е
веки непонятное мерцание, мальчик открыл глаза.
   Лолла-Воссики ощутил ужас, пронизавший мальчика при виде явившегося ему
страшного призрака, - перед ним стоял ярко сияющий одноглазый краснокожий,
сжимающий в руке острый нож. Но  Лолла-Воссики  не  хотел,  чтобы  мальчик
боялся. Человек не должен страшиться зверя своих  сновидений.  Поэтому  он
послал свет навстречу Элвину, чтобы обнять его, прижать к себе, и свет тот
нес слова успокоения, уговаривая мальчика не бояться.
   Мальчуган немножко расслабился. Заворочавшись в своей постели, он  сел,
прислонившись спиной к стене.
   Пришло время пробудить мальчика  от  сна  длиною  в  жизнь.  Но  откуда
Лолла-Воссики  может  знать,  как  это  делается?  Ни  один  человек,   ни
бледнолицый, ни краснокожий, еще не становился зверем  сновидений  другого
человека. Однако он откуда-то знал, что надо делать.  Что  нужно  показать
мальчику, какими чувствами его наполнить. Решение, пришедшее Лолла-Воссики
на ум, показалось ему правильным, и он последовал призыву.
   Прижав к ладони сияющий нож, Лолла-Воссики с  силой  нажал  на  лезвие.
Разрез получился глубоким, и кровь ручьем  хлынула  из  раны,  побежав  по
запястью и пропитав насквозь рукав. Вскоре ее капли закапали на пол.
   Боль не заставила себя ждать, появившись мгновением спустя. Собрав ее и
превратив в картинку, Лолла-Воссики проник в разум Элвина,  показывая  ему
комнату сестер глазами маленького, слабого существа. Оно мчалось  со  всех
лап, его мучил голод, страшный голод, оно искало пищу, оно  было  уверено,
что еда где-то рядом - мягкие тела  обещали  вечное  наслаждение,  значит,
надо карабкаться туда, искать еду там. Но в  воздух  взметнулись  огромные
руки, смахивая крошечное создание на пол. А  затем  мир  сотрясли  тяжелые
шаги какого-то великана, и наползшая тень сменилась агонией смерти.
   Это повторялось снова и снова.  Терзаемые  голодом  маленькие  существа
бежали, спешили, верили, но их предали, послали на верную смерть.
   Многие пережили побоище, и выжившие тараканы не  оглядываясь  бросились
улепетывать прочь, уносить лапы. Комната сестер - это обитель смерти,  да,
и они бежали оттуда. Но уж лучше остаться здесь и принять  смерть,  нежели
вернуться в ту, другую комнату, в комнату, где гнездилась  ложь.  Все  это
выражалось не словами, слов в жизни маленьких существ не было, как не было
связных образов, которые люди привыкли  называть  мыслями.  Да,  смерть  -
ужасная штука, из комнаты пришлось спасаться бегством, но в другой комнате
поселилось нечто более страшное, чем смерть, - там мир сошел  с  ума,  там
теперь могло произойти все на свете, там ничему  нельзя  верить,  ибо  все
стало обманом. Ужаснейшее место. Самое страшное место во всем мире.
   Лолла-Воссики закончил видение. Мальчик, прижав к глазам ладони, громко
плакал. Лолла-Воссики никогда раньше не видел, чтобы человек так  терзался
муками  раскаяния;  видение,  которое   послал   мальчику   Лолла-Воссики,
подействовало намного сильнее, чем он ожидал. "Я жестокий, злой  зверь,  -
подумал Лолла-Воссики. - Он  пожалеет,  что  я  разбудил  его".  Устрашась
собственного могущества, Лолла-Воссики открыл глаз.
   Мальчик сразу исчез, и Лолла-Воссики понял, что в  глазах  мальчика  он
тоже сейчас исчез. "Что дальше? - подумал он. -  Неужели  я  пришел  сюда,
чтобы свести этого малыша с ума?  Чтобы  подарить  ему  нечто  похожее  на
терзающий меня черный шум?"
   Насколько он мог судить по  трясущейся  кровати,  движениям  простыней,
мальчик все еще плакал. Лолла-Воссики закрыл глаз и снова послал  мальчику
свет. "Успокойся, не плачь".
   Рыдания Элвина постепенно стали затихать. Подняв голову, он взглянул на
Лолла-Воссики, который по-прежнему стоял  перед  ним,  сияя  ослепительным
светом.
   Лолла-Воссики не знал, что и сказать. Пока он в нерешительности молчал,
заговорил Элвин.
   - Извините, я больше никогда не буду, я... - мямлил и лепетал он.
   Тогда Лолла-Воссики послал ему еще одну волну  света,  чтобы  прояснить
его глаза. Этот свет, достигнув мальчика, превратился  в  вопрос:  "В  чем
именно ты раскаиваешься?"
   Элвин не мог ответить, поскольку сам не знал. Что он  такого  натворил?
Послал на смерть тараканов?
   Он взглянул на Сияющего Человека и увидел  краснокожего,  вставшего  на
колени перед оленем, призывая того прийти и умереть. И олень, весь  дрожа,
пришел, его большие глаза отражали страх. Краснокожий выпустил стрелу,  и,
воткнувшись в бок животного, она затрепетала. Ноги оленя  подогнулись.  Он
упал. Смерть и убийство - всего лишь часть  жизнь,  поэтому  его  греха  в
смерти тараканов не было.
   Но,  может,  причина  крылась  в  силе,  которой  он  обладал?  В  даре
управления вещами, которые он мог сломать в нужном  месте  или,  наоборот,
починить без клея и гвоздей, да так, что держаться они  будут  всю  жизнь?
Ведь он мог заставить вещи поступать, как хочется ему, становиться такими,
какими он их видит. В этом причина?
   Снова он поднял глаза на Сияющего Человека,  но  теперь  увидел  самого
себя, прижавшего руки к камню, и камень таял, как масло, под его ладонями.
Камень изначально  возник  таким,  каким  пожелал  увидеть  его  Элвин,  -
отделился от горного склона и скатился  вниз,  совершенный  шар,  идеально
ровная сфера, которая вдруг принялась расти и расти, пока не  приняла  вид
огромного мира, созданного руками маленького мальчика.  На  нем  появились
деревья,  пробилась  трава,  по  нему,  внутри  него,  над  ним  побежали,
запрыгали, залетали, заплавали, заползали всевозможные  животные.  То  был
каменный шарик, сотворенный Элвином. И эта сила, правильно использованная,
не ужасала, а приводила в восхищенный трепет.
   "Но если убийство и мой дар тут ни при чем, что же я сделал не так?"
   На этот раз Сияющий Человек ничего ему не показал. На этот раз Элвин не
увидел вспышки света и видение ему не явилось. На этот раз он  должен  был
дать ответ сам. Он тяготился собственной  глупостью,  тяготился  тем,  что
никак не может понять, как вдруг ответ пришел.
   Его вина заключалась  в  том,  что  он  сделал  это  ради  собственного
удовольствия. Тараканы подумали, что он заботится о них, а на  самом  деле
он преследовал собственные цели, ничего  больше.  Он  навредил  тараканам,
своим сестрам - все пострадали по его вине, а  почему?  Потому  что  Элвин
Миллер-младший разозлился и захотел _поквитаться_...
   Из переливающегося глаза Сияющего  Человека  вырвался  огонь  и  ударил
Элвина в самое сердце.
   - Я никогда не воспользуюсь своим  даром  ради  собственной  выгоды,  -
пробормотал Элвин-младший.
   Стоило этим словам слететь с губ, как он почувствовал, что  сердце  его
охватил огонь, пылающий и жгущий изнутри. А Сияющий Человек снова исчез.
   Лолла-Воссики задыхался, голова его кружилась. Он чувствовал  слабость,
неизмеримую усталость. Он понятия не имел, о чем думал мальчик. Он  только
знал, какие видения посылать, а в конце  ему  нужно  было  просто  стоять,
стоять и ничего не делать. Именно так он и поступил, он стоял и ждал, пока
из его глаза вдруг не вырвалась сильная вспышка  огня,  пронзившая  сердце
мальчика.
   Но что теперь? Он дважды закрывал глаз и являлся мальчику. Его  мучения
закончились? Однако он знал, что это еще не конец.
   В третий раз Лолла-Воссики закрыл глаз и  увидел,  что  теперь  мальчик
сияет куда ярче, чем сиял когда-то он, что свет перешел от него к ребенку.
И тогда он понял - да, он стал зверем сновидения для мальчика, но  и  этот
мальчик в свою очередь был его зверем.  Для  Лолла-Воссики  настало  время
пробудиться от сна.
   Он сделал три шага и опустился рядом с кроватью  на  колени,  его  лицо
приблизилось  к  маленькому,  испуганному  лицу  мальчика,  которое  сияло
настолько ярко, что Лолла-Воссики  не  мог  различить,  кто  перед  ним  -
мальчик или муж. "Что мне нужно от него? Зачем я здесь? Что он  может  мне
дать, этот могущественный ребенок?"
   -  Расставь  все  по  своим  местам.  Верни  целостность,  -  прошептал
Лолла-Воссики на своем родном языке, на языке племени тони.
   Понял ли его мальчик?  Элвин  поднял  руку,  осторожно  протянул  ее  и
дотронулся до щеки Лолла-Воссики, прямо под выбитым глазом. Затем  положил
палец на мертвое веко краснокожего.
   Воздух затрещал, посыпались искры. От неожиданности мальчик вскрикнул и
отдернул руку. Но Лолла-Воссики уже  не  видел  его,  потому  что  мальчик
неожиданно пропал. Впрочем,  Лолла-Воссики  не  интересовало  то,  что  он
сейчас видит, ибо его поразило то, что он _ощущает_. Невероятно.
   Тишина. Зеленая тишина. Черный шум ушел, исчез навсегда. Чувство  земли
вновь вернулось к нему, и древняя рана исцелилась.
   С трудом переводя дыхание,  Лолла-Воссики  стоял  на  коленях  -  земля
вернулась к нему, и теперь  он  чувствовал  ее  как  раньше.  Столько  лет
прошло, он уже забыл, насколько это здорово видеть во  всех  направлениях,
слышать  дыхание  каждого  животного,  обонять  аромат  каждого  растения.
Человек, который находится на грани смерти от жажды, чье горло пересохло и
в рот которого вдруг попадает струйка холодной, освежающей воды, не  может
глотать, не может дышать. Он ждал ее,  мечтал  о  ней,  но  она  появилась
слишком внезапно, поэтому он не может удержать ее,  не  может  насладиться
ею...
   - Не получилось, - прошептал мальчик. - Прости меня.
   Лолла-Воссики открыл  здоровый  глаз  и  впервые  увидел  мальчика  как
обыкновенного  человека.   Элвин   смотрел   на   его   пустую   глазницу.
Лолла-Воссики сначала ничего не понял -  он  поднял  руку,  дотронулся  до
дряблого века. Пусто. И вдруг до  него  дошло.  Мальчик  счел,  что  нужно
излечить его искалеченный глаз. "Нет, нет, не  расстраивайся,  ты  излечил
меня от более глубокой раны -  что  мне  эта  жалкая  царапина?  Зрения  я
никогда не терял; меня покинуло чувство земли, а ты вернул его мне".
   Он хотел крикнуть это мальчику,  крикнуть  во  весь  голос,  запеть  от
радости. Но чувства, которые его переполняли, были слишком  сильны.  Слова
не шли на язык. Он даже не мог послать ему видение,  потому  что  они  оба
пробудились. Сон закончился. Они стали друг другу зверем сновидения.
   Лолла-Воссики  схватил  мальчика  обеими  руками  и  притянул  к  себе,
поцеловав в лоб, нежно и крепко, как отец - сына, как брат  -  брата,  как
друг - друга за день до смерти. Затем подбежал к  окну,  перемахнул  через
подоконник и упал на землю. Земля  спружинила  под  его  ногами,  как  под
ногами самого настоящего краснокожего, чего не случалось с ним много  лет;
трава стелилась под ним; кусты раздвигали свои ветви; листья  поднимались,
когда он несся сквозь чащу. И тогда он действительно дал волю  чувствам  -
закричал, запел, и ему было все равно, услышит  его  кто-нибудь  или  нет.
Животные не бежали от него, как это было раньше; наоборот, они шли,  чтобы
послушать его песню. Певчие птички проснулись, чтобы подпеть ему; из  леса
выпрыгнул олень и помчался с ним бок о  бок  через  луг,  подставляя  свою
спину под руку Лолла-Воссики.
   Он бежал, пока у него не перехватило дыхание, и за все это время он  не
встретил ни единого врага, не почувствовал ни единого укола боли;  к  нему
вернулась прежняя целостность, он снова стал человеком. Он остановился  на
берегу Воббской реки, рядом с устьем Типпи-Каноэ. Хватая ртом  воздух,  он
хохотал.
   Только тогда он обнаружил,  что  из  его  руки  капает  кровь.  Разрез,
который он сделал, чтобы продемонстрировать  бледнолицему  мальчику  боль,
по-прежнему кровоточил.  Штаны  и  рубашка  насквозь  пропитались  кровью.
"Одежда белого человека! Не нужна ты мне больше". Он содрал ее и швырнул в
реку.
   Странная вещь произошла. Одежда  упала  на  поверхность  воды,  как  на
землю. Она не тонула, ее не уносило течением.
   Как такое может быть? Неужели сон не кончился? Может, он еще не  совсем
проснулся?
   Лолла-Воссики закрыл глаз.
   И сразу увидел  нечто  ужасное,  настолько  ужасное,  что  закричал  от
страха. Закрыв глаз, он снова увидел черный шум, огромное полотно  черного
шума, твердое, замерзшее. Это была река. Это была вода. Она  была  сделана
из смерти.
   Он открыл глаз, и черный шум опять превратился в обычную  воду,  только
одежда лежала на прежнем месте.
   Тогда он мертвой глазницей посмотрел туда, куда бросил штаны и рубашку.
По черной поверхности растекался свет. Он  кружился,  сиял,  ослеплял.  То
сияла его собственная кровь.
   Теперь он видел, что  черный  шум  на  самом  деле  представляет  собой
пустоту, ничто. Это место, где заканчивается земля и  начинается  пустота,
край мира. Но его кровь, искорками протянувшаяся  по  поверхности  черного
шума, мостиком перекинулась через безбрежное ничто. Лолла-Воссики встал на
колени и окровавленной рукой коснулся воды.
   Она была упругой, теплой и упругой. Пролившаяся кровь создала небольшую
платформу. Он переполз на нее. Она оказалась гладкой и твердой - прямо как
лед, только от нее веяло теплом, дружелюбием.
   Он открыл глаз. Вновь появилась река, но вода под ним осталась твердой.
Там, где ее касалась кровь, водная стихия мигом затвердевала.
   Он подполз к месту, где лежала одежда,  и  принялся  толкать  ее  перед
собой. Добравшись до середины реки, он пополз к другому  берегу,  оставляя
за собой тоненький, мерцающий мостик крови.
   Он творил невозможное.  Мальчик  не  просто  исцелил  его.  Он  изменил
порядок вещей. Это было пугающе прекрасно. Лолла-Воссики взглянул в  воду,
текущую между  его  рук.  На  него  смотрело  его  собственное  одноглазое
отражение. Тогда он закрыл  здоровый  глаз,  и  ему  явилось  совсем  иное
видение.
   В этом видении он стоял  на  поляне,  обращаясь  к  сотням,  к  тысячам
краснокожих, собравшихся со  всех  концов  страны  из  разных  племен.  Он
увидел, как они строят из деревьев город - тысячи, десятки  тысяч  сильных
мужчин и женщин, освободившихся  от  огненной  воды  белого  человека,  от
ненависти белого человека. В видении они обращались к нему как к  Пророку,
но он отрицал свой пророческий дар. Он был  всего  лишь  дверью,  открытой
дверью. "Шагните сквозь нее, - призывал он,  -  и  обретите  силу.  Единый
народ, единая земля".
   Дверь. Тенскватава.
   Внезапно ему явилось лицо матери, и она назвала его. "Тенскватава.  Это
твое имя теперь, ибо спящий пробудился".
   Той ночью, вглядываясь в затвердевшие воды  Воббской  реки,  он  увидел
много разного. Ему открылось столько, что даже не  описать;  за  один  час
перед ним пролетела  вся  история  этой  земли,  жизнь  каждого  человека,
когда-либо ступавшего на нее, белого, краснокожего или черного.  Он  видел
начало, он видел конец. Великие войны представали  его  взгляду,  страшные
жестокости, убийства, грехи, но вместе с тем он лицезрел добро и красоту.
   И  кроме  того,  его  посетило  видение  Хрустального   Града.   Града,
сотворенного из воды, твердого и прозрачного, как стекло. Вода,  создавшая
его,  никогда  не  растает,  а  высокие  хрустальные  башни  будут   вечно
подниматься в  небо,  отбрасывая  на  землю  тени  семимильной  длины.  Но
поскольку башни те были абсолютно чистыми и прозрачными, тени нельзя  было
назвать тенями -  солнце  беспрепятственно  проникало  сквозь  великолепие
города. Любой мужчина, любая женщина могли  заглянуть  внутрь  хрусталя  и
познакомиться с видениями, которые явились Лолла-Воссики. И в  людях  этих
было  заложено  совершенное  понимание,  они  смотрели  на  мир   глазами,
исполненными  чистого  солнечного  света,  а  голоса  их  яркими   искрами
разлетались по земле.
   Лолла-Воссики, отныне носящий имя Тенскватава, не знал, его  ли  руками
будет построен Хрустальный Град, доведется ли ему жить в нем, успеет ли он
увидеть его великолепие, прежде чем умрет. Сначала надо свершить  то,  что
предстало перед ним в водах Воббской реки.  Он  смотрел  и  смотрел,  пока
картинки не начали расплываться. Тогда он дополз до  берега,  выбрался  на
твердую землю и шагал вперед, пока не вышел на луг, который явился  ему  в
видении.
   Именно сюда он созовет краснокожих, именно  здесь  он  будет  учить  их
тому, что пришло к нему в видениях. На этом лугу он поможет  им  стать  не
самыми сильными, но сильными; не самыми великими, но великими;  не  самыми
свободными, но свободными.


   Некий бочонок мирно покоился в развилке  некого  дерева.  Все  лето  он
простоял незамеченным. Но дождь и летняя жара все же отыскали его, до него
добрались насекомые  и  зубы  жадных  до  соли  белок.  Он  мок,  высыхал,
нагревался, остывал - ни один бочонок не продержится в таких условиях. Вот
и этот треснул - маленькая трещинка пробежала по его днищу, и содержащаяся
внутри жидкость капля за каплей вытекла наружу. Спустя пару часов  бочонок
полностью опустел.
   Но это уже было неважно. Никто не искал его: Никто по нему не  горевал.
Никто не стал плакать, когда зимний лед расколол его,  рассыпав  обломками
по раскинувшемуся под деревом белоснежному покрывалу.



5. ПРОРОК

   Когда  слухи  об  одноглазом  краснокожем,  называющем  себя  Пророком,
достигли  ушей  губернатора  Билла  Гаррисона,   тот   лишь   презрительно
расхохотался, сказав:
   -  Да  это  ж,  наверное,  не  кто  иной,  как  мой   старый   приятель
Лолла-Воссики. Ничего, когда виски из того бочонка, что он  у  меня  упер,
закончится, он быстренько забудет о своих видениях.
   Однако вскоре губернатор Гаррисон получил  весьма  тревожные  известия.
Оказалось, слова Пророка пользуются огромным уважением среди  краснокожих,
и дикари произносят его имя с таким же  почтением,  с  которым  произносят
истинные христиане имя Иисуса. Тогда-то губернатор призадумался. Созвав со
всего Карфаген-Сити краснокожих, - виски в тот день не раздавали,  поэтому
аудитория собралась вполне приличная, - Билл Гаррисон толкнул  перед  ними
речь. И вот что он сказал в своей речи:
   - Если Лолла-Воссики действительно Пророк, тогда он должен свершить  на
наших глазах чудо, должен показать нам, что умеет  нечто  большее,  нежели
просто болтать языком. Попросите его отрезать себе руку или ногу, и  пусть
он приживит ее обратно, тем самым доказав, что он настоящий пророк! А  еще
лучше заставьте его вырвать собственный глаз, а потом поставить на  место.
Что вы говорите? У  него  уже  нет  одного  глаза?  Прекрасно,  значит,  и
калечиться не придется, он и так вам совершит чудо!  Пока  у  него  только
один здоровый глаз, никакой он не пророк!
   Эти слова дошли до Пророка, когда он учил  на  лугу,  раскинувшемся  на
пологих берегах Типпи-Каноэ, примерно  в  миле  от  того  места,  где  она
вливалась в  Воббскую  реку.  Вызов,  брошенный  губернатором  Гаррисоном,
доставили поклоняющиеся виски  краснокожие.  Передав  его  слова,  они  не
преминули вдоволь поиздеваться над Пророком, приговаривая:
   - Посмотрим, как ты излечишь свой глаз!
   Пророк посмотрел на них здоровым глазом и сказал:
   - Этим глазом  я  вижу  двух  краснокожих  мужчин,  слабых  и  больных,
превратившихся в рабов огненной воды. Люди эти осмеливаются попрекать меня
словами, брошенными человеком, который убил моего отца.
   Затем, закрыв здоровое веко, он сказал:
   -  А  этим  глазом  я  вижу  двух  детей  земли,  сильных,  здоровых  и
прекрасных, любящих своих жен и детей, несущих одно лишь добро.
   После чего, снова открыв глаз, он спросил:
   - Какой из моих глаз ущербен, а какой видит правду?
   И они ответили ему:
   - Тенскватава, ты истинный пророк, ибо оба твои глаза здоровы.
   - Тогда отправляйтесь и передайте Бледнолицему Убийце Гаррисону, что  я
свершил требуемое чудо. И свершил  еще  одно,  о  котором  он  не  просил.
Скажите ему, что однажды в его дом прокрадется огонь, но  не  человеческая
рука положит ему начало. Только дождь сможет затушить его, правда,  прежде
чем умереть, огонь отнимет у Гаррисона нечто большее,  нежели  руку,  ногу
или глаз, - и отнятого будет уже не вернуть.



6. БОЧОНОК С ПОРОХОМ

   - Ты хочеш