рдой на ощупь  как
жук  или  склизкой  как  слизень.   А   когда   шестилетнему   мальчику,
чувствующему себя очень храбрым, приходит в голову такая  мысль,  то  не
проходит и полсекунды, как его  палец  оказывается  воткнутым  в  нежную
часть тела на добрых 2 дюйма. О, в крике Матильде не было равных.
   Ал мог бы схлопотать по шее, не сходя с этого места, если бы  за  его
спиной не было Вонтнота и Вэйстнота, увидевших все это и  зашедшихся  от
хохота так  сильно,  что  Матильда  расплакалась  и  взлетела  вверх  по
лестнице за два прыжка с вовсе не подобающей леди скоростью.  Вонтнот  и
Вэйстнот схватили Алвина и понесли его так высоко,  что  у  него  слегка
закружилась голова, распевая при этом старую  песню  о  Святом  Георгии,
убивающем дракона, только пели они ее на этот раз о Святом Алвине и там,
где в песне говорилось  о  мече,  ударяющем  дракона  тысячу  раз  и  не
плавящемся  в  огне,  они  поменяли  "меч"  на  "палец",  чем  заставили
рассмеяться  даже  Мишура.  "Это   гадкая,   гадкая   песня!",   кричала
десятилетняя Мэри, стоявшая на страже у двери старших девочек.
   "Лучше бы вы перестали петь эту песню", сказал Мишур. "Пока  Мама  не
услышала вас".
   Алвин-младший никогда не понимал, почему Маме не нравится эта  песня,
но близнецы действительно никогда не пели ее, если  она  могла  слышать.
Близнецы перестали петь и вскарабкались по лестнице  на  чердак.  В  это
время  дверь  в  комнату  старших  сестер  распахнулась  и  Матильда,  с
покрасневшими от плача глазами, высунулась наружу и закричала,  "Ты  еще
пожалеешь!" "О-о, прости, прости меня!", сказал  Вонтнот,  передразнивая
ее голос. Только тогда  Алвин  вспомнил,  что  когда  девочки  соберутся
свести счеты, их главной жертвой окажется он сам.  Калвина  еще  считали
малышом и он был в безопасности, а близнецы были больше, старше, и,  что
тоже очень важно, их было двое. Так что когда девочки  были  рассержены,
Алвин  был  первой  мишенью  для  их  страшной  мести.   Матильде   было
шестнадцать, Беатрис пятнадцать, Элизабет четырнадцать, Энн  двенадцать,
Мэри десять и все они докучали Алвину всеми способами, которые прямо  не
запрещались  Библией.  Однажды,  когда  Алвина  истязали  свыше   всяких
допустимых  пределов  и  лишь  сильные  руки  Мишура   спасли   его   от
хладнокровного заклания вилами, Мишур сказал,  что  адские  муки  скорее
всего состоят в том, что ты вынужден жить в одном доме с пятью женщинами
вдвое большего роста. С тех пор Алвин не мог понять,  какой  такой  грех
совершил он еще до своего рождения, что обречен сносить вечное проклятие
с самого начала.
   Алвин зашел в маленькую комнатку, где он жил вместе с Калвином и стал
сидеть, ожидая, когда же Матильда придет, чтобы убить его.  Но  она  все
никак не приходила и не приходила, и он подумал, что, наверное, она ждет
когда все свечи будут потушены, чтобы никто не узнал,  какая  из  сестер
прокралась в комнату для расправы с ним. Видит Бог, только за  последние
два месяца он дал им достаточно поводов для желания уничтожить  его.  Он
стал гадать, задушат ли его матильдиной подушкой из гусиного пуха - что,
кстати,  стало  бы  первым  разом,  когда  ему  позволили   бы   к   ней
прикоснуться,  -  или  он  умрет,  пронзенный  в   сердце   драгоценными
портновскими ножницами Беатрисы, когда внезапно он ощутил, что  если  не
выйдет в туалет в ближайшие двадцать пять секунд, то наделает себе прямо
в штаны.
   Конечно же, в туалете уже кто-то был, и Алвину  пришлось  минуты  три
простоять снаружи, подпрыгивая и поскуливая, и все это время из  туалета
никто не выходил. Он предположил, что это одна из девочек, и  тогда  это
был бы самый дьявольский план, когда-либо приходивший им в голову  -  не
пускать его в туалет, когда всем было известно, что он боится  ходить  в
лес в темноте. Это была ужасная месть. Если он обделается, то это  будет
такой стыд, что возможно ему придется поменять имя и уйти из дому, а это
было хуже даже того пучения, которое распирало  ему  живот.  Оно  бесило
его, он чувствовал себя буйволом, у которого запор и это было совершенно
омерзительно.
   В конце концов он настолько дошел до ручки, что приступил к  угрозам.
"Если ты не выйдешь прямо сейчас, я сделаю это  перед  дверью,  так  что
когда ты будешь выходить, то вляпаешься!"
   Он ждал, но что бы там внутри не сидело, оно не ответило, как обычно:
   "Если ты сделаешь это, то я заставлю тебя вылизать  мои  башмаки!"  и
тут у Алвина впервые мелькнула мысль, что этот кто-то может  быть  вовсе
не одной из  его  сестер.  И  наверняка,  не  одним  из  мальчиков,  что
оставляло только две возможности, одна хуже другой. Алвин был так зол на
себя, что стукнул кулаком  по  своей  голове,  но  это  тоже  совсем  не
помогло. Папа, наверное, отдубасит его, но еще хуже, если  это  окажется
Мама. Вначале она стала бы долго песочить его,  что  неприятно  само  по
себе, но если б она была в особо дурном расположении духа, то сделала бы
ледяное лицо и сказала очень тихо:
   "Алвин-младший, я позволяла себе надеяться, что хотя бы один из  моих
сыновей родится джентльменом, но сейчас я вижу,  что  моя  жизнь  прошла
впустую", а такие  речи  всегда  заставляли  его  чувствовать  себя  так
скверно, что он готов был умереть.
   Так что он почти вздохнул от облегчения, когда дверь  распахнулась  и
там стоял, застегивая свои пуговицы на штанах и выглядя  явно  не  особо
довольным, Папа.
   "Я ничем не рискую, выходя из этой двери?", спросил он холодно.
   "Упф", сказал Алвин-младший.
   "Что?"
   "Нет, сэр".
   "Ты  уверен?  Здесь,  кажется,  имеются  дикие  животные,   считающие
разумным оставлять свои метки у дверей туалета. Я бы хотел  предупредить
тебя, что если такие здесь имеются, то я поставлю тут ловушку  и  поймаю
как-нибудь ночью одного. И когда утром я найду его, то заткну его  дырку
затычкой и отпущу в лес, чтобы он там раздулся и умер".
   "Извини меня, Папа".
   Папа покачал головой и направился к дому. "Я не знаю, что  у  тебя  с
кишками, парень. Минуту назад тебе никуда не надо было, а  через  минуту
ты готов умереть".
   "Вот если б ты построил еще один туалет, то со мной  было  бы  все  в
порядке", проворчал Алвин-младший. Впрочем, Папа не слышал этого, потому
что на самом деле Алвин этого не говорил до тех пор, пока дверь  туалета
не была закрыта и даже тогда он сказал это не очень громко. Алвин  долго
мыл руки у водокачки, потому что боялся того, что ожидало его  дома.  Но
потом, один на улице в темноте, он стал бояться и других вашей.  Каждому
известно, что Белый не может услышать крадущегося по лесу  Краснокожего,
и его старшие братья развлекались, рассказывая,  что  когда  он  выходит
один ночью на улицу, то в  лесу  сидят  Краснокожие,  наблюдая  за  ним,
поигрывая своими остро  заточенными  томагавками  и  мечтая  добыть  его
скальп. При свете дня Алвин не верил им, но ночью его ладони покрывались
холодным потом, дрожь охватывала его и даже казалось, что он видит,  где
прячется Краснокожий - там, на задворках, у свинарника, он двигается так
тихо, что свинья не захрюкает и  собака  не  залает.  Потом  они  найдут
окровавленное скальпированное тело Ала, но тогда будет уже  поздно.  Как
бы ни были несносны его сестры - а они были ужасны - Ал решил, что лучше
иметь дело с  ними,  чем  умереть  от  ножа  Краснокожего.  И  стремглав
помчался от водокачки к дому, даже  не  оборачиваясь,  чтобы  посмотреть
были ли Краснокожие действительно  там.  Но  как  только  двери  за  ним
закрылись,  он  позабыл  свой  страх  перед  невидимыми   и   неслышными
Краснокожими. В доме было тихо,  что  и  являлось  явно  подозрительным.
Девочки обычно не затихали до того, как Папа не накричит на них раза три
за ночь. Поэтому Алвин поднимался очень осторожно, перед тем как сделать
шаг всматриваясь в темноту и вертя готовой так  усердно,  что  вскоре  у
него заболела шея. К тому времени, как он  добрался  до  своей  комнаты,
Алвин был уже так измучен, что  почти  желал,  чтобы  девочки  побыстрее
осуществили задуманную пакость  и  оставили  его  в  покое.  Но  от  них
по-прежнему ничего не было слышно.  При  свете  свечи  он  оглядел  свою
комнату, перевернул постель и заглянул в каждый уголок, но и там  ничего
не обнаружил. Калвин  спал,  засунув  в  рот  свой  большой  палец,  что
означало, что если они и пробирались в комнату, то это  было  давно.  Он
уже начинал  подумывать  о  том,  что  на  этот  раз  девочки  дали  ему
возможность  пожить  спокойно  и  задумали  какие-нибудь  козни   против
близнецов. Если бы девочки вдруг решили стать хорошими, это означало бы,
что для него началась новая жизнь! Как будто к нему снизошел бы ангел  и
вознес его из ада на небеса. Он разделся так быстро, как только  мог,  и
сложил одежду на стул у своей кровати, чтобы утром  она  не  была  полна
тараканов. Они могли залезть во  что  угодно  на  полу,  но  никогда  не
забирались ни на кровать Калвина и Алвина, ни даже на стул. За это Алвин
никогда не давил их. В  результате  комната  его  стала  местом  сборища
тараканов со всего дома, но, поскольку они соблюдали договор, ни  Алвин,
ни Калвин никогда не просыпались крича, что их комната полна тараканов.
   Он снял свою ночную рубашку с вешалки  и  натянул  ее  через  голову.
Что-то укусило его под мышкой. Он закричал от резкой боли. Потом  что-то
опять укусило его, на этот раз в плечо. Что бы то это не было,  им  была
полна вся ночная  рубашка  и  даже  когда  он  скинул  ее  с  себя,  оно
продолжало колоть его повсюду. В  конце  концов  укусы  прекратились,  и
Алвин стоял полуголый, почесываясь и стряхивая с себя этих жуков или чем
бы они там не были.  Затем  он  наклонился  и  осторожно  поднял  ночную
рубашку. Он не увидел на ней ничего ползающего, даже когда он  встряхнул
ее несколько раз, оттуда не выпало ни единого жучка. Но кое-что все-таки
выпало. Оно блеснуло при свете свечи и упало на пол с нежным звяканьем.
   Только тогда Алвин-младший и услышал сдавленное хихиканье из соседней
комнаты. Ох, и уели они его на этот раз, уели по-настоящему. Он сидел на
краю кровати, вынимая булавки из ночной рубашки и втыкая  их  в  изнанку
одеяла. Ему и в голову не могло придти что они разозлятся настолько, что
рискнут потерять хоть  одну  из  маминых  драгоценных  железных  булавок
только ради того, чтобы сквитаться с ним. Но он должен был быть готов  к
этому. Девочки никогда не соблюдают правил  игры  так,  как  это  делают
мальчики. Если ты борешься с мальчиком и он сшибет тебя с ног, что ж, он
либо прыгнет на тебя сверху, либо подождет пока ты встанешь, но в  любом
случае вы оба будете или на земле или на ногах. Но Алвин имел  несколько
пренеприятнейших шансов убедиться в том, что девочки бьют лежачего и при
каждом удобном случае нападают всем скопом на одного. Когда они дерутся,
то делают это таким способом, чтобы драка закончилась как можно быстрее.
Что портит все удовольствие.
   Так было и этой ночью. Это была нечестная месть - он только ткнул  ее
пальцем, а они утыкали его иголками с ног до головы, причем некоторые из
них вонзились так глубоко, что уколы  кровоточили.  При  этом  Алвин  не
думал, чтобы у Матильды хотя бы остался синяк, хоть и было бы не так  уж
плохо, если бы это произошло.
   Алвин-младший вовсе не был злым. Но когда он сидел  вот  так  вот  на
краю кровати и вынимал  булавки  из  ночной  рубашки  ему  было  трудно,
заметив  как  в  трещинах  пола  тараканы  спешат  по  своим  делам,  не
представить себе как здорово было бы если б эти тараканы вдруг оказались
в одной из комнат, из которых раздавалось хихиканье.
   Поэтому он встал на  пол  на  колени,  поставил  там  свечку  и  стал
нашептывать тараканам точно так же, как делал это в  день  заключения  с
ними мирного договора. Он  стал  рассказывать  им  о  прекрасных  свежих
простынях и мягкой  влажной  коже,  по  которым  им  будет  так  приятно
побегать, и  особенно  о  сатиновой  наволочке  матильдиной  подушки  из
гусиного пуха. Но похоже им не было до  этого  никакого  дела.  Они  все
время голодны, подумал Алвин. Все, что их интересует,  это  еда,  еда  и
опасность. И он стал говорить им о еде, самой  прекрасной  и  вкуснейшей
еде, которую они только пробовали в своей жизни.  Тараканы  оживились  и
подбежали поближе, чтобы послушать, хотя, соблюдая договор, не  один  из
них не полез на Алвина. Вся еда, которая вам только понадобиться, и  все
на  этой  мягкой  поросячьей  коже.  И  это  вовсе  не  опасно,  никакой
опасности, вы можете не беспокоиться, просто идите туда и  возьмите  еду
на этой мягкой, поросячьей, влажной, замечательной коже. Ага, он угадал,
вот уже несколько тараканов начали пробираться под дверью Алвина,  затем
их стало больше, и еще больше, и в конце концов все они прошли в  едином
кавалерийском порядке под дверью, сквозь щели в стене, их тела мерцали и
вспыхивали в свете свечи,  они  шли,  ведомые  своим  вечным  ненасытным
голодом, и бесстрашные, потому что Алвин сказал им, что бояться нечего.
   Не прошло и десяти секунд, как из соседней комнаты он услышал  первый
вскрик. А через минуту в доме стоял такой гам, что можно было  подумать,
что начался пожар. Девочки визжали, мальчики кричали  и  большие  старые
ботинки загремели, когда Папа взбежал вверх по лестнице и  начал  давить
тараканов. Алвин был счастлив почти так же, как свинья,  вывалявшаяся  в
грязи. В конце концов шум в соседней комнате стал  утихать.  Через  пару
минут они зайдут проверить, как там Алвин с Калвином, так что  он  задул
свечу, юркнул под одеяло и шепнул  тараканам,  что  пора  прятаться.  Ну
точно, вот и Мамины шаги снаружи. В последний момент Алвин вспомнил, что
он не одел ночную рубашку. Он вытянул руку,  нащупал  ночную  рубашку  и
втянул ее под одеяло как раз в тот момент, когда дверь открылась.  После
чего постарался дышать легко и ровно.
   Мама и Папа вошли, держа в руках свечи. Он слышал, как они в  поисках
тараканов приподняли одеяло Калвина и испугался, что они могут взяться и
за него. Ведь это было постыдным делом, спать  голым  как  животное.  Но
девочки знали наверняка, что он не заснет так быстро после того, как его
всего искололи булавками, и по-настоящему испугались того, что Алвин мог
бы рассказать Маме с Папой, так что они постарались, чтобы родители ушли
из комнаты Алвина  как  можно  быстрее,  лишь  посветив  ему  в  лицо  и
убедившись,  что  он  спит.  Алвин  заставил   свое   лицо   застыть   в
неподвижности так, чтобы даже веки не подергивались. Свеча  отодвинулась
и дверь тихо закрылась. Он все еще ждал и, конечно же,  дверь  открылась
опять. Он услышал шлепанье босых ног по полу. Затем дыхание Энн у своего
лица и  шепот  прямо  в  ухо:  "Мы  не  знаем,  как  ты  добился  этого,
Алвин-младший, но мы знаем, что это твоих рук дело".
   Алвин сделал вид, что ничего не слышит.  Он  даже  слегка  всхрапнул.
"Тебе  меня  не  обдурить,  Алвин-младший.  Лучше  бы  тебе  сегодня  не
засыпать, потому  что  если  ты  заснешь,  то  может  так  статься,  что
проснуться тебе уже не придется, слышишь ты меня или нет?"
   Снаружи раздался голос Папы: "А куда подевалась Энн?"
   Она здесь, Папа, и грозится убить меня, подумал Алвин.  Но,  конечно,
он не сказал этого вслух. В конце концов, она всего лишь  пытается  меня
испугать.
   "Мы сделаем так, что это будет похоже на несчастный случай",  сказала
Энн. "с тобой вечно что-то приключается, так что никто  и  не  подумает,
что это убийство".
   Алвин начинал все больше и больше верить ей.
   "Мы вытащим твое тело наружу и спихнем его  в  дыру  туалета,  и  все
подумают, что ты захотел облегчиться и свалился  вниз".  Это  сработает,
подумал Алвин. Энн была как раз способна выдумать что-нибудь  дьявольски
умное, причем ей всегда удавались такие веши, как  ущипнуть  кого-нибудь
украдкой и оказаться в десяти футах  от  этого  места,  когда  раздастся
вопль. Вот почему она всегда выращивала такие длинные  и  острые  ногти.
Даже сейчас Алвин чувствовал, как один из этих ногтей царапает ему щеку.
   Дверь открылась шире. "Энн", прошептала Мама. "Ты сейчас  же  выйдешь
отсюда."
   Царапанье прекратилось. "Я просто хотела убедиться, что  с  маленьким
Алвином все в порядке". Ее босые ноги прошлепали из комнаты. Вскоре  все
двери закрылись и он услышал, как ботинки Мамы и Папы простучали вниз по
лестнице.
   Он знал, что у него достаточно причин быть испуганным угрозами Энн до
смерти, но он не боялся. Он выиграл эту битву. Он представил  себе,  как
тараканы ползают по девочкам повсюду и засмеялся от  удовольствия.  Нет,
так не пойдет. Он должен сдерживаться, дышать как можно  спокойнее.  Все
его тело тряслось от попыток сдержать смех.
   В комнате кто-то был.
   Он ничего не слышал, а когда  открыл  свои  глаза,  то  ничего  и  не
увидел. Но он знал, что здесь кто-то есть. В дверь  войти  было  нельзя,
значит они должны были залезть в открытое окно.  Ну  это  просто  глупо,
сказал себе Алвин, нет здесь никого. Но он лежал неподвижно и ему больше
не хотелось смеяться, потому что он чувствовал, что здесь кто-то  стоит.
Нет, это просто кошмар, вот что это такое, мне все еще мерещится  всякое
из-за того, что я слишком долго думал  о  наблюдающих  за  мной  снаружи
Краснокожих или из-за угроз Энн и если я буду просто лежать с  закрытыми
глазами, то все пройдет. Темнота под веками  Алвина  стала  розоветь.  В
комнате был свет. Свет, яркий как днем. В мире  не  было  ни  свечи,  ни
лампы способной  гореть  так  ярко.  Алвин  открыл  глаза  и  его  страх
превратился в ужас, когда он увидел, что его кошмары стали реальностью.
   В шаге от него стоял человек, сверкавший так, как будто он был сделан
из дневного света. Свет в  комнате  исходил  от  его  кожи,  его  груди,
видневшейся там, где рубашка была расстегнута, от его лица и его рук.  И
в одной из этих рук был нож, острый стальной нож. Сейчас я умру, подумал
Алвин. Точно так, как обещала Энн, только сестры его  не  могли  вызвать
этот чудовищный призрак. Этот яркий Сияющий Человек пришел наверняка  по
своей воле и собирается убить Алвина-младшего за его грехи, а  вовсе  не
потому, что кто-то послал его.
   Затем случилось так, что свет из Человека проник сквозь кожу Алвина и
страх сразу испарился. Да, у Сияющего Человека мог быть  нож  и  он  мог
проникнуть в комнату не заботясь о замках, но у него в  мыслях  не  было
причинить Алвину какой-либо вред. Так  что  Алвин  немного  расслабился,
приподнялся на кровати так, что почти что сел, опираясь на стену, и стал
смотреть на Сияющего Человека, ожидая его действий. Сияющий Человек взял
свой светлый стальной нож, приложил лезвие к ладони и воткнул его. Алвин
увидел, как блестящая малиновая кровь вытекла из раны на  руке  Сияющего
Человека, стекла по запястью и упала с локтя прямо на пол. И  не  успело
упасть и четырех капель, как в его мозгу  возникло  видение.  Он  увидел
комнату сестер, хорошо знакомое место, но все  в  ней  выглядело  как-то
иначе. Кровати были высоко наверху и его сестры выглядели гигантами, так
что он мог видеть только огромные ступни и ноги.  Тогда  он  понял,  что
видит все так, как видит маленькая букашка. Как таракан. В этом  видении
он носился, подгоняемый голодом, абсолютно ничего не  боясь,  зная,  что
если он сможет залезть по этим ступням на эти ноги, то  там  будет  еда,
столько еды, сколько ему  захочется.  Поэтому  он  кидался,  карабкался,
бегал и искал. Но там не было еды, ни крошки ее и теперь гигантские руки
хватали и сбрасывали  его,  гигантская  тень  вырастала  над  ним  и  он
чувствовал резкую мучительную давящую боль смерти.
   И не однажды, а много раз, десятки раз: надежда на еду,  вера  в  то,
что никакого вреда причинено не  будет;  затем  растерянность  -  нечего
есть, совсем нечего - и после растерянности ужас, боль,  смерть.  Каждый
маленький  доверчивый   кусочек   жизни,   преданный,   раздавленный   и
размазанный. И затем  в  своем  видении  он  стал  те