х  подчиненный,  а  кто  -
господин.
   - Многие величали меня своим господином, -  кивнул  незнакомец.  -  Я
знал, что ты сразу догадаешься, кто я есть на самом деле.
   Откуда этому человеку известно, что подумал Кэвил? Как он угадал, что
за мысль промелькнула в потаенных уголках ума Кэвила?
   - Значит, ты действительно надсмотрщик?
   - Точно так же, как и тот, которого зовут не господином, а  Господом,
я не просто надсмотрщик, а Надсмотрщик.
   - Зачем же ты пришел сюда?
   - Ты звал, вот я и явился.
   - Как я мог звать, если вижу тебя первый раз в жизни?
   - Обращаясь к невидимому, Кэвил  Плантер,  ты  должен  понимать,  что
вскоре увидишь то, что никогда не видел.
   Вот  когда  Кэвил  полностью  осознал,  какой  образ  ему  явился   в
хранилище-амбаре.  Тот,  кого  многие  называли  своим  Господом,  своим
Властелином, откликнулся наконец на его молитвы.
   - Господи Иисусе! - вскричал Кэвил.
   Надсмотрщик аж отшатнулся, прикрыв глаза рукой, словно ограждаясь  от
слов Кэвила.
   - Никогда, никогда не называй меня этим именем! Никто не  должен  так
меня называть! - рявкнул он.
   В ужасе Кэвил хлопнулся оземь:
   - Прости меня, о Надсмотрщик! Но  если  я  слишком  презренен,  чтобы
произносить твое имя вслух, то как я могу смотреть  тебе  в  глаза?  Или
настал мой смертный час и мне суждено умереть непрощенным?
   - Типун тебе на язык,  презренный  глупец,  -  прорычал  Надсмотрщик.
Неужели ты и в  самом  деле  веришь,  что  можешь  встретиться  со  мною
взором?
   Кэвил поднял голову и посмотрел на высящегося над ним человека.
   - Но я вижу, как ты смотришь на меня...
   - Лицо, которое ты видишь, изобрел ты сам, оно взято из твоего ума, а
тело это создано из твоих фантазий. Твой  жалкий  умишко  разорвется  на
кусочки, если ты увидишь мой истинный образ. Так что твое  здравомыслие,
твой разум предпочел защититься, присвоив мне сей облик.  Ты  лицезреешь
меня как Надсмотрщика потому, что в этом облике,  по-твоему,  я  обладаю
настоящим величием и могуществом.  Это  образ,  который  ты  обожаешь  и
боишься, этот образ вызывает у тебя поклонение и раболепие. У меня много
имен.  Ангел  Света  и  Шагающий  Человек,  Внезапный  Гость  и  Сияющий
Посетитель, Облеченный Тайной и Лев Войны, Разрушитель Железа и Водонос.
   Сегодня ты  назвал  меня  Надсмотрщиком,  значит,  для  тебя  я  буду
Надсмотрщиком.
   - Но смогу ли я когда-нибудь узнать твое  истинное  имя  или  увидеть
твое настоящее лицо, о Надсмотрщик?
   Брови Надсмотрщика нахмурились, рот перекосила ужасная гримаса.
   - Один-единственный человек на всем белом свете  видел  мой  истинный
облик, - взвыл он, - и человек - этот умрет страшной смертью!
   Ужасные слова, словно  гром,  сотрясли  стены  амбара,  а  сам  Кэвил
Плантер аж подпрыгнул на месте и глубже впился пальцами в земляной  пол,
чтобы не быть унесенным, как пушинка, этим яростным смерчем.
   - Прости мою наглость, о Надсмотрщик, не рази на месте!  -  взмолился
Кэвил.
   Ответ Надсмотрщика, будто утренний лучик, обогрел и обласкал Кэвила:
   - Почему я должен поразить тебя на месте? Ведь ты тот избранный,  кто
должен познакомиться с моим самым заветным учением, писанием, не ведомым
ни одному священнику, ни одному проповеднику.
   - Ты избрал меня?
   - Я давно учу тебя, и  ты  понимаешь  мои  слова.  Мне  известно,  ты
искренне желаешь следовать моим повелениям. Но тебе не хватает веры.  Ты
еще не совсем в моей власти.
   Сердце Кэвила радостно подпрыгнуло. Может, Надсмотрщик даст  ему  то,
что он дал Авраму?
   - Надсмотрщик, я недостоин.
   - Конечно, недостоин. На  всей  земле  не  найдется  достойного  меня
человека. И все же, исполняя мои приказы и  повинуясь  мне,  ты  сможешь
обрести милость в моих глазах.
   "О да! - вскричал в душе Кэвил. - Он отдаст мне эту женщину!"
   - Я готов повиноваться тебе, Надсмотрщик.
   - Неужели ты считаешь, я отдам тебе Агарь  только  потому,  что  тебя
одолевает идиотская страсть, только потому, что ты жаждешь наследников?
   Нет, моя цель куда более высока. Эти чернокожие так  же,  как  и  ты,
являются сыновьями и дочерьми Господа, но в Африке они жили под  властью
дьявола.
   Этот страшный разрушитель отравил их кровь - откуда ж еще  чернота  в
их коже? И мне не спасти их, поскольку каждое новое поколение  рождается
все того же угольно-черного цвета, ибо дьявол не отпускает их  из  своих
когтей.
   Как еще спасти этих людей, если ты не поможешь мне?
   - Значит, если я возьму эту девушку, мой ребенок родится белокожим?
   - Мне важно, чтобы этот  ребенок  не  был  чисто  черного  цвета.  Ты
понимаешь, чего я от тебя добиваюсь? Мне нужен не один Измаил <от  связи
Аврама и Агари родился  сын,  которого  нарекли  Измаил>,  но  множество
детей; ты должен взять не одну Агарь, но множество женщин.
   - Что, всех? -  едва  дыша,  промолвил  Кэвил,  не  веря,  что  самая
заветная мечта его сердца вскоре осуществится.
   - Я дарю их тебе, Кэвил Плантер. Это поколение зла отныне принадлежит
тебе. Приложи должное усердие, и ты подготовишь  мне  потомков,  которые
сами придут в мои руки.
   - Я все исполню, Надсмотрщик!
   - Ты никому не должен говорить, что видел меня. Я являюсь только  тем
людям, чьи желания уже обращены ко мне и к  моим  деяниям,  только  тем,
которые возжаждали воды, что я несу.
   - Я ни словом не обмолвлюсь. Надсмотрщик!
   - Повинуйся мне, Кэвил Плантер, и я обещаю, в конце  своей  жизни  ты
снова встретишься со мной и тогда узнаешь, кто я есть на самом деле.
   Сейчас же я всего лишь скажу тебе: ты мой,  Кэвил  Плантер.  Приди  и
будь моим преданным рабом во веки веков.
   - С радостью! - воскликнул Кэвил. - С радостью! С радостью!
   Он раскинул  руки,  чтобы  обнять  ноги  Надсмотрщика.  Но  руки  его
сомкнулись в пустоте. Надсмотрщик исчез.
   С той самой ночи рабыни  Кэвила  Плантера  не  знали  покоя.  Приводя
женщин по ночам к себе в комнату, он старался обращаться с ними с той же
силой и властностью, которую наблюдал в лице грозного Надсмотрщика. "Они
должны смотреть на меня и видеть Его лицо", - думал  Кэвил.  Именно  это
они и видели.
   Первой он взял некую девушку, которую недавно купил  и  которая  даже
по-английски еще не говорила. Она  закричала  от  ужаса,  когда,  следуя
своим мечтам, он одним движением сорвал с  нее  юбки.  Затем,  обливаясь
слезами, она позволила ему исполнить  то,  что  повелел  Надсмотрщик.  В
первый раз на какую-то секунду ему  показалось,  что  в  голосе  девушки
прозвучали те же всхлипы, которые издавала Долорес, мечась  по  подушкам
от страшной боли, и Кэвилом овладела та  же  глубокая  жалость,  что  он
питал к своей возлюбленной жене. Он  даже  протянул  руку,  чтобы  нежно
погладить несчастную девчушку, как гладил и успокаивал когда-то Долорес.
Но, вспомнив лицо Надсмотрщика, он подумал: "Эта черная девчонка  -  Его
враг; она - моя собственность.
   Человек должен боронить и засеивать землю, данную ему Господом, я  не
позволю чреву этой черной рабыни забыть, что такое плодоносить".
   "Агарь, - сказал он ей в первую ночь. - Ты просто не  понимаешь,  что
за благословение снизошло на тебя".
   Утром он погляделся в зеркало и увидел  нечто  новое  в  своем  лице.
Некую мощь. Ужасную, скрытую внутри силу. "Ага, - возрадовался Кэвил,  -
никто не видел моего истинного лица, даже я сам. Однако теперь я открыл,
что мы с Надсмотрщиком едины, он - это я, а я - это он".
   И больше он никогда не испытывал уколов совести, исполняя свой ночной
труд. Держа в руке ясеневую трость, он заходил в барак рабынь и указывал
на ту, которая должна последовать за ним. Стоило женщине задержаться,  и
трость мигом объясняла ей, чего стоит неповиновение  приказам.  Если  же
какой-либо раб или рабыня смели  протестовать,  на  следующий  день  они
расплачивались кровью - Кэвил крепко вбивал уроки Надсмотрщика. Никто из
белых соседей-плантаторов  ни  о  чем  не  догадывался,  и  ни  один  из
чернокожих рабов не смел обвинить Кэвила.
   Та девушка, Агарь, зачала первой. Он с нескрываемой гордостью следил,
как растет ее живот. Увидев, что она понесла, Кэвил  понял:  Надсмотрщик
действительно избрал его для своих целей, и при виде той власти, которая
была  ему  дана,  Кэвила  охватила  неизбывная  радость.  Вскоре  должен
родиться ребенок, его ребенок. Следующий  шаг  был  очевиден.  Если  его
белая кровь призвана спасти как можно  больше  душ  чернокожих,  ему  не
следует держать детей-полукровок на своей плантации. Он будет  продавать
их на юг, по одному в  каждые  руки,  в  разные  города,  а  Надсмотрщик
приглядит за ними они вырастут и распространят семя Кэвила  среди  всего
несчастного чернокожего народа.
   Каждое утро он навещал жену и завтракал вместе с ней.
   - Кэвил, любовь моя, - сказала она как-то, - что-то случилось? У тебя
на лице словно тень какая... гнева или, может, жестокости. Ты поссорился
с кем-то? Я бы не заговорила, но ты... ты пугаешь меня.
   Он  нежно  погладил  жену  по  скрюченным  пальцам,   чувствуя,   как
чернокожая служанка наблюдает за ним из-под тяжелых век.
   - Во мне нет гнева на людей, - мягко ответил Кэвил. - А  то,  что  ты
назвала жестокостью, это всего лишь  властность.  Ах,  Долорес,  как  ты
можешь глядеть мне в глаза и называть меня жестоким?
   От этих слов она залилась слезами.
   - Прости, прости меня, - рыдала она.  -  Мне  просто  показалось.  Ты
самый добрый человек на всем свете - это, наверное, дьявол заморочил мне
глаза.
   Ты сам знаешь,  дьявол  может  насылать  ложные  видения,  но  только
жестокосердные, плохие люди обманываются ими. Прости меня, муж мой,  ибо
недостойна я тебя!
   Он  простил  ее,  но  она  не  успокоилась,  пока  он  не  послал  за
священником.
   Неудивительно, что Господь избирает себе  в  пророки  только  мужчин.
Женщины слишком слабы,  слишком  сострадательны,  чтобы  должны  образом
исполнять дело Надсмотрщика.

***

   Вот так все началось. Это был первый шаг на темной, ужасной тропе. Ни
Элвин, ни Пегги не знали этой истории. Я услышал ее  и  рассказал  им  о
случившемся много позже, но они сразу поняли, что это  и  было  истинным
началом происшедших после событий.
   Однако мне не  хотелось  бы,  чтобы  вы  посчитали,  будто  одно  это
породило зло, которое потом пало на наши головы. Ибо это не так. Были  и
другие  поступки,  и  другие  люди  совершали  ошибки,  лгали,   нарочно
причиняли боль и страдания. Короткую дорожку в ад  найти  нетрудно,  вам
помогут, но никто и ничто не может заставить человека ступить на  нее  -
кроме него самого.

Глава 2

БЕГЛЯНКА

   Пегги проснулась рано утром, сон об Элвине Миллере, приснившийся  ей,
переполнял ее сердце всевозможными желаниями, приятными и страшными.  Ей
хотелось бежать от этого юноши - и остаться, дождаться его; забыть,  что
когда-либо его знала, - и заботиться о нем всегда.
   Она лежала на своей постели, глядя сквозь полуприкрытые веки,  как  в
чердачную комнату, где она спала, прокрадываются первые  лучики  серого,
рассветного солнца. "Я что-то держу в  руках",  -  вдруг  заметила  она.
Острые углы предмета, который она крепко прижимала к себе, так впились в
ладони, что когда она разжала пальцы, то ощутила  острую,  резкую  боль,
будто от жала пчелы. Но то была не пчела. Это  была  шкатулка,  где  она
хранила родовую сорочку Элвина. "Хотя, может быть, - подумала  Пегги,  -
меня и вправду  ужалили,  ужалили  глубоко,  так  что  только  сейчас  я
почувствовала боль от укуса".
   Пегги хотела выбросить шкатулку, закопать в землю и забыть,  где  она
схоронена, напихать в нее камней, чтобы не всплыла, и швырнуть в реку.
   "Да нет, на самом деле я ничего подобного не хочу, - сказала она  про
себя. - Мне стыдно, что я подумала такое, мне очень стыдно. Но он  скоро
будет здесь, после долгих лет он возвращается в Хатрак, и он уже не  тот
мальчик, которого я видела на  уводящих  в  будущее  тропках,  но  и  не
мужчина, в которого скоро превратится. Нет, все-таки он еще мальчик, ему
всего одиннадцать. Он достаточно повидал жизнь, поэтому  внутри  отчасти
стал мужчиной, он пережил столько скорби и боли,  сколько  не  переживал
человек впятеро старше его. Однако он все еще одиннадцатилетний мальчик,
который вскоре войдет в этот город.
   И я не хочу встречаться с Элвином. Он наверняка  будет  искать  меня.
Ему известно, кто я такая, хотя в последний раз он видел меня, когда ему
исполнилось две недели от роду. Он знает, что  в  тот  темный  дождливый
день, когда он родился, я видела его  будущее,  поэтому  он  обязательно
придет и скажет:  "Пегги,  мне  известно,  что  ты  светлячок.  В  книге
Сказителя ты написала, что я стану Мастером.  Так  скажи  мне,  каким  я
должен стать".
   Пегги знала, что именно он скажет, как он это скажет - она видела это
сотни, тысячи раз. Она  научит  его,  и  он  станет  великим  человеком,
настоящим Мастером и...
   И в один прекрасный день, когда он  превратится  в  красивого  юношу,
которому только исполнился двадцать  один  год,  а  я  буду  незамужней,
острой на язычок девушкой двадцати шести лет, он воспылает ко мне  такой
благодарностью, он будет так мне обязан, что решит жениться  на  мне,  с
гордостью исполнив свой долг. Долгие годы я изнывала от  любви  к  нему,
меня терзали мечты о том,  что  он  будет  делать  и  как  мы  останемся
наедине, так что я отвечу согласием и стану его женой,  возложу  ему  на
плечи тяжкое бремя, он еще много раз пожалеет, что женился на  мне.  Всю
нашу совместную жизнь глаза его будут искать других женщин..."
   Если б, ох, если б все было не так, если б она наперед не знала,  как
все будет. Но  Пегги  была  настоящим  светлячком,  в  искусстве  видеть
будущее ей не было равных. В ней таилось  такое  могущество,  о  котором
сплетники Хатрака и не догадывались.
   Она села на кровати, но выбрасывать  шкатулку,  прятать,  ломать  или
закапывать в землю не стала. Она просто открыла ее крышку. Внутри  лежал
последний кусочек родовой сорочки Элвина, сухой и белый, словно бумажный
пепел в остывшем очаге. Одиннадцать лет назад, когда мама Пегги, опытная
повитуха,  вытянула  маленького  Элвина  из  колодезя  жизни,  а   Элвин
попытался вдохнуть влажный, промозглый воздух папиной гостиницы,  что  в
Хатраке, Пегги убрала с лица малыша тонкую окровавленную сорочку,  чтобы
он не задохнулся. Элвин, седьмой сын седьмого сына, тринадцатый  ребенок
в семье, - Пегги сразу увидела, какими будут  тропы  его  жизни.  Смерть
подкарауливала его повсюду, куда б он ни шел, куда б ни направлялся.  Он
еще и родиться не успел, а смерть твердо вознамерилась забрать его себе,
выстраивая на пути Элвина сотни и сотни преград.
   Тогда Пегги звали малышкой Пегги, ей было всего пять, но она уже  два
года исполняла обязанности светлячка, и за это время ни разу  не  видела
новорожденного, которого  бы  со  всех  сторон  окружала  смерть.  Пегги
обыскала все тропинки и нашла всего  одну,  пройдя  по  которой  мальчик
выживет и станет взрослым мужчиной.
   Он мог выжить только в том случае, если  она  сохранит  его  сорочку,
если будет наблюдать за ним из далекого Хатрака. Каждый раз, увидев, что
смерть тянет к нему свои когти, Пегги должна была использовать эту самую
сорочку.
   Нужно было всего  лишь  оторвать  от  нее  кусочек,  растереть  между
пальцами и прошептать, что должно случиться, представить, как все будет.
И все случится так, как она скажет. Не  она  ли  спасла  его,  когда  он
тонул? Не она ли уберегла от взбесившегося быка? Не она  ли  подхватила,
когда он  сорвался  с  крыши?  Однажды  ей  даже  пришлось  сразиться  с
кровельной балкой, падающей с пятидесяти футов  и  угрожающей  размазать
Элвина по полу недостроенной церкви. Пегги, не моргнув глазом, расщепила
ту балку, так что она грохнулась об пол по обе стороны от мальчика, даже
волоска на нем не задев. А  в  сотнях  других  случаев  она  вмешивалась
задолго до того,  как  должно  было  произойти  несчастье,  никто  и  не
догадывался, что жизнь Элвина охраняют. Каждый раз она спасала  его  при
помощи этой сорочки.
   Как это у нее получалось? Она и сама не знала. Только  понимала,  что
на самом деле прибегает к помощи той силы, которая таится внутри Элвина.
Она  пользовалась  даром,  который  был  заложен  в  нем  от   рождения.
Подрастая, он постепенно  учился  овладевать  своими  способностями.  Он
творил, придавал форму, соединял, разделял. В  конце  концов  в  прошлом
году, когда разразилась война между краснокожими и бледнолицыми, он  уже
сам спасал себе жизнь, так что Пегги больше  и  не  вмешивалась.  Против
чего она совсем не возражала. Поскольку  от  сорочки  остался  крохотный
кусочек.
   Она закрыла шкатулку. "Я не хочу встречаться с ним, - подумала Пегги.
Знать его не хочу".
   Но пальцы ее снова откинули крышку, поскольку ей ничего не оставалось
делать. Половину жизни, а то и больше, она отдала  этому  мальчику.  Она
касалась сорочки и искала огонек его сердца  в  далекой  северо-западной
Воббской стране, в городе Церкви Вигора. Она  смотрела,  как  он  живет,
следовала по тропкам в его будущее, чтобы проверить, не подстерегает  ли
Элвина  впереди  какая-нибудь  опасность.  И  уверившись,   что   он   в
безопасности, она заглядывала  еще  дальше  и  видела,  как  однажды  он
вернется в Хатрак, где когда-то родился, вернется, взглянет ей в глаза и
скажет:
   "Значит, это ты спасала меня столько раз. Ты первой  увидела,  что  я
Мастер, поняв это намного раньше, чем кто-либо другой". Затем у  нее  на
глазах он начнет постигать глубины своей великой силы, он поймет, что за
работа ждет  его  впереди,  увидит  хрустальный  город,  который  должен
построить; она видела, как зачнет от него детей, видела, как он коснется
младенцев, которых она будет нянчить на  руках;  видела,  кому  придется
умереть, а кто выживет; и в конце концов, она видела, как он...
   Слезы потекли по ее лицу. "Знать ничего не хочу, - повторила она. - Я
не желаю знать будущее. Остальные девушки мечтают о  любви,  о  радостях
брачной жизни, о детях, сильных и здоровых; но мои  сновидения  несут  в
себе смерть, боль и страх, потому что они правдивы. Я знаю  больше,  чем
какой-либо другой человек. И сохранять в душе надежду очень нелегко".
   Однако Пегги продолжала надеяться. Да-да, можете не сомневаться - она
по-прежнему цеплялась за остатки  отчаянной  надежды,  ибо,  что  бы  ни
ожидало ее в будущем, она видела некие яркие моменты, некие  дни,  часы,
мимолетные секунды настоящей, искренней радости. И  радость  эта  стоила
того, чтобы к ней идти, стоила того, чтобы  пережить  предшествующие  ей
страдания.
   Вся беда заключалась в том, что эти секунды  были  очень  редки,  они
терялись в многочисленных тропках будущего  Элвина,  и  Пегги  никак  не
могла отыскать дорожку, которая вела бы к ним. Те тропки, что она  могла
проследить, самые простые, самые вероятные в будущем  развитии  событий,
вели к тому, что Элвин женится на ней не по любви, а  из  благодарности,
будучи обязанным ей.  И  совместная  жизнь  их  будет  очень  печальной,
жалкой... Это напомнило Пегги библейскую историю Лии, которую  ненавидел
и презирал ее красавец муж Иаков, тогда как она  любила  своего  супруга
больше жизни, родила ему больше детей, чем все  остальные  жены,  и  без
колебаний умерла бы ради него, если б он попросил.
   "Как все-таки жесток Господь к женщинам,  -  подумала  Пегги.  -  Нам
приходится повсюду следовать за своими мужьями  и  детьми,  ведя  жизнь,
полную жертв, отчаяния и скорби. Неужели грех Евы был столь ужасен,  что
Господь на весь женский род наложил невообразимо страшное проклятие?
   "Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей;  в  болезни  будешь
рождать детей, - изрек Всемогущий  Всепрощающий  Господь.  -  И  к  мужу
твоему влечение твое, и он  будет  господствовать  над  тобою"  <Библия,
Бытие, глава 3, 16>.
   Вот что жгло ее изнутри - страсть к  будущему  мужу.  Хотя  ему  было
одиннадцать л