизни. Краснокожий поступил правильно, олень  тоже,
и оба они действовали согласно законам природы.
   Значит, если он совершил зло, то это была не смерть тараканов, а  что
же тогда? Власть, которой он  обладал?  Его  умение  повелевать  вещами,
подчинять их собственной воле, заставлять их ломаться в нужном для  него
месте; понимать то, как они  устроены  и  таким  образом  заставлять  их
работать? Он считал это очень полезным, когда делал  и  чинил  те  веши,
которые обычно делают и чинят мальчики в доме, находящемся  в  необжитой
стране. Он мог сложить два куска рукоятки сломанной мотыги, и сложить их
при этом так плотно, что они срастались без  клея  и  гвоздей.  Или  два
куска драной кожи, ему  не  надо  было  даже  сшивать  их;  и  когда  он
завязывал  узел  на  веревке  или  канате,  тот  всегда  был  крепок.  С
тараканами он использовал тот же самый дар. Дай вещам знать, какими  они
должны быть, и они сами сделают все, что тебе надо. Так, значит, в  этом
даре и был его грех? Сияющий Человек услышал вопрос еще до того, как  он
подобрал нужные слова. Возникла  новая  вспышка  света  и  пришло  новое
видение. На этот раз он увидел себя прижимающим руки  к  камню,  который
потек под его  пальцами  как  масло  и  принял  нужную  форму,  целый  и
невредимый  упал  с  горы  и  покатился  уже  в  виде  идеальной   сферы
безупречной формы, увеличиваясь и увеличиваясь до тех пор, пока не  стал
целым миром, принимающим ту форму, которую придавали ему руки Алвина,  с
возникающими  на  его  поверхности  травой  и  деревьями,  с   животными
бегающими, скачущими, летающими и плавающими  на,  над  и  внутри  этого
каменного шара, который  сделал  Алвин.  Нет,  это  был  не  ужасный,  а
чудесный дар, если бы он только знал, как правильно воспользоваться  им.
Ну хорошо, если дело не в убийстве и не в моем даре, что тогда я  сделал
не так?
   На этот раз Сияющий Человек ничего не показал ему.  Не  было  вспышки
света и не было никакого видения. Вместо этого внезапно пришел ответ, не
от Сияющего Человека, но из глубин его собственного сознания. На секунду
он  почувствовал  себя  страшно  глупым  и  неспособным  понять  причины
собственной испорченности, но в  следующий  момент  все  стало  на  свои
места. Дело было не в смерти тараканов и не в том, что  он  послужил  ей
причиной. А в том, что сделал он это для собственного  удовольствия.  Он
сказал им, что они должны сделать это для их собственной пользы,  а  это
было не так, пользу это несло только Алвину.  Навредить  сестрам,  более
чем навредить тараканам и все для  того,  чтобы  Алвин  мог  валяться  в
постели трясясь от смеха, потому что он все же смог... Да,  да,  Сияющий
Человек услышал эти мысли, и Алвин увидел, как из  его  сверкающих  глаз
вылетело  пламя  и  ударило  мальчика  прямо  в  сердце.  Он  догадался.
Правильно.
   И тогда, на этом самом месте, Алвин сделал самое серьезное обещание в
своей жизни. Ему был дан дар, и он будет им пользоваться, но в  подобных
вещах существуют свои правила, и он будет следовать им,  даже  если  ему
станет грозить смертельная опасность. "Я  больше  никогда  не  использую
свой дар для себя", сказал Алвин-младший. И когда он сказал  эти  слова,
то его сердце так сильно запылало изнутри, будто оно в огне.
   Сияющий Человек опять исчез.
   Измотанный рыданиями до предела, Алвин снова  лег,  натянул  на  себя
одеяло, на этот раз уже чувствуя облегчение. Он сделал плохое дело,  это
верно, но до тех пор пока он будет выполнять свою клятву, пока он  будет
использовать свой дар только для помощи другим людям и никогда для своей
собственной пользы, что ж, тогда он будет хорошим мальчиком и ему нечего
станет стыдиться. Он почувствовал, как голова его  становится  легкой  и
ясной, так бывает после долгой болезни, да так оно в общем-то и было, он
излечился от зла,  зревшего  в  нем  как  проклятие.  Он  вспомнил,  как
смеялся, используя чужую смерть  для  собственного  удовольствия  и  ему
стало стыдно, но этот стыд не был невыносимым и не  терзал  его,  потому
что он знал, что это никогда больше не повторится.
   Так  он  и  лежал,  когда  вдруг  почувствовал,  что  комната   опять
наполняется светом. Но на этот раз он шел не из какого-то  определенного
места, и Сияющий Человек был не причем. Открыв глаза, он понял, что свет
исходит из него самого. Его руки сияли, лицо его, наверное, мерцало  так
же, как лицо Сияющего Человека. Он отбросил одеяло и увидел, что и  тело
его сияет таким ослепительным светом, что он с трудом  мог  смотреть  на
себя, хотя от этого зрелища оторваться было  нелегко.  Действительно  ли
это я? подумал он. Нет, не я. Я так  сияю,  потому  что  должен  кое-что
сделать. Я должен сделать то же, что сделал  Сияющий  Человек  для  меня
самого. Но для кого я должен это сделать?
   Тут он увидел Сияющего Человека, стоящего в футе от его  кровати,  но
теперь сияние  его  погасло.  Это  был  Лолла-Воссики,  этот  одноглазый
Краснокожий пьяница, окрещенный несколько дней назад и все еще  носивший
одежду белого человека, которую ему дали, когда  он  стал  христианином.
Теперь, когда в нем был свет, Алвин видел гораздо яснее, чем прежде.  Он
видел, что беднягу Краснокожего довел до такого состояния не ликер, дело
было даже не в потере глаза.  Причина  была  в  чем-то  более  страшном,
растущем как опухоль в его голове.
   Краснокожий подошел на три шага и встал на колени у кровати так,  что
его лицо оказалось очень близко от глаз Алвина. Что ты хочешь  от  меня?
Что я должен сделать?
   Первый раз за все это время он  открыл  глаза  и  заговорил:  "Сделай
разделенное целым", сказал он. Через секунду Алвин-младший осознал,  что
это было сказано на языке индейцев - Шауни, - он  помнил,  как  взрослые
произносили это  название  во  время  крещения  Краснокожего.  Но  Алвин
прекрасно понимал его, как и родной язык самого Лорда-Протектора. Сделай
разделенное целым.
   Что ж, ведь в этом и заключался дар Ала. Чинить веши,  заставлять  их
быть тем, чем они должны быть. Сложность заключалась в  том,  что  он  и
наполовину не понимал,  как  это  у  него  получается  и  уж  совсем  не
представлял себе как починить что-нибудь живое.
   Впрочем, может ему и не надо было этого понимать. Может, ему и  нужно
было  действовать  не  задумываясь.  Он  поднял  свою  руку  и  как  мог
осторожнее дотронулся до щеки Лолла-Воссики под незрячим глазом. Нет, не
так. Он провел пальцем выше, пока не прикоснулся  к  запавшей  глазнице.
Да, подумал он. Будь целым.
   Раздался треск. Свет заискрился. Ал онемел от изумления и убрал руку.
В комнате больше не было света, кроме света луны из окна. Не осталось  и
намека на бушевавшее здесь световое буйство. Все было так, как  если  бы
он только что очнулся от сна,  глубочайшего  сна  в  его  жизни.  Прошла
минута, прежде чем глаза Алвина свыклись с темнотой, и он  смог  видеть.
Нет, это был не сон. Потому что индеец, бывший прежде Сияющим Человеком,
был здесь. Какой же это сон, если  у  твоей  постели  стоит  на  коленях
Краснокожий, слезы текут из здорового глаза, а другой глаз, до  которого
ты только что дотрагивался...
   Глазная впадина была по-прежнему  пуста.  Глаз  не  появился.  "Я  не
смог", прошептал Алвин. "Прости меня".
   Ему был очень стыдно, ведь Сияющий Человек помог  ему  избавиться  от
постыднейшего порока, а он ничего так и не смог  для  него  сделать.  Но
индеец не сказал ни слова упрека. Вместо  этого  он  наклонился  и  взял
большими сильными руками Алвина  за  голые  плечи,  притянул  к  себе  и
поцеловал в  макушку,  крепко,  как  отец  сына,  как  брат  брата,  как
настоящие друзья прощаются друг с другом перед лицом неминуемой  смерти.
Этот поцелуй, и все, что было  в  нем  заключено  -  надежду,  прощание,
любовь - мне никогда не забыть, сказал себе Алвин.
   Лолла-Воссики вскочил на ноги. Легко, как  будто  он  был  мальчиком,
совсем не шатаясь от пьянства. Он был совсем совсем другой и тут  Алвину
подумалось, что может быть он все-таки исцелил что-то, что-то такое, что
невозможно  было  заметить  внешне.  Может  быть,   Краснокожий   просто
освободился от пристрастия к спиртному?
   Но Алвин знал, что даже если это так, то совершил  это  исцеление  не
он, а тот свет, который проник в  него.  Тот  огонь,  который  грел,  не
обжигая. Краснокожий подбежал к окну, перемахнул  через  подоконник,  на
мгновение повис на руках и исчез. Он проделал это так  тихо,  что  Алвин
даже не услышал как его ноги коснулись земли. Так  же  тихо,  как  кошка
прыгает на копну сена. Сколько это длилось? Часы? Скоро  уже  рассветет?
Или  все  это  произошло  за  считанные  секунды  после  того,  как  Энн
прекратила шептать в его ухо и вся семья утихомирилась.
   В конце концов это было не  так  уж  важно.  Все  равно  после  всего
происшедшего Алвин никак не  смог  бы  спать.  Почему  этот  Краснокожий
пришел к нему? Что все это значит, свет, исходивший от  Лолла-Воссики  и
затем перешедший в самого Алвина? Он  был  так  переполнен  восторгом  и
изумлением, что в постели ему было не улежать. Поэтому он вскочил, залез
в свою ночную рубашку и вылетел за дверь.
   И теперь, в прихожей он вдруг услышал разговор Мамы и Папы внизу. Они
еще не ложились. Сперва он хотел сбежать вниз и рассказать им  все,  что
произошло. Но затем он  услышал  какими  голосами  они  говорили.  Гнев,
страх, печаль. Не самое лучшее время рассказывать  о  своих  снах.  Хотя
Алвин знал, что это не  сон,  но  они-то  сочтут  это  сном.  И  теперь,
хорошенько обдумав, он решил, что лучше ничего им не рассказывать.  Что,
рассказать, как он послал тараканов в комнату сестер? Колючки,  щипки  и
угрозы? Несмотря на то, что все это казалось происшедшим месяцы  и  годы
назад, обо всем придется сказать. Да, это, конечно, не имело значения по
сравнению с клятвой, которую он дал и тем будущим, которое, как казалось
Алвину, открывалось перед ним - но это имело значение для Мамы с Папой.
   Поэтому он прокрался  по  прихожей  и  вниз  по  лестнице  достаточно
близко,  чтобы  все  слышать,  но  достаточно  далеко,  чтобы  не   быть
замеченным. Через несколько минут он забыл о  маскировке.  Он  подкрался
так близко, что мог видеть большую комнату. Папа  сидел  на  полу  среди
дров. Алвина  удивило,  что  Папа  все  еще  был  там  после  того,  как
поднимался бить тараканов. Он сидел ссутулившись,  закрыв  лицо  руками.
Мама стояла на коленях напротив него так, что самые большие поленья были
между ними. "Он жив, Алвин",  сказала  Мама.  "Все  остальное  не  имеет
значения." Папа поднял голову и посмотрел на нее. "Это  проделала  вода,
просочившаяся в дерево задолго до того, как мы срубили его. Она замерзла
там и потом растаяла. А мы срубили его так, что расщелина была не  видна
на срезе. Но оно было расщеплено в трех местах и для  перелома  ему  был
нужен только вес крестовины. Это сделала вода".
   "Вода", с насмешкой в голосе сказала Мама.
   "Четырнадцать раз вода пыталась убить его."
   "С детьми вечно что-нибудь случается."
   "Первый раз ты поскользнулась с ним на руках на  мокром  полу.  Потом
Дэвид опрокинул кипящий котел. Потом три раза он терялся и  мы  находили
его на берегу реки. Прошлой зимой, когда на Типпи-Каноэ-ривер надломился
лед..." "Ты думаешь, он первый ребенок, упавший  в  воду?"  "Отравленная
вода, из-за  которой  его  рвало  кровью.  Вымазанный  в  глине  буйвол,
накинувшийся  на  него  на  этом  лугу..."  "Вымазанный  в  глине.  Всем
известно, что буйволы любят поваляться в грязи, как свиньи.  Вода  здесь
ни при чем."
   Папа ударил рукой по полу с такой силой, таким грохотом, будто кто-то
выстрелил из ружья. Мама вздрогнула  и,  конечно,  посмотрела  вверх  по
лестнице туда, где спали  дети.  Алвин  метнулся  наверх  и  застыл  вне
пределов видимости, ожидая, что она отошлет его  в  кровать.  Но  должно
быть, она его не видела, потому что никто не побежал к нему  с  криками.
Когда он прошмыгнул назад,  разговор  продолжался,  хотя  и  тише.  Папа
шептал, но в глазах его был огонь. "Если ты считаешь, что вода не  имеет
к этому никакого отношения, то тогда в твоей голове совсем  не  осталось
мозгов".
   Теперь Мама выглядела, как ледяная статуя. Алвин знал этот  взгляд  -
самый страшный из всех маминых взглядов. Не будет ни пощечин, ни  крика.
Только холодность и молчание. Каждый из детей,  познакомившийся  с  этим
голосом, был готов к смерти в адских  муках,  которая  уж  наверняка  не
будет страшнее.
   Имея дело с Папой, молчать она не стала, но голос ее  был  невероятно
ледяным.
   "Сам Спаситель пил воду из самаритянского колодца".
   "Что-то я не припоминаю, чтобы Иисус  докатился  до  такого",  сказал
Папа. Алвин-младший вспомнил, как он забрался в колодезное ведро и падал
в темноту до тех пор, пока веревка не зацепилась за лебедку и  ведро  не
остановилось  прямо  над  водой,  в  которой  он  бы  наверняка  утонул.
Рассказывали, что ему не было и двух лет, когда это произошло, но ему до
сих пор иногда снились камни, которыми был выложен колодец изнутри. Пока
он летел вниз, они становились все темнее и темнее. В его  снах  колодец
был в десять миль глубиной и он все летел и летел, пока  не  просыпался.
"Тогда подумай вот о чем, Алвин Миллер,  если  уж  считаешь  себя  таким
знатоком Писания". Папа стал  возражать,  что  уж  кем-кем,  а  знатоком
Писания он себя никогда не считал. "Сам Сатана сказал Господу в пустыне,
что ангелы пронесут Его по воздуху, дабы не преткнулась нога Господня  о
камни". "Я не понимаю, причем тут вода..."
   "Зато я знаю, что если бы выходя  за  тебя  замуж,  приняла  тебя  за
умного человека, то сильно просчиталась бы".
   Папино лицо покраснело. "Незачем называть меня простаком,  Фэйт.  То,
что мне нужно знать, я знаю прекрасно..."
   "У него есть свой Ангел-Хранитель, Алвин Миллер.  Тот,  кто  охраняет
его".
   "Совсем ты сдурела со своими ангелами..."
   "Тогда объясни мне, почему с ним  произошло  четырнадцать  несчастных
случаев и после не осталось и царапины? Много  ли  мальчиков  дожили  до
шести лет без ушибов?"
   Папино лицо стало странным, оно искривилось  так,  будто  ему  трудно
было об этом говорить. "Я не говорю тебе, что что-то хочет убить его.  Я
это знаю".
   "Ерунда, ничего ты знать н можешь".
   Папа заговорил еще медленнее, выдавливая из себя слова, как будто они
причиняли ему боль.
   "Я знаю ".
   Он проговорил это с таким усилием, что Мама подошла к нему и сказала,
стоя к нему вплотную. "Если и есть какой-то  дьявольский  замысел  убить
его - чего я не говорила, Алвин, - то есть и желание небес защитить его,
которое явно сильнее".
   Затем, внезапно, Папа перестал выдавливать из себя слова.  Он  просто
оказался  бессилен  сказать  эту  важную,  мучающую  его  вещь  и  Алвин
почувствовал разочарование, как будто  кто-то  попросил  пощады  еще  до
того, как был положен на лопатки. Но даже подумав это, он знал, что  его
Папа не сдался бы просто так, если бы какая-то чудовищная сила не мешала
ему говорить. Папа был сильным человеком и совсем не  трусом.  И,  видя,
как Папа был побежден, Алвин испугался. Маленький Алвин знал, что Мама с
Папой говорят о нем, и даже не поняв и половины сказанного, он знал, что
Папа хочет сказать, что кто-то хочет смерти Алвина-младшего и когда Папа
пытался рассказать о каком-то имевшемся у него  доказательстве,  о  том,
что он знал, то что-то остановило его и заставило замолчать.
   И хотя Папа не смог этого сказать, Алвин-младший знал, что чем бы  ни
была заставившая Папу замолчать сила, она была полной противоположностью
свету, наполнявшему Алвина и Сияющего Человека этой ночью. Есть  что-то,
желающее Алвину силы и добра. И есть что-то, желающее Алвину смерти. Чем
бы ни была эта добрая сила, она могла  вызывать  в  нем  видения,  могла
показать ему его ужасный грех и научить, как его избежать. Но злая  сила
могла заставить Папу молчать, покорить самого сильного, самого лучшего в
мире  человека,  о  котором  Алвин-младший  когда  либо  слышал.  И  это
заставляло Ала бояться.
   Так что, когда Папа продолжил спор, его седьмой сын  знал,  что  свой
самый весомый аргумент он так и не использовал. "Дело не в дьяволах  или
ангелах", сказал он. "а в основах этого мира, разве ты  не  видишь,  что
сам он - живой вызов природе? Он обладает силой, о которой  мы  с  тобой
только можем догадываться. Такой силой, что одна часть природы не  может
смириться с этим, такой силой, что он, даже не понимая  этого,  способен
защи