ротянутой руке. Но в воскресное
утро веши убегали из его рук.  Он  шел  за  рубашкой  и  возвращался  со
штанами. Он тянулся за чулком, а получал раз за разом ботинок. Как будто
веши тоже не хотели быть одетыми на него не менее, чем сам он  не  желал
видеть их на себе.
   Так что Ал был ничуть не виновен в том,  что  когда  Мама  распахнула
дверь его комнаты, он не успел еще надеть даже штанов.  "Ты  опоздал  на
завтрак! Ты все еще  полуголый!  И  если  ты  считаешь,  что  я  позволю
допустить, чтобы из-за тебя вся семья опоздала в церковь, то тебе..."
   "Лучше поразмыслить над этим еще", сказал Алвин. Он не  был  виноват,
что она всегда говорила одно и то же. Но Мама просто вышла из себя,  как
будто он сказал, что ему это одно и то же надоело слышать  в  девяностый
раз за последний год.  О,  она  уже  была  вполне  готова  устроить  ему
порядочную порку или попросить сделать это Папу, что было гораздо  хуже,
когда на помощь к  нему  неожиданно  пришел  Сказитель.  "Добрая  Фэйт",
сказал он. "Если вы хотели бы выйти пораньше, то я буду рад  помочь  ему
добраться до церкви".
   Когда Сказитель заговорил,  Мама  повернулась  к  нему  и  попыталась
скрыть свой гнев. Алвин тотчас же принялся за знак  умиротворения  своей
правой рукой, которую Мама не могла видеть -  потому  что  если  бы  она
увидела, что он пытается применить против нее заклятие,  то  сломала  бы
эту руку, в этом уж  Алвин  не  сомневался.  Лучше  всего  умиротворение
срабатывало при прикосновении, но поскольку она изо  всех  сил  пыталась
выглядеть  спокойной  перед  лицом  Сказителя,  то  на  этот   раз   оно
подействовало и на  расстоянии.  "Мне  бы  не  хотелось  доставлять  вам
столько забот". "Не беспокойтесь, добрая Фэйт", сказал Сказитель.  "Я  и
так слишком малым могу отплатить вам за вашу доброту".
   "Слишком малым!", раздражение почти покинуло Мамин  голос.  "Мой  муж
говорит, что вы выполняете работу двух взрослых работников. И  когда  вы
рассказываете младшим свои истории, в этом доме больше  мира  и  тишины,
чем когда бы то ни было  после...  -  чем  обычно".  Она  повернулась  к
Алвину, но теперь ее гнев был более показным, чем настоящим. "Я надеюсь,
ты будешь слушаться Сказителя и появишься в церкви без опоздания?". "Да,
Мама", сказал Алвин-младший. "Так быстро, как только смогу". "Ну что  ж,
хорошо. Большое вам спасибо, Сказитель. Если вам удастся заставить этого
парня быть  послушным,  это  будет  достижение,  которого  не  смог  еще
добиться никто с тех пор, как он начал говорить".  "Он  самый  настоящий
негодяй", сказала Мэри, стоя в дверях прихожей. "Закрой свой рот, Мэри",
сказала Мама. "или я натяну твою нижнюю губу на нос  и  прибью  ее  там,
чтобы он оставался закрытым". Алвин вздохнул с облегчением.  Когда  Мама
принималась за  невыполнимые  угрозы,  это  означало,  что  она  уже  не
сердится. Мэри задрала нос и выбежала из прихожей, но  Алвина  это  мало
волновало. Он просто улыбнулся Сказителю, получив от него в ответ  такую
же улыбку.
   "Что, трудновато тебе дается  одеться  для  церкви,  парень?"  "Я  бы
предпочел надеть овечью шкуру и пройтись по берлоге голодных  медведей",
сказал Алвин-младший.
   "Обычно  люди  лучше  переносят  посещение  церкви,  чем   стычку   с
медведями".
   "Может и лучше, но, по-моему, ненамного".
   Вскоре он закончил одеваться. И договорился со Сказителем о том,  что
они пойдут коротким путем через холм вместо того, чтобы обходить его  по
дороге. На улице было холодно, дожди уже давно не шли, а  снега  еще  не
было, поэтому земля была сухой и чистой, и значит Мама скорее всего ни о
чем не догадается. А  это  было  единственное,  что  волновало  его.  "Я
заметил",  сказал  Сказитель,  когда  они  карабкались  по   засыпанному
листьями склону холма. "что твой  отец  не  пошел  с  матерью,  Калли  и
девочками".
   "Папа не ходит  в  эту  церковь",  сказал  Алвин.  "Он  говорит,  что
преподобный Троуэр - болван. Конечно, когда Мама этого не слышит".  "Еще
бы", сказал Сказитель.
   Они стояли  на  вершине  холма  и  смотрели  на  церковь  стоящую  за
пустынными лугами. Церковь закрывала собой вид на Вигор-таун. Мороз лишь
едва тронул бурую осеннюю траву и церковь казалась самой белой  из  всех
существующих в мире вашей белого цвета и сверкала  на  солнце  так,  что
сама казалась вторым солнцем. Даже  отсюда  Алвину  было  видно,  как  к
церкви съезжалось множество фургонов и лошади привязывались  к  изгороди
на лугу. Если они сейчас поспешат, то окажутся на месте еще до того, как
Троуэр начнет петь первый псалом.
   Но Сказитель не спешил спускаться вниз. Он уселся на бревно  и  начал
читать стих.  Алвин  внимательно  слушал,  потому  что  в  своих  стихах
Сказитель часто говорил важные веши.
   Я однажды пришел в Сад Любви Я глядел и не верил глазам:
   На лугу, где играл столько раз, Посредине поставили Храм.
   Были двери его на замке Прочитал я над ними: "Не смей!"
   И тогда заглянул в Сад Любви Посмотреть на цветы юных дней.
   Но увидел могилы кругом И надгробия  вместо  цветов  И  священники  с
пеньем моим наслажденьям Из вервий терновых крепили оковы О, у Сказителя
был настоящий дар, потому что во время его  чтения  весь  мир  изменился
перед  глазами  Алвина.  Буйство  десятков  тысяч  оттенков  желтого   и
зеленого, в которые были окрашены луга и леса, напомнило ему о весне,  и
белизна церкви перестала казаться сияющей, а стала тусклой,  известковой
белизной старых костей. "Моим наслажденьям из  вервий  терновых  крепили
оковы", повторил Алвин. "Похоже, в религии ты находишь не так  уж  много
проку".
   "Да я просто дышу религией с каждым моим вздохом", сказал  Сказитель.
"Я жажду видений и повсюду ищу следы Руки Господней. Но в нашем  мире  я
чаше вижу следы иного. Следы блестящей слизи, которая при  прикосновении
обжигает. Бог редко вмешивается в наши дела сегодня,  Алвин-младший,  но
Сатана не гнушается грязью дел человеческих".
   "Троуэр  говорит,  что  его  церковь  -  это  дом  Бога".   Сказитель
безучастно сидел, не говоря ничего. В конце концов Алвин  прямо  спросил
его: "Ты видел следы дьявола в  церкви?".  За  все  проведенное  с  ними
Сказителем время Алвин мог убедиться, что он никогда не лгал.  Но  когда
Сказитель не хотел давать правдивого ответа, он читал стих. Так  было  и
на этот раз.
   О Роза, ты чахнешь! Окутанный тьмой Червь, реющий в бездне, Где  буря
и вой, Пунцовое лоно Твое разоряет И черной любовью, Незримый, терзает.
   Алвин был недоволен таким уклончивым  ответом.  "Если  бы  я  захотел
услышать что-нибудь непонятное, то почитал бы Исаию". "Для моих ушей это
настоящая музыка, парень, услышать, что меня сравнивают с величайшим  из
пророков".
   "Не такой уж он пророк, если никто не понимает, что он понаписал".
   "Быть может он хотел, чтобы все мы стали пророками".  "Немного  проку
от этих пророков", сказал Алвин. "Насколько я знаю, все они помирали так
же как и любой из обычных людей". Он слышал, как отец однажды говорил об
этом.
   "Все рано или поздно умирают", сказал  Сказитель.  "Но  некоторые  из
умерших продолжают жить в своих словах".
   "Слова никогда не остаются неизменными", сказал Алвин. "Если я сделаю
какую-нибудь вещь, то эта вещь у меня останется. Вот  например,  если  я
сделаю  корзину.  Тогда  корзина  есть.  Когда  она   изнашивается,   то
становится старой корзиной. Но когда я произношу слова, они  могут  быть
кем-нибудь перевраны. Тот же Троуэр может взять слова, которые говорю я,
и заставить их значить совершенно противоположное".
   "Подумай об этом слегка по другому, Алвин. Когда ты делаешь  корзину,
она никогда не станет чем-то большим, чем корзина. Но когда ты  говоришь
слова, они могут повторяться снова  и  снова  и  волновать  человеческие
сердца за многие тысячи миль от того места где  ты  произнес  их.  Слова
могут распространяться, а веши - не более  чем  веши".  Алвин  попытался
представить себе все это, и пока Сказитель  говорил,  у  него  в  голове
возникла удивительная картина. Невидимые как воздух слова  вылетали  изо
рта Сказителя и расползались от человека к человеку. Они становились раз
от раза все больше, но оставались по-прежнему невидимыми. Затем внезапно
видение переменилось. Он увидел, как похожие на  дрожащий  воздух  слова
выпархивают изо рта священника, проникают во все,  что  их  окружает,  и
внезапно становятся его кошмаром, страшным сном, приходящим к нему ночью
и днем и вбивающим его сердце в позвоночник до тех пор, пока он  сам  не
начинает желать смерти. Весь мир заполнялся  невидимым  дрожащим  ничто,
всюду проникающим и все разрушающим. Алвин мог видеть, как оно, огромное
как шар, катится к нему, все увеличиваясь и увеличиваясь в размерах.  Из
своих прежних кошмаров он знал, что даже если он сожмет кулаки, оно  все
равно истончившись просочится сквозь его пальцы, и даже если он  закроет
рот и глаза, оно будет давить на его лицо и сочиться в нос  и  уши  и...
Сказитель тряс его. Тряс сильно. Алвин  открыл  глаза.  Дрожащий  воздух
ускользнул  за  пределы  видимого.  Алвин  всегда  чувствовал,  что  оно
находится там, едва-едва  скрывшись  за  пределами  зрения,  чуткое  как
ласка, готовое ускользнуть, стоит ему повернуть голову.
   "Что с тобой случилось, парень?", спрашивал Сказитель.
   "Ничего", сказал Алвин.
   "Не говори ерунды", сказал Сказитель. "Я видел,  как  внезапно  страх
охватил тебя, будто тебе явилось какое-то кошмарное видение". "Это  было
не видение", сказал Алвин. "Однажды у меня было видение и  я  знаю,  что
это такое".
   "Да?", спросил Сказитель. "И что же это было  за  видение?"  "Сияющий
Человек", сказал Алвин. "Я никому о нем не рассказывал и мне не хотелось
бы говорить об этом сейчас".
   Сказитель не настаивал. "Ну хорошо, если то, что ты видел сейчас,  не
видение, тогда что это такое?".
   "Да ничего". Это был правдивый ответ и в то же время он знал, что это
не ответ вовсе. Но ему не  хотелось  отвечать.  Обычно,  что  бы  он  не
говорил людям, они только смеялись над ним, говоря, что  он  еще  совсем
ребенок и тревожится из-за пустяков.
   Но  Сказитель  не  позволил  ему  уклониться  от  вопроса.  "Я  искал
настоящее видение всю свою жизнь, Ал-младший, а ты  видел  одно  из  них
прямо здесь и сейчас, при ярком свете, своими широко раскрытыми  глазами
ты видел что-то настолько страшное, что от страха почти перестал дышать,
неужели же ты не расскажешь мне теперь об этом?"
   "Я же сказал! Просто ничего!". Затем, тише: "Это было ничто, но я мог
его видеть. Там, где оно проходило, воздух дрожал". "Это было ничто,  но
ты его видел?"
   "Оно проникало повсюду. Проникало в мельчайшие трещины и  раскалывало
все на части. Оно тряслось и дробило все до тех пор, пока не  оставалась
одна пыль, потом сотрясало и пыль, а я старался уберечься  от  него,  но
оно становилось все больше и больше и катилось через весь мир,  пока  не
заполнило собой все небо и всю землю". Алвин больше не мог сдерживаться.
Он трясся от озноба, хотя на нем и было одето  столько  одежек,  что  он
выглядел толстым, как медведь.
   "Ты часто видел это раньше?"
   "С тех пор, как я себя помню. Время от времени оно приходит ко мне.
   Обычно я просто  начинаю  думать  о  других  вещах,  и  оно  остается
позади".
   "Где?"
   "Сзади. В невидимом". Измученный происшедшим, Алвин встал на  колени,
потом присел. Он сел на влажную траву прямо в своих  воскресных  штанах,
но  вряд  ли  это  заметил.  "Когда  ты  говорил   о   словах,   которые
распространяются все дальше и дальше, я увидел это опять".
   "Сон, который приходит к тебе снова и снова,  пытается  рассказать  о
чем-то важном".
   Старик был так явно заинтересован рассказом, что Алвин засомневался в
том, что он представляет себе, насколько это страшно. "Непохоже на  одну
из твоих историй, Сказитель?"
   "Это  станет  историей",  сказал  Сказитель.  "Когда  я  ее   пойму".
Сказитель сел около него и долгое время размышлял в тишине.  Алвин  тоже
сидел молча, вертя в пальцах  пучки  травы.  Скоро  он  стал  испытывать
нетерпение. "Может, ты и не можешь этого понять", сказал он. "Может, это
просто безумие.  Наверно,  на  меня  наслали  заклятие  помешательства".
"Сейчас", сказал Сказитель, не обращая  никакого  внимания  на  то,  что
Алвин что-то говорит. "я думал о смысле всего этого. Дай мне  рассказать
и посмотрим, убедительно ли это выглядит".
   Алвину не понравилось, что на его слова не обращают  внимания.  "Или,
может, на тебя навели заклятие помешательства, Сказитель, об этом ты  не
задумывался?".
   Сказитель укрепил сомнения Алвина. "Весь мир  -  лишь  только  сон  в
сознании Господа, и лишь пока он  спит  и  верит  в  него,  мы  остаемся
реальными. А что будет, если Господь станет потихоньку просыпаться и его
сон разрушаться, вселенная исчезать и в конце концов он  сядет,  протрет
глаза и скажет: "Ну и ну, что за сон, хотелось бы мне его вспомнить",  и
в этот самый момент мы все  и  исчезнем".  Он  пристально  посмотрел  на
Алвина. "Что  тогда?"  "Если  ты  веришь  в  это,  Сказитель,  тогда  ты
действительно болтливый глупец, как говорит Армор-оф-Год".
   "Да, он говорит так?".  Сказитель  внезапно  резко  выбросил  руку  и
схватил Алвина за запястье. Алвин был так изумлен, что от  неожиданности
выронил то, что было у него в руках. "Нет! Подбери это! Смотри,  что  ты
сделал!" "Да я  просто  вертел  это  в  руках  ради  забавы!"  Сказитель
наклонился и поднял то, что уронил Алвин. Эта была маленькая корзиночка,
не более дюйма в ширину, сделанная из осенних трав. "Ты сделал ее только
что".
   "Думаю, да", сказал Алвин.
   "Почему же ты сделал это?"
   "Ну, просто сделал".
   "Ты даже не задумывался об этом?"
   "Слушай, эта корзиночка не такая уж важная штука. Я обычно  делал  их
для Калли. Когда мы были маленькими, он называл их жучиными  корзинками.
Они всегда очень быстро разваливаются".
   "Ты видел видение о ничто, а потом сделал что-то. "
   Алвин посмотрел на корзинку. "Думаю, да".
   "Ты всегда поступаешь так?"
   Алвин вспомнил другие случаи, когда он видел этот дрожащий воздух. "Я
всегда делаю веши", сказал он. "Ничего особенного это не значит". "Но ты
не можешь опять почувствовать, что  все  в  порядке,  пока  не  сделаешь
что-нибудь. Когда ты видишь видение о ничто, то не  можешь  успокоиться,
пока не создашь что-то".
   "Может, я просто пытаюсь  избавиться  от  видения,  заняв  себя  хоть
какой-нибудь работой".
   "Не просто какой-то работой, а, парень? Почему бы  тебе,  скажем,  не
наколоть дров? Или собрать яйца в  курятнике,  принести  воды,  нарубить
хворосту - все это в нашем случае тебе не годится?" Теперь  Алвин  начал
понимать, о чем говорит Сказитель. И, хорошенько припомнив, как все  это
обычно происходит, он  решил,  что  Сказитель  прав.  После  кошмара  он
просыпался и не мог успокоиться до тех пор, пока что-нибудь не  сплетал,
или не складывал сено в стог, или не мастерил  для  одной  из  племянниц
куклу из кукурузной шелухи. То же случалось и если видение  приходило  к
нему днем - чем бы он ни занимался, у него все падало из рук до тех пор,
пока он не изготовлял что-нибудь такое, чего до  этого  не  существовало
бы, даже если это была просто кучка камней или часть каменной стены.
   "Правильно? Ведь ты каждый раз это делаешь?"
   "Почти".
   "Тогда я могу назвать тебе твое ничто. Это Разрушитель".
   "Никогда не слыхал о таком".
   "Я  тоже.  До  сих  пор.  Потому  что  ему  хотелось  бы   оставаться
неизвестным. Это враг всего существующего. Все, к чему  он  стремится  -
это разрушить мир на куски, разрушить эти куски опять на куски и так  до
тех пор, пока вообще ничего не останется".
   "Но если разрушить что-то на куски, а эти куски опять  на  куски,  то
такого, что вообще ничего не останется,  быть  не  может.  Будет  просто
очень много маленьких кусочков".
   "Помолчи и послушай, что я тебе расскажу",  сказал  Сказитель.  Алвин
часто  слышал  это  от  него.  С  Алом  Сказитель  говорил  чаше  чем  с
остальными, включая племянников.
   "Я имею в виду не добро и зло", сказал Сказитель. "Даже сам дьявол не
желает уничтожить все сущее, потому что тогда он сам  тоже  оказался  бы
уничтоженным.  Даже  самые  злые  создания  не  стремятся  ко  всеобщему
разрушению - они хотят лишь эксплуатировать его в  своих  целях".  Алвин
никогда  не  слышал  слово  "эксплуатировать"  прежде,  но  звучало  оно
довольно мерзко.
   "Поэтому в великой войне Разрушителя со всем остальным  миром  Бог  и
дьявол должны быть заодно. Но дьявол не знает этого, поэтому  иногда  он
служит Разрушителю".
   "Ты имеешь в виду, что дьявол работает против самого себя?" "Я говорю
не о дьяволе", сказал Сказитель. Когда он приступал  к  своей  очередной
истории, его так же невозможно было сбить с пути,  как  заставить  дождь
перестать литься. "В великой войне против этого  Разрушителя  из  твоего
кошмара все мужчины и женщины мира должны быть заодно. Но  великий  враг
остается невидимым, так что никто  не  догадывается,  что,  может  быть,
неосознанно служит ему. Например, они не понимают, что война  -  союзник
Разрушителя, потому что  она  уничтожает  все,  чего  касается.  Они  не
понимают, что огонь, убийство, преступления, алчность и похоть ломают те
хрупкие оковы, которые позволяют людям создавать нации, города и  семьи,
верить своим друзьям и хранить от распада свои души".
   "Ты, наверное, самый настоящий пророк", сказал Алвин-младший. "Потому
что из того, что ты сказал, я не понял ни слова". "Пророк",  пробормотал
Сказитель. "Ну да. Только вот видели все  это  не  мои,  а  твои  глаза.
Теперь я знаю, в чем была беда Аарона; он мог говорить слова истины,  но
не был способен сам иметь видения". "Из моих кошмаров  ты  раздул  целую
историю.
   Сказитель не ответил ни слова, сидя  опершись  локтями  о  колени  на
земле и уныло положив подбородок на ладони. Алвин  попытался  понять,  о
чем он говорит. Он был уверен, что то, что он видел в своих кошмарах, не
было  материальным,  поэтому  говорить  о  Разрушителе  как  о  каком-то
существе было явным поэтическим преувеличением.  И  все  же,  это  могло
оказаться правдой, может статься,  этот  Разрушитель  действительно  был
настоящим, а не чем-то, что просто померещилось Алвину, просто Алвин был
единственным способным  его  видеть.  Возможно,  весь  мир  находился  в
величайшей опасности, и долгом Алвина было побороть Разрушителя, изгнать
его и держать его в страхе. Конечно, когда этот сон приходил  к  Алвину,
он был ему так отвратителен, что  единственным  желанием  мальчика  было
избавиться от кошмара как можно скорее. Но он понятия не имел,  как  это
сделать.
   "Допустим, я тебе верю", сказал Алвин.  "Допустим,  такая  штука  как
Разрушитель действительно существует. Но я ведь ничего не  могу  с  этим
поделать".
   Слабая улыбка мелькнула на лице Сказителя. Он наклонился  в  сторону,
чтобы освободить руку, медленно протянул ее к земле и  поднял  маленькую
жучиную корзинку, лежавшую в траве.
   "Разве это похоже на ничего?"
   "Это же просто пучок травы".
   "Это было пучком травы", сказал Сказитель. "И если  ты  сломаешь  ее,
она опять станет пучком травы. Но теперь, сейчас, это  что-то  большее".
"Маленькая жучиная корзинка, вот и все".
   "Что-то, что создал ты".
   "Ну да, конечно, трава не растет в форме таких корзинок".
   "И когда ты сделал ее, то отразил нападение Разрушителя".
   "Немного же для этого потребовалось".
   "Да", сказал Сказитель. "Всего лишь сделав одну жучиную корзинку. Так
ты победил его".
   Теперь все то, о чем рассказывал Сказитель,  стало  складываться  для
Алвина в одну картину. Алвин знал все те веши, которые считаются в  этом
мире противоположностями: добро и зло, свет и тьма, свобода  и  рабство,
любовь и ненависть. Но различие  между  созиданием  и  разрушением  было
гораздо глубже. Таким глубоким, что почти никто и не  замечал,  что  эта
противоположность была важнейшей