не отразилось на лице дамы, оно по-прежнему  хранило
участливое, дружелюбное выражение.  Модести  повернулась  к  служанке  и
что-то  быстро  произнесла  по-немецки.  Служанка  сделала  реверанс   и
удалилась.
   - Тебя послал твой отец? - спросила дама. Но на самом  деле  за  этим
вопросом скрывался несколько иной смысл: "Поведал ли тебе твой отец, что
я значила для него, а он - для меня?"
   - Нет, - покачала головой Пегги. - Я пришла сюда по собственной воле.
   Он бы умер на месте, узнай, что мне известно  ваше  имя.  Видите  ли,
миссис Модести, я светлячок. И он ничего не может утаить  от  меня.  Как
любой другой человек.
   Пегги немало удивило, как Модести восприняла  это  сообщение.  Другие
люди вспомнили бы о своих самых сокровенных тайнах,  про  себя  надеясь,
что она ничего не узнает. Но стоящая перед  ней  дама  подумала  о  том,
какую ужасную ношу приходится нести Пегги.
   - И давно ты светлячок? - мягко поинтересовалась она. - Надеюсь, не с
малых лет. Господь милосерден и не  позволит  маленькому  ребенку  нести
подобные знания.
   - Боюсь, Господь не слишком-то заботился о моих  чувствах,  -  пожала
плечами Пегги.
   Леди протянула руку и коснулась щеки Пегги.  Пегги  знала,  что  леди
заметила дорожную пыль, осевшую на лице и одежде  девушки  после  долгой
дороги из Хатрака. Но в основном мысли леди занимала вовсе не чистота  и
не запачканное платье. "Светлячок, - думала она. - Так вот почему у этой
юной  девушки  столь  холодное,  отстраненное   лицо.   Тайны,   которые
приходится ей хранить, ожесточили ее".
   - Почему ж ты пришла ко мне? - спросила Модести. - Вряд ли ты  хочешь
причинить боль мне или своему отцу за то, что было между нами когда-то.
   - О нет, мэм,  -  быстро  ответила  Пегги.  Раньше  она  не  обращала
внимания на свой голос, но по сравнению с этой  леди  она  каркала,  как
ворона. Будучи светлячком, я смогла увидеть ваш секрет, но вместе с  тем
я поняла, что в нем,  кроме  греха,  скрывается  немало  добра.  Что  же
касается  греха,  то  папа  до  сих  пор  помнит  о  своем  прегрешении,
расплачиваясь вдвойне, втройне за каждый год жизни.
   На глаза Модести навернулись слезы.
   - А я-то надеялась... - прошептала она.  -  Я  надеялась,  что  время
сгладит стыд того поступка и сейчас он  вспоминает  о  нашей  встрече  с
радостью. Словно об одном из старинных английских гобеленов, чьи  краски
поблекли, но рисунок несет в себе отражение истинной красоты.
   Пегги могла бы сказать, что он испытывает нечто большее, чем радость,
при воспоминании о ней,  что  он  испытывает  к  ней  столь  же  сильные
чувства, словно их встреча случилась вчера. Но  эта  тайна  принадлежала
отцу, и Пегги не могла говорить о ней.
   Модести промокнула глаза платочком,  смахивая  дрожащие  на  ресницах
слезы.
   - За все эти годы я ни разу не обмолвилась  о  нас  ни  единой  живой
душе.
   Я изливала сердце только Господу, и он простил меня; однако, когда  я
говорю об этом с человеком, чье лицо вижу наяву, а не  в  грезах,  былые
чувства воскресают вновь. Скажи же мне, дитя, если ты не карающий ангел,
так, может, ты принесла прощение?
   Миссис Модести выражалась настолько  прекрасно,  что  Пегги  невольно
припомнила язык книг, которые когда-то читала, и попыталась прибегнуть к
его помощи.
   - Я прибыла как проситель, -  сказала  она.  -  Я  пришла  к  вам  за
помощью.
   Мне нужно изменить свою жизнь, и я  подумала,  что  вы,  та,  которая
некогда любила моего отца, - может, вы проявите доброту к его дочери.
   - Если ты действительно светлячок, как уверяешь, то должна знать  мой
ответ, - улыбнулась дама. - Какой помощи ты ищешь? Мой муж после  смерти
оставил мне достаточно денег, но почему-то мне кажется,  что  ты  в  них
нисколько не нуждаешься.
   - Да, мэм, - подтвердила Пегги. Но что на самом деле  ей  нужно?  Как
объяснить, зачем она пришла сюда? -  Мне  не  нравилась  жизнь,  которая
ожидала меня в Хатраке. И я...
   - И ты сбежала?
   - Нечто вроде, но не совсем.
   - Ты хочешь стать другой, не такой, как была, - сказала дама.
   - Да, миссис Модести.
   - Так кем же ты хочешь стать?
   Пегги никогда не задумывалась над словами, которые могли  бы  описать
ее мечты, но сейчас, после того как Пегги встретилась с миссис  Модести,
у нее не возникло трудностей в выражении своих желаний.
   - Я хочу стать вами, мэм.
   Леди улыбнулась и коснулась своего лица, провела пальцами по волосам.
   - О, дитя мое, в жизни есть куда более высшие цели, нежели эта. Самое
лучше, что имеется во мне, подарил твой отец. Его любовь  научила  меня,
что, наверное... да нет, какое там "наверное", что я достойна  любви.  С
тех пор я научилась многому, узнала, что такое женщина и  как  ею  быть.
Видимо, это и есть симметрия любви,  ведь  сейчас  я  верну  его  дочери
частичку мудрости, которой он когда-то поделился со мной.  -  Она  нежно
рассмеялась.
   - Даже и не думала никогда, что у меня будет ученица.
   - Скорее последовательница, миссис Модести.
   - Нет, не ученица, не  последовательница.  Надеюсь,  ты  погостишь  у
меня?
   Позволишь ли ты мне стать твоей подругой?
   И хотя Пегги  сейчас  не  видела  тропок  своей  будущей  жизни,  она
ощутила, как они открываются внутри ее, как будущее, на которое она  так
надеялась и которое ждало ее в этом доме, расстилается перед ней.
   - О мэм! - прошептала она. - С радостью.

Глава 5

ЛОЗОХОД

   Хэнк  Лозоход  за  годы  странствий   повидал   немало   учеников   и
подмастерьев, но ни разу не видел столь живого, необычного паренька, как
этот.
   Миротворец Смит только склонился над левым передним копытом  старушки
Озорницы, прилаживая гвоздь, как мальчишка подал голос.
   - Этот гвоздь не пойдет, - заговорил подмастерье кузнеца. - И вгонять
его надо чуть левее.
   Ага, из своего опыта Хэнк знал, что кузнец сейчас вдарит мальчишке по
уху и отошлет заливающегося слезами пацана в дом. Но ничего подобного не
случилось. Миротворец Смит кивнул и поднял голову на паренька.
   - Ну что, Элвин, может, сам ее подкуешь? - спросил мастер.  -  Кобыла
большая, но вижу, ты кое-чему научился за последнее время.
   - Подкую, - пожал плечами мальчишка.
   - Эй, эй, коней попридержите, - встрял Хэнк Лозоход. -  Озорница  моя
единственная лошадь, и  мне  вовсе  не  улыбается  покупать  себе  новую
тягловую силу. Пускай твой подмастерье учится ставить подковы на  других
животных, а мою старушку оставьте в покое. -  Не  сумев  сдержать  язык,
Хэнк так и продолжал болтать, дурак, он и есть дурак:
   - И вообще, кто здесь мастер, а кто - подмастерье? -  поинтересовался
он.
   Вот этого говорить не следовало. Хэнк  понял  свой  промах  в  ту  же
секунду, как слова слетели с его губ. Такие вопросы задавать ни  в  коем
случае нельзя - тем более в присутствии ученика. Уши  Миротворца  Смита,
разумеется, сразу налились кровью, и  кузнец  выпрямился  во  все  шесть
футов роста, сложив на груди похожие на ляжки быка руки и  сжав  кулаки,
которые спокойно могли раздавить башку медведю.
   - Мастер здесь я, -  процедил  он,  -  и  когда  я  говорю,  что  мой
подмастерье может исполнить работу, стало быть, так оно и есть,  а  если
ты что-то имеешь против, то можешь забирать свою кобылу и  тащить  ее  к
другому кузнецу.
   - Да ладно, коней попридержи, - только и смог выдавить Хэнк Лозоход.
   - Я и держу. Держу, между прочим, твою лошадь,  -  указал  Миротворец
Смит. - По крайней мере, ее ногу. Между прочим, вес все равно немалый, а
тут ты еще начинаешь расспрашивать, кто мастер в моей кузнице.
   Любой человек, у которого мозги не совсем вытекли,  скажет  вам,  что
злить кузнеца, который должен  подковать  твою  лошадь,  все  равно  что
стучать палкой по улью, перед тем  как  залезть  туда  за  медом.  Хэнку
Лозоходу оставалось надеяться, что Миротворца будет легче успокоить, чем
тех самых пчел.
   - Ну конечно, конечно, - поспешно согласился Хэнк. - Я  ж  ничего  не
хотел сказать, просто удивился, что твой ученик так скор на язык.
   - Это потому, что у него дар, - огрызнулся Миротворец  Смит.  -  Этот
мальчишка, Элвин, он видит, что творится внутри лошадиного копыта - куда
надо забить гвоздь, чтоб держался, где можно поранить лошади ногу и  так
далее. Подковывать лошадей - это его дар. И если он говорит, что  гвоздь
не годится, я знаю, что этот гвоздь вгонять в копыто не  следует,  иначе
лошадь либо озвереет от боли, либо начнет хромать.
   Хэнк Лозоход извиняюще ухмыльнулся. Денек стоял жаркий, поэтому свары
вспыхивали быстро.
   - Я уважаю дар, кроющийся в человеке, - кивнул он. - И точно "так  же
ожидаю от других людей, чтобы они уважали мой дар.
   - В таком случае я достаточно возился  с  твоей  лошадью,  -  буркнул
кузнец. - Давай, Элвин, подкуй ее.
   Если б парнишка фыркнул, ухмыльнулся или бросил победный взгляд, Хэнк
точно взбеленился бы. Но подмастерье Элвин молча  сунул  в  рот  гвозди,
наклонился  и  поднял  левое  переднее  копыто.  Озорница  не  замедлила
навалиться на него, но паренек был высок и легко выдержал ее вес -  хотя
на его лице не было и следа пробивающейся бороды, он  являлся  настоящим
близнецом своего мастера, когда речь  заходила  о  перекатывающихся  под
кожей мускулах. Не прошло минуты,  как  подкова  была  ловко  прибита  к
копыту.
   Озорница  даже  не  вздрогнула,  не  говоря   уже   о   ее   привычке
пританцовывать на  месте,  пока  ей  ставят  новые  подковы.  И  сейчас,
призадумавшись над этим, Хэнк вспомнил,  что  к  этому  копыту  Озорница
всегда относилась с особым трепетом, как будто  что-то  ей  там  мешало.
Однако Хэнк  так  свыкся  с  привычками  своей  лошади,  что  прежде  не
задумывался ни о чем подобном.
   Подмастерье  отступил  от  Озорницы  на  шаг-другой,  причем  он   не
кривлялся  и  не  ерничал.  Он  даже  не  усмехнулся,  и  все-таки  Хэнк
чувствовал какой-то необоснованный гнев на мальчишку.
   - Сколько ему? - поинтересовался Хэнк.
   - Четырнадцать, - ответил Миротворец Смит. - Он  поступил  ко  мне  в
ученики, когда ему было одиннадцать.
   - Немножко поздновато для подмастерья, а? - спросил Хэнк.
   - Да,  он  опоздал  на  год  -  из-за  той  войны  с  краснокожими  и
французами.
   Он ведь с Воббской реки...
   - Да, туго им тогда пришлось, - кивнул  Хэнк.  -  Мне-то  повезло,  я
сидел в Ирракве. Копал ямы под ветряные мельницы вдоль железной  дороги,
которую они тогда  строили.  Четырнадцать,  говоришь?  Высокий  паренек,
наверное, наврал он тебе насчет возраста...
   Если парню и не понравилось, что его за  глаза  обозвали  вруном,  он
этого ничем не показал. Однако его безразличие еще больше взбесило Хэнка
Лозохода. Мальчишка был словно заноза в  заднице  -  любая  его  реакция
только злила Хэнка.
   - Да нет, - фыркнул кузнец. - Уж мы-то его возраст знаем. Он  родился
в Хатраке четырнадцать лет назад, когда его семья ехала  на  запад.  Вон
там, на холме, похоронен его старший брат. Хотя мальчуган выглядит не по
годам рослым, что скажешь?
   Точно так же  они  могли  обсуждать  лошадь.  Но  подмастерье  Элвин,
казалось, ничуть не возражал. Он молча стоял на месте и  смотрел  сквозь
мужчин, будто они были сделаны из стекла.
   - Так, значит,  у  тебя  еще  четыре  года  из  тех,  что  он  должен
отработать по контракту? - уточнил Хэнк.
   - Немножко больше. Он должен работать на меня почти  до  девятнадцати
лет.
   - Ну, если он так хорош, как ты  говоришь,  думаю,  он  выкупит  себя
пораньше и отправится искать работу по стране. - Хэнк  кинул  взгляд  на
мальчика, но тот, такое  впечатление,  остался  полностью  равнодушен  к
высказанной Лозоходом мысли.
   - Вряд ли, - пожал плечами Миротворец Смит. - Он неплохо  разбирается
в лошадях, но работать с горном у него  кишка  тонка.  Подковать  лошадь
может любой кузнец, но только настоящий мастер сумеет сделать плуг  или,
скажем, обод для колеса, и в этом дар ставить подковы не поможет.  Чтобы
доказать, что я достоин стать кузнецом, в  конце  своего  ученичества  я
выковал якорь!
   А ведь в то время я жил в Неттикуте, а там ковать якоря не  больно-то
умели...
   Озорница фыркнула и переступила с ноги на ногу, однако  не  так,  как
обычно танцуют кони, когда новые подковы беспокоят их.  Что  ни  говори,
работа была сделана на славу. Но даже  это  подхлестнуло  гнев,  который
Хэнк испытывал к мальчишке. Он понятия  не  имел,  с  чего  так  злится.
Паренек поставил  Озорнице  хорошую  подкову  -  причем  подковал  ногу,
которая могла охрометь, попади лошадь в руки другому кузнецу.  Мальчишка
хорошо показал себя. Так почему ж в Хэнке бурлит такая  ярость,  которая
только растет, что бы ни сказал и ни сделал паренек?
   Хэнк передернул плечами, отгоняя неприятные мысли.
   - Что ж, работа исполнена справно, - кивнул он. - Теперь моя  очередь
платить.
   - Мы оба знаем, что вырыть добрый колодец стоит больше, чем подковать
лошадь, - возразил кузнец. - Так что, если  тебе  еще  что  потребуется,
знай, я в долгу перед тобой и не замедлю расплатиться.
   - Я еще вернусь,  Миротворец  Смит.  Моей  кобыле  пригодятся  добрые
подковы.  -  А  поскольку  Хэнк  Лозоход  был  истинным  христианином  и
испытывал некоторый стыд перед мальчиком, которого ни за что ни про  что
возненавидел, он и парнишку не забыл похвалить.  -  И  надеюсь,  к  тому
времени контракт паренька не истечет, ведь у него и в самом деле дар.
   Юноша словно не слышал адресованной  ему  похвалы,  а  кузнец  только
усмехнулся:
   - Не ты один обещаешь вернуться.
   Тут Хэнк Лозоход понял нечто такое, что в другом случае мог  упустить
из виду.  Дар  парнишки  ставить  подковы  очень  выгоден  для  дела,  а
Миротворец Смит вовсе не тот человек, который выпустит такого  работника
из своих когтей раньше времени - ведь он зарабатывает  себе  славу  тем,
что под рукой его подмастерья еще ни одна лошадь не охромела. От  жадюги
мастера  всего  лишь  требуется  объявить,  что  мальчишка  не  научился
управляться с горном или еще с чем,  и,  пользуясь  этим  предлогом,  он
может держать ученика до самого последнего дня  истечения  контракта.  А
тем временем паренек сделает ему славу лучшего кузнеца в западном  Гайо.
Деньги рекой потекут в карман Миротворца Смита, а подмастерье  останется
ни с чем - ни денег ему, ни свободы.
   Закон есть закон, и кузнец его не преступил - он имел  право  держать
мальчугана у себя до  последнего  дня.  Однако,  по  негласному  обычаю,
учеников отпускали, как только они полностью овладевали ремеслом и могли
прокормить себя в этом мире. Иначе, если мальчишка не  сможет  надеяться
пораньше обрести желанную свободу, зачем ему упорно учиться  и  работать
не покладая рук? Поговаривали,  что  даже  рабовладельцы  в  Королевских
Колониях разрешали своим лучшим рабам  зарабатывать  немножко  денег  на
стороне, чтобы те иногда успевали выкупить  себя  и  умереть  свободными
людьми.
   Нет, Миротворец Смит не преступил закон,  однако  он  нарушил  обычай
мастеров, а это Хэнку очень не понравилось;  плох  тот  мастер,  который
будет удерживать паренька, научившегося всему, что учитель мог ему дать.
   Однако,  понимая,  что  подмастерье  прав,  а  его  мастер  поступает
несправедливо, при виде паренька Хэнк все равно ощущал холодную, влажную
ненависть. Хэнк вздрогнул, в который раз попытавшись избавиться от этого
чувства.
   - Так, говоришь, колодец тебе нужен? - сказал он.  -  Зачем  он  тебе
чтобы пить, чтоб белье там стирать или для кузницы?
   - А что, есть какая-то разница? - удивился кузнец.
   - Ну, кое-какая есть, - усмехнулся Хэнк. -  Пьешь  ты  обычно  чистую
воду, а для белья требуется вода, которая не принесет никаких  болезней.
Что же касается работы в кузнице, то, думаю, железу безразлично,  чистой
водой его остужают или мутной.
   - Ключ, бьющий из холма, с каждым годом приносит все меньше и  меньше
воды, - пожаловался кузнец. - Мне  нужен  колодец,  на  который  я  могу
рассчитывать. Глубокий и чистый.
   - Ты и сам понимаешь, почему иссякает родник, - ответил Хэнк. - Все в
округе копают колодцы и выкачивают воду, а весной  она  восполниться  не
успевает.  Твой  колодец  станет  последней  каплей,  если   можно   так
выразиться.
   - Этому я не удивлюсь, - пожал плечами кузнец.  -  Но  я  ж  не  могу
запретить рыть колодцы, да и вода  мне  нужна.  Я  обосновался  здесь  в
основном из-за ручья, а он почти пересох. Я, конечно, могу уйти в другое
место, но у меня жена и трое детишек, да и нравится мне здесь,  люблю  я
это место. Вот  я  и  решил:  уж  лучше  вырыть  колодец,  чем  с  места
сниматься.
   Хэнк подошел  к  небольшой  ивовой  рощице,  склонившейся  над  почти
пересохшим ручьем неподалеку от того места, где  ключ  появлялся  из-под
старого домика, которым давно не пользовались.
   - Твои деревца? - крикнул Хэнк.
   - Да нет, старого  Горация  Гестера,  того  самого,  который  владеет
местной гостиницей.
   Хэнк отыскал тонкий ивовый прутик, раздваивающийся посредине, и начал
подрубать ножом веточку.
   - Вижу, от домика уже немного пользы.
   - Я ж сказал, ручей вот-вот пересохнет. Летом здесь воды  не  хватит,
чтоб пару банок  сметаны  охладить.  Вот  и  от  домика  немного  проку,
раньше-то в нем было холодно, там продукты хранили, а теперь...
   Хэнк последний раз ударил ножом, и ивовая ветвь отделилась от ствола.
   Он  зачистил  ее  комель  в  форме  острого  колышка,  затем  обрубил
маленькие  веточки  и  листья,  обтесав  ветвь  как  можно   аккуратнее.
Некоторые лозоходы утверждают, что прут  может  быть  каким  угодно,  но
Хэнк-то знал, что вода не всегда рвется на волю - иногда она  скрывается
и не хочет, чтобы ее нашли, вот тогда и  нужен  гладкий  ивовый  прутик.
Были и такие лозоходы, которые использовали везде одну  и  ту  же  лозу,
таская ее за собой год за годом, из города в город,  но  от  этого  тоже
было мало проку. Потому  что  лоза  должна  быть  вырезана  из  растущей
поблизости ивы, по крайней мере из орешника-гикори,  который  растет  на
воде,  которую  тебе  нужно  найти.  Эти  лозоходы  были   обыкновенными
шарлатанами, хотя негоже так говорить о незнакомых  людях.  А  воду  они
находили лишь потому, что вода  есть  почти  везде  -  главное,  копнуть
поглубже. Но Хэнк делал все честь по чести, у Хэнка был  настоящий  дар.
Он чувствовал, как ивовая веточка дрожит в его руках, слышал,  как  вода
поет ему из-под земли. И на первый зов воды он не откликался.  Он  искал
чистую воду, расположенную у  самой  поверхности  земли,  воду,  которую
будет нетрудно достать. Хэнк гордился своей работой.
   Хотя его работа не снискала среди  людей  такого  уважения,  как  та,
которую исполнял подмастерье - как его там? - а,  Элвин.  Хэнка  так  не
уважали. А у кузнеца как - либо человек может  подковать  лошадь,  чтобы
животное не охромело, либо нет. Если лошадь под его руками хоть  разочек
охромеет, люди дважды подумают, прежде  чем  снова  обратиться  к  этому
кузнецу. Но с лозоходами - с ними все обстоит иначе. Такое  впечатление,
народу все равно, найдет он воду  или  нет.  Назовись  лозоходом,  сруби
где-нибудь раздвоенную палку, и люди будут платить тебе  за  поиск  воды
они даже не позаботятся разузнать, есть у тебя какой дар или нет.
   Может, именно поэтому Хэнк возненавидел  парнишку?  Потому  что  тот,
несмотря на юность лет, снискал себе имя настоящего ремесленника,  тогда
как Хэнка ни одна собака  не  знает,  хотя  он,  наверное,  единственный
настоящий лозоход, забредавший в эти края за долгое-долгое время.
   Хэнк опустился на поросший  пышной  травой  берег  ручейка  и  стащил
башмаки. Но только он  наклонился,  чтобы  поставить  второй  башмак  на
валун, подальше  от  всяких  букашек-таракашек,  как  вдруг  увидел  два
блестящих  глаза,  наблюдающих  за  ним  из  тени  густого   кустарника.
Перепугался он дай Боже как, поскольку  решил,  что  там  медведь  какой
сидит или краснокожий, охотящийся за скальпом проезжего лозохода, - хотя
ни о медведях,  ни