и,  заснув
над книжкой, написанной неким Адамом Смитом. Где спал  Такумсе,  Элвин  не
знал, да и спрашивать об этом ему что-то не хотелось. Не детское это дело,
что там происходит между мужем  и  женой.  Однако  интересно,  что  именно
привело сюда Такумсе - желание взглянуть на холст или та жажда, о  которой
упоминала Бекка? А может быть, он помнил о том,  что  Бекке  нужна  вторая
дочь, которая приглядит за ее станком? Во всяком  случае,  как  показалось
Элвину, оставить холст покоренной белым  человеком  Америки  на  попечение
дочери краснокожего - не такая уж дурная идея.
   Утром Такумсе увел его из долины обратно в леса. Они больше не говорили
ни о Бекке, ни об остальном; снова все  пошло  по-старому,  снова  Такумсе
обращался к Элвину, лишь когда возникала необходимость.  Элвин  больше  ни
разу не услышал голоса Исаака, поэтому вскоре даже начал сомневаться, а не
привиделось ли ему все случившееся.
   На северном берегу Гайо, неподалеку от  места,  где  вливается  в  него
Воббская река, собралась армия краснокожих. Элвин и не подозревал, что  во
всем мире столько  краснокожих.  Элвин  вообще  никогда  не  видел,  чтобы
столько людей собиралось в одном месте.
   Поскольку такому количеству народа необходимо  было  чем-то  кормиться,
следом за краснокожими пришли животные, которые  чувствовали  их  нужду  и
исполняли  данный  им  от  рождения  долг.  Понимал  ли  лес,  что  топоры
бледнолицых может отвратить лишь победа Такумсе?
   "Вряд ли, - решил Элвин, - лес исполнял  то,  что  исполнял  всегда,  -
вскармливал своих питомцев".
   В то утро, когда армия снялась с берегов Гайо и направилась  на  север,
шел  дождь  и  дул  холодный  ветер.  Но  что  непогода  краснокожему?  От
французов, из Детройта, прибыл гонец.  Настало  время  объединить  силы  и
заманить в ловушку стоящие на севере войска Эндрю Джексона.



18. ДЕТРОЙТ

   Пришел момент славы Фредерика, графа де Морепа. Столько лет он провел в
аду Детройта, столько времени он  находился  вдали  прелестей  Парижа,  но
наконец-то он нашел вдохновение вовне, а не в самом  себе,  как  это  было
раньше.  Надвигалась  война,   форт   весь   кипел,   язычники-краснокожие
повылезали из диких лесных закоулков, и вскоре французы под  командованием
де Морепа наголову разобьют американскую армию оборванцев, закрепившуюся в
северных истоках реки Моми и возглавляемую Орешником. Или Ивой?  В  общем,
каким-то там деревом.
   Разумеется, где-то внутри он  был  несколько  обеспокоен  надвигающимся
вихрем перемен. Фредерик не относился к активному типу людей, а сейчас его
окружала такая суматоха, что он с трудом поспевал за происходящим. Не  раз
он про себя возмущался тем, что Наполеон  позволяет  дикарям  пользоваться
практикой нападений из засады. Европейцам, даже  варварам-американцам,  не
следует дозволять краснокожим прибегать к их звериным,  сверхъестественным
способностями прятаться в лесах - это нечестно. Хотя неважно. Наполеон  не
сомневался, что засады сделают свое дело. Да и что  могло  сорваться?  Все
шло именно так, как предсказывал Наполеон. Даже губернатор  Лафайет,  этот
предатель,  пес-фельян,   выказывает   необычный   энтузиазм   по   поводу
предстоящей битвы. Даже послал им на помощь еще одно судно  с  войсками  -
каких-то десять минут назад оно вошло в залив.
   - Милорд...
   В кабинет вошел...  как  там  его  зовут?..  в  общем,  слуга,  который
отвечает  за  вечерний  распорядок  дня.  Мало  того  что  он  побеспокоил
Фредерика, так он еще осмеливается докладывать, что кто-то там прибыл.
   - Кто?
   Да, кто посмел беспокоить его в столь неурочный час?
   - Посланец от губернатора.
   - Впусти, - кивнул Фредерик.
   Он был слишком доволен  собой,  чтобы  позволить  какому-то  там  слуге
испортить ему настроение. Да и вечер уже - в столь поздний  час  можно  не
притворяться, будто  донельзя  загружен  работой.  Как-никак  четыре  часа
пробило!
   Вошел человек в  ладно  скроенном  мундире.  Офицеришка  средней  руки,
майор. По идее, Фредерик должен помнить его имя, но помнить  имена  всяких
сошек... У этого офицера даже брата с титулом не  было.  Поэтому  Фредерик
молча ждал, решив не приветствовать вошедшего.
   Майор держал в руке два письма. Шагнув к столу  Фредерика,  он  положил
одно из них перед графом.
   - Другое тоже предназначается мне?
   - Да, сир. Но у меня имеется специальное распоряжение  от  губернатора.
Сначала я должен вручить вам  первое  послание,  подождать,  пока  в  моем
присутствии вы его прочтете, а затем  уж  решить,  передавать  вам  второе
письмо или нет.
   - Специальное распоряжение губернатора! Я что, теперь должен читать его
письма строго по порядку?
   - Второе  письмо  адресовано  не  вам,  милорд,  -  объяснил  майор.  -
Следовательно, не вы его получатель. Но  мне  кажется,  вы  не  откажетесь
взглянуть на него.
   - А что, если я, страшно устав от  сегодняшней  работы,  решу  прочесть
письмо завтра?
   - На этот случай у меня имеется третье письмо,  содержание  которого  я
оглашу перед вашими солдатами, если в течение следующих пяти минут  вы  не
прочтете то послание, что я вам только что  передал.  Согласно  последнему
письму и приказу губернатора, вы  освобождаетесь  от  командования  фортом
Детройт и на ваше место заступаю я.
   - Неслыханная наглость! Да как вы смеете подобным образом разговаривать
со мной!
   - Я всего лишь повторяю слова  губернатора,  милорд.  Умоляю,  прочтите
письмо. Вреда оно не причинит, зато,  если  вы  отложите  его  в  сторону,
последствия могут быть непредсказуемы, катастрофичны.
   Несносный тип. Да за кого  губернатор  себя  держит?!  Ну  за  маркиза,
естественно. Но если король относится к Лафайету куда менее  благосклонно,
чем к...
   - Пять минут, милорд.
   Бурля от негодования, Фредерик вскрыл пакет. Конверт  был  тяжелым,  и,
когда граф  распечатал  его,  на  столешницу,  громко  звякнув,  вывалился
металлический амулет на цепочке.
   - Это еще что?
   - Письмо, милорд.
   Фредерик быстро пробежал глазами строчки.
   - Амулет! Святой! Что мне с ним делать? Лафайет что, ударился во всякие
верования?
   Но, несмотря на  браваду,  Фредерик  изначально  знал,  что  все  равно
наденет амулет. Оберег против Сатаны! Он слышал о  подобных  вещичках,  им
цены нет, поскольку каждый такой амулетик  осенен  касанием  самой  Божьей
Матери и силой обладает неимоверной. Может, и этот из таких? Фредерик взял
цепочку и повесил амулет на шею.
   - Под рубашку, - сказал майор.
   Пару секунд Фредерик ошеломленно глядел на офицера,  но  потом  наконец
понял, чего тот добивается, и спрятал амулет  за  ворот  рубашки,  скрывая
вещичку от посторонних глаз.
   - Ну вот, - развел он руками. - Я надел ваш амулет.
   - Прекрасно, милорд,  -  ответил  майор  и  протянул  Фредерику  второе
письмо.
   Это послание не было  запечатано,  вернее,  было,  но  некоторое  время
назад,  в  прошлом.  С  изумлением  Фредерик  узнал  большую  печать   Его
Величества,  выдавленную  на  воске.  Письмо  предназначалось  маркизу  де
Лафайету.  И  содержало  в  себе  приказ  немедленно  поместить  Наполеона
Бонапарта под стражу и в наручниках сопроводить в Париж,  где  тот  должен
предстать перед судом по обвинению  в  предательстве,  нарушении  присяги,
призывах к мятежу и должностных преступлениях.


   - Неужели вы считаете, ваши мольбы тронут меня?  -  поинтересовался  де
Морепа.
   - Я премного надеюсь, что справедливость  приведенных  мной  аргументов
заставит вас изменить  принятое  решение,  -  сказал  Наполеон.  -  Завтра
состоится  битва.  Такумсе  ждет  моих  приказов;  я  один  могу  с   умом
использовать возможности французской армии в данных условиях.
   - Вы один? А вы, оказывается, тщеславны! С чего это вы  взяли,  что  вы
один способны командовать армией, что только вы все видите и знаете?
   - Милорд, вы неправильно меня  поняли,  конечно,  вы  способны  оценить
существующее положение куда лучше меня. Но пока  вы  будете  заняты  общей
перспективой боя, я бы...
   - Не сотрясайте зря воздух, - оборвал его де Морепа. - Меня  вы  больше
не обманете. Ваше колдовство, ваше сатанинское обаяние больше не действует
на меня. Я сильнее, чем вы думали. Мне даны скрытые силы!
   - Слава Богу, что эти скрытые силы у вас все-таки имеются. Поскольку  в
глазах общественности вы полный идиот, - заявил Наполеон. - То  поражение,
что вы без меня потерпите, принесет вам славу величайшего  глупца  за  всю
историю французской  армии.  Каждый  раз,  когда  человек  по  собственной
глупости будет навлекать на себя неприятности, над ним  будут  смеяться  и
говорить, что он "свалял Морепа".
   - Довольно, - приказал де Морепа. - Предательство,  призывы  к  мятежу,
должностные преступления и, если этого вам  мало,  неподчинение  приказам.
Думаю, месье Гильотину будет о чем перемолвиться с вами,  мой  тщеславный,
задиристый  петушок.  Давайте  попробуйте  остроту  своих  шпор   на   Его
Величестве, посмотрим, насколько глубокую могилку вам выроют,  после  того
как ваша голова распрощается с туловищем.


   Предательство обнаружилось только утром. Все началось, когда  интендант
французской армии отказался выдавать порох воинам Такумсе.
   - У меня есть на то приказ, - мотивировал он.
   Когда же Такумсе попытался встретиться с Наполеоном, его высмеяли.
   - Он не встретится с тобой  ни  сегодня,  ни  завтра,  ни  послезавтра.
Никогда, - сказали ему.
   - А как насчет Морепа?
   - Он граф. Он не ведет переговоров с  дикарями.  В  отличие  от  малыша
Наполеона, его зверье не привлекает.
   Тогда-то Элвин и обратил внимание, что  все  французы,  с  которыми  им
пришлось сегодня общаться, в свое время были смещены Наполеоном с  постов,
тогда как тех офицеров, которым Наполеон всецело доверял, нигде не  видно.
Наполеон пал.
   - Пользуйтесь луками и стрелами, -  посоветовал  офицер.  -  Во  всяком
случае, с ними твои люди умеют обращаться. А из ружей вы скорее друг друга
перестреляете, чем во врага попадете.
   Разведчики Такумсе доложили, что  американские  войска  достигнут  поля
сражения в полдень. Такумсе немедленно двинулся  навстречу,  чтобы  занять
позиции загодя. Но теперь находящаяся в  пределах  досягаемости  вражеских
мушкетов армия краснокожих могла только раздразнить войска Гикори.  Вместо
того  чтобы  встретить  американцев  стеной  ружейного  огня,  краснокожие
вынуждены были отвечать на мушкетные выстрелы  жалкими  укусами  стрел.  А
поскольку лучникам, чтобы лучше  прицелиться,  приходилось  подбираться  к
армии бледнолицых почти вплотную, большинство из них быстро погибли.
   - Не стой рядом со мной,  -  приказал  Такумсе  Элвину.  -  Пророчество
Тенскватавы известно всем. Мои люди решат, что я смел только  потому,  что
знаю - смерть мне не грозит.
   Поэтому Элвин отошел немножко в сторонку, сохраняя, однако, расстояние,
с которого в мгновение ока мог  мысленно  дотянуться  до  тела  Такумсе  и
исцелить в нем любую рану. Чего он не мог исцелить, так это страха,  гнева
и отчаяния, которые уже успели завладеть душой Такумсе.  Без  пороха,  без
Наполеона несомненная победа стала не столь явной.
   Основная тактика  была  успешной.  Гикори  сразу  заметил  ловушку,  но
особенности поля боя оставляли ему всего два выхода из  положения  -  либо
угодить в расставленные сети, либо  отступить.  Понимая,  что  отступление
будет равносильно  поражению,  он  решительно  двинул  армию  меж  холмов,
удерживаемых краснокожими. В конце концов армия  американцев  должна  была
очутиться в узкой лощине, где французские мушкеты и пушки встретили бы  ее
шквальным огнем, тогда как краснокожие проследили бы за тем,  чтобы  никто
из солдат Гикори не спасся. Победа была бы полной. Только  предполагалось,
что американцы достигнут  лощины  полностью  деморализованными  и  падшими
духом. Не говоря уже о том, что число их должен был значительно  сократить
ружейный огонь со стороны краснокожих.
   Тактика была успешной  и  хорошо  продуманной,  но  когда  американская
армия, завидевшая дула девяти заряженных  шрапнелью  пушек  и  две  тысячи
нацеленных на нее мушкетов, готовых залить все поле смертоносным  свинцом,
в нерешительности остановилась, французы, повинуясь каким-то  необъяснимым
приказам, почему-то  принялись  отходить.  Как  будто  сами  не  верили  в
неуязвимость собственных позиций. Они даже не попытались забрать  с  собой
пушки. Они отступали, бежали, как  будто  страшились,  что  с  секунды  на
секунду на их головы падет страшная гибель.
   После случившегося  предсказать  исход  битвы  было  несложно.  Гикори,
естественно, не упустил представившуюся возможность. Не  обращая  внимания
на уколы краснокожих, его солдаты ударили в хвост  отступающим  французам,
безжалостно убивая тех,  кто  не  успел  убежать,  и  захватывая  пушки  и
мушкеты,  порох  и  пули.  Спустя  час  они  воспользовались   французской
артиллерией, чтобы разрушить в трех местах стены форта; американцы  бурной
рекой ворвались в Детройт; кровавая битва закипела на улицах крепости.
   Вот тогда-то  Такумсе  и  нужно  было  уходить.  Пускай  бы  американцы
разрушали Детройт, он бы тем  временем  отвел  свои  войска  в  безопасное
место. Но, наверное, он чувствовал себя обязанным помочь  французам,  хотя
те и предали его. Может быть, он еще видел проблеск надежды,  считая,  что
армия краснокожих сможет  разбить  американцев,  увлеченных  сражением  за
Детройт. А может, он знал, что  больше  никогда  ему  не  удастся  собрать
воедино воинов всех краснокожих племен; и если б он сейчас отступил, так и
не приняв участие в битве, кто  бы  в  будущем  последовал  за  ним?  Если
краснокожие не пойдут за ним, значит, они не пойдут  ни  за  одним  другим
вождем, и белый человек одержит  неминуемую  победу,  покоряя  племена  по
очереди,  одно  за  другим.  Наверняка  Такумсе  понимал,   либо   сегодня
краснокожие победят, что было очень  сомнительно,  либо  их  борьба  будет
навеки закончена и всем его оставшимся в живых воинам придется  бежать  на
запад, в незнакомые земли, и скрываться там в лесах. Или же они подчинятся
бледнолицым, сами станут бледнолицыми, и голос  леса  навсегда  замолкнет.
Надежда на победу была бесконечно  мала,  но  Такумсе  не  мог  безропотно
смириться с подобным будущим. Он должен был сражаться, пока это возможно.
   Поэтому вооруженные луками и стрелами, дубинками и  ножами  краснокожие
напали  на  американскую  армию  сзади.  Они  пожали  кровавую   жатву   -
бледнолицые валились под ударами дубинок на землю, острые  кремневые  ножи
легко входили в живую плоть.  Такумсе  закричал  своим  воинам,  чтобы  те
забирали  у  мертвецов  мушкеты,  порох  и  пули,  и  многие   краснокожие
последовали его  приказу.  Но  тогда  Гикори  пустил  в  дело  свои  самые
дисциплинированные части. Ружья повернулись в противоположную  сторону.  И
армия краснокожих, оказавшаяся на открытом месте, начала быстро редеть под
залпами крупной картечи.
   К вечеру, когда солнце уже садилось за горизонт, Детройт  пылал;  едкий
запах дыма заполнил окрестности.  Посреди  дымной  мглы  стоял  Такумсе  с
несколькими  сотнями  воинов-июни.  Редкие  островки  рассеянных  по  полю
краснокожих еще держались, но большинство воинов уже бежали в леса,  туда,
где белый человек их никогда не найдет. Гикори лично повел свои  войска  в
последний бой против Такумсе, отобрав тысячу человек из  тех,  что  сейчас
грабили французский форт и громили идолов в папистском соборе.
   Пули, казалось, сыпались со всех сторон. Но  Такумсе  стоял,  продолжая
отдавать приказы своим воинам, призывая  их  отвечать  на  ружейный  огонь
выстрелами из мушкетов, которые краснокожие забрали у погибших американцев
в начале боя. Пятнадцать минут превратились в  вечность,  Такумсе  дрался,
словно обезумев, воины-июни сражались с ним плечом к плечу и умирали у его
ног. Тело Такумсе расцвело пурпурными ранами; кровь струилась по  спине  и
животу; одна рука бессильно обвисла. Никто не знал, откуда у него  столько
сил, каким образом он еще держится на ногах. Но Такумсе, как  и  остальные
люди, был сделан из обыкновенной плоти, поэтому в конце  концов  он  упал,
скрывшись в дымной пелене. На теле его красовалось  не  меньше  полудюжины
страшных ран, каждая из которых сама по себе была смертельна.
   Когда Такумсе упал, ружейный огонь сразу  стих.  Как  будто  американцы
понимали, что важнее всего убить вождя,  и  тогда  дух  краснокожих  будет
сломлен - раз и навсегда. Дюжина уцелевших в бойне воинов-шони,  пользуясь
дымом и сумерками, выбрались с поля сражения, чтобы разнести горькую весть
о гибели Такумсе по деревням шони, откуда она  постепенно  распространится
по  хижинам  всех  краснокожих.  Великая  битва  закончилась   поражением;
бледнолицым нельзя верить - ни французам, ни американцам, поэтому  великий
план Такумсе был изначально  обречен  на  провал.  И  все  же  краснокожие
запомнили, что по крайней мере  один  раз  они  объединились  под  началом
одного великого вождя, стали единым народом, мечтая о будущей победе.  Имя
Такумсе часто звучало в песнях, пока семьи краснокожих двигались на запад,
переправляясь на другой берег Миззипи, чтобы присоединиться к Пророку. Имя
Такумсе  звучало  в  рассказах  у  сложенных  из  кирпича   печей,   среди
краснокожих, которые носили одежду и работали как бледнолицые, но  которые
еще помнили, что когда-то они жили иначе и самым  великим  из  краснокожих
был человек по имени Такумсе, который погиб, пытаясь спасти лесную  страну
и древний, обреченный на забвение способ жизни.
   Такумсе запомнили не только  краснокожие.  Даже  американские  солдаты,
стреляющие по его затянутой дымом фигуре, восхищались мужеством вождя.  Он
был мифическим героем, явившимся из древних времен. В душе все  американцы
были фермерами и лавочниками, тогда как Такумсе прожил жизнь, как  Ахиллес
и Одиссей, как Цезарь  и  Ганнибал,  Давид  [под  Давидом  подразумевается
библейский герой Давид, одолевший великана Голиафа] и Макавеи  [библейское
семейство, вставшее на защиту истинной веры и отечества (в 167 г. до Р.Х);
они восстановили богослужение по закону Божию,  защищали  от  врагов  свое
отечество и стали впоследствии правителями Иудеев].
   - Он бессмертен, - бормотали солдаты, видящие, как в  его  тело  входят
пули, а он все стоит.
   Когда же он наконец упал, его тело долго искали, но так и не нашли.
   - Шони утащили его с собой, - заявил Гикори, подводя итог.
   Он даже не позволил солдатам поискать труп Мальчика-Ренегата, посчитав,
что этот предатель наверняка  струсил,  как  и  французы,  и  давным-давно
сбежал. "Пусть его", - сказал Гикори, и никто не посмел спорить с ним.  Он
ведь одержал славную победу. Ведь именно  он  сломал  хребет  краснокожему
сопротивлению, сломал раз и навсегда. Это все сделал Гикори, Энди Джексон,
- его даже хотели сделать королем, но потом, после долгих споров,  сошлись
на  президенте.  Однако  Такумсе  не  забыли,  и  по   стране   продолжали
распространяться слухи, что он еще жив,  что  его  страшные  раны  отчасти
излечились и что он теперь только ждет подходящего  момента,  чтобы  вновь
возглавить вторжение краснокожих, которые хлынут из-за Миззипи,  из  южных
болот или из какой-то таинственной маленькой долинки посреди Аппалачей.


   На протяжении всего сражения Элвин поддерживал в Такумсе жизнь.  Каждый
раз, когда новая пуля  разрывала  плоть  вождя,  Элвин  тут  же  залечивал
разорванные артерии, не давая Такумсе истечь кровью. У него не  оставалось
времени, чтобы справиться  с  болью,  но  Такумсе,  казалось,  не  замечал
страшных  ран.  Элвин   заполз   в   небольшую   пещерку   среди   корней,
образовавшуюся, когда одно дерево упало рядом с другим,  съежился  там  и,
закрыв глаза, принялся наблюдать  за  Такумсе  своим  внутренним  зрением,
проникнув в его тело. Элвин не видел того великого, могучего человека, чей
образ запечатлелся в легендах.  Э