тобы
укрепить наш строй и повергнуть американцев в  большую  панику,  это  Ваше
деяние станет ключевым в нашей грядущей победе".

   Со стороны обыкновенного графа, да к тому  же  еще  и  опального,  было
невероятной наглостью посылать подобное послание  королю.  Однако  Жильбер
догадывался,  как  примут  это  послание  при  дворе.  Король  Карл  также
находился под чарами Наполеона, а значит, с похвалами выскочке  корсиканцу
он только согласится и от души порадуется успехам Бонапарта.
   Если  б  только  Наполеон  был  заурядным  позером,  обладающим   даром
завоевывать расположение высших мира сего! Тогда бы Лафайету  не  пришлось
марать руки - рано или поздно выскочку ожидал бы неминуемый крах. Наполеон
и де Морепа потерпели бы сокрушительный разгром, разгром, который  мог  бы
повлечь  за  собой  смену  правительства  и  компрометировать  королевскую
власть. Монархия могла бы рухнуть, как  это  произошло  в  Англии  полтора
столетия назад. Все-таки эти англичане мудры...
   Но, к сожалению, восторги Фредди и Карла по поводу Наполеона имели  под
собой почву. Наполеон и в самом деле был тем, за кого себя выдавал,  -  он
действительно оказался блестящим стратегом и  полководцем.  Жильбер  знал,
что планам Наполеона, увы, суждено сбыться. Американцы ринутся  на  север,
убежденные, что там их ожидают  только  краснокожие  дикари.  Но  в  самый
последний момент на сцене появится французская армия,  дисциплинированная,
хорошо вооруженная и фанатически преданная  Наполеону.  У  американцев  не
останется иного выхода, они будут  сражаться,  как  и  всякая  европейская
армия. Под их напором французы начнут  медленно,  осторожно  отступать.  А
когда американские войска позабудут о всяком строе и ринутся в  погоню  за
бегущими  французами,  тут-то  и  нападут  краснокожие.  Американцы  будут
окружены со всех сторон. Ни один вражеский солдат не уйдет  живым  с  того
поля битвы, тогда как французская сторона если и понесет потери, то крайне
незначительные.
   Это дерзко. Это опасно. Подобная стратегия ставила  французские  войска
под серьезную угрозу уничтожения, ибо американцы намного  превосходили  их
числом. Нужно было обладать нерушимой  верой  в  краснокожих.  Но  Жильбер
знал, вера Наполеона в Такумсе вполне оправданна.
   Такумсе добьется желанной мести.  Де  Морепа  наконец-то  выберется  из
Детройта. Даже Лафайет, пользуясь этой славной победой, мог  бы  испросить
разрешения вернуться домой и зажить в уюте и покое наследных  владений.  А
Наполеон обретет славу, любовь и вечное доверие со  стороны  короля.  Карл
наверняка пожалует ему титул, земли и пошлет покорять Европу. Богатства  и
власть короля Карла будут быстро расти, целые нации склонятся под  властью
его тирании.
   Поэтому Жильбер разорвал письмо де Морепа на мельчайшие кусочки.
   Второе письмо было послано самим Наполеоном  и  адресовалось  Жильберу.
Генерал не стеснялся в выражении чувств, иногда бывал даже чересчур  резок
в своей оценке ситуации. Наполеон понял, что на Жильбера де  Лафайета  его
чары не  действуют,  и  сделал  вывод,  что  этот  человек  его  искренний
поклонник и, конечно же, друг. "Я и в самом деле твой друг,  Наполеон.  Но
превыше всех друзей для меня Франция. И тот путь, что я тебе проложу, куда
более велик, нежели твое пребывание на службе у глупого монарха".
   Жильбер перечитал основную часть письма Наполеона:
   "Де  Морепа,  как  попугай,  повторяет  то,  что  я  ему  говорю.   Это
успокаивает, но иногда раздражает. Как подумаю, что  он  может  натворить,
получив в свои руки войска, аж дрожь берет. Идею союза с  краснокожими  он
мыслит исключительно следующим образом: надо одеть этих дикарей в форму  и
расставить, как кегли, в шеренги. Что за глупость! У короля Карла,  должно
быть, мозгов не хватает, раз он поставил меня _под начало_ такого  идиота,
как Фредди. Однако в глазах Карла Фредди, должно  быть,  настоящий  светоч
разума - ведь он разбирается в балете. В Испании я одержал победу, которой
Карл не заслуживал, однако по  своей  бесхребетности  он  допустил,  чтобы
придворные завистники изгнали меня в Канаду, где  моими  союзниками  будут
выступать дикари, а все мои офицеры сплошь  дураки.  Карл  не  заслуживает
славы, которую я ему завоюю. Увы, Жильбер, мой друг, королевская кровь уже
не та, что была во времена Луи XIV. Прошу тебя,  сожги  это  письмо,  хотя
Карл меня так любит, что, наверное, прочтя его, ничуть  не  оскорбится!  А
если и оскорбится, разве он посмеет наказать  меня?  Каково  бы  было  его
положение в Европе, если  б  я  не  помог  своему  дубоголовому  командиру
подхватить дизентерию? Если б не я, война в Испании была бы  проиграна,  а
тогда..."
   Тщеславие Наполеона поражало, но поражало  в  основном  тем,  что  было
полностью оправданно. Каждое слово в этом письме, пусть самое грубое, было
правдиво. Эту искренность Жильбер сам воспитал в Наполеоне. Наполеон давно
мечтал найти кого-нибудь, кто бы искренне восхищался им, кого не надо было
бы одурманивать чарами. И он нашел такого человека. Жильбер и в самом деле
был искренним другом Наполеона, такого преданного  соратника  у  Наполеона
никогда не будет. И все же... И все же...
   Жильбер бережно сложил  письмо  Наполеона  и  спрятал  его  в  конверт,
добавив маленькую записочку, которая гласила:
   "Ваше Величество, умоляю Вас, не  будьте  жестоки  к  этому  одаренному
юноше. Он  самоуверен,  как  и  все  юнцы,  но  в  его  сердце  нет  места
предательству, я это знаю точно. Тем не менее я поступлю  согласно  Вашему
приказу, ибо лишь Вам одному ведома тонкая  грань  меж  справедливостью  и
милосердием.
   Ваш покорный слуга Жильбер".
   Король Карл будет, конечно, рвать  и  метать.  Даже  если  предсказания
Наполеона  оправдаются  и  Карл  смилостивится,  придворные  лизоблюды  не
упустят подобной возможности. Вой поднимется до  небес,  головы  Наполеона
будут  требовать  все  и  вся,  так  что  королю  Карлу  останется  только
отстранить наглого мальчишку от должности.
   Жильбер взял в руки четвертое письмо, самое болезненное  из  всех.  Оно
адресовалось Фредерику, графу де Морепа. Жильбер написал его давным-давно,
сразу после приезда Наполеона в  Канаду.  Вскоре  наступит  момент,  когда
придется послать это письмо.
   "В канун столь судьбоносных событий, мой дорогой Фредди, я хочу,  чтобы
вы приняли этот амулет.  Его  подарил  мне  один  святой,  и  амулет  этот
развеивает ложь и обман, наводимые Сатаной.  Носите  его  не  снимая,  мой
друг, ибо мне кажется, что ваша нужда в нем значительно превосходит мою".
   Фредди не стоило знать, что "святым"  был  Робеспьер,  -  тогда  бы  де
Морепа в жизни не надел амулет. Жильбер вытащил золотую цепочку с амулетом
из-под рубашки. Как поступит де Морепа, когда Наполеон лишится власти  над
ним? Он поведет себя вполне  естественно  и  поступит  так,  как  поступал
всегда.
   Жильбер сидел над письмами  добрых  полчаса,  зная,  что  пришло  время
решать. Амулет пока посылать не стоит - Наполеон  должен  лишиться  власти
над Фредди, когда будет поздно что-либо менять. Но письмо  к  королю  надо
отослать немедленно, ибо оно еще должно достичь Версаля. Ответ вернется  в
Канаду как раз весной, перед битвой с американцами.
   "Я, наверное, предатель, раз действую против короля и  своей  страны...
Хотя нет, я никого не предаю. Ибо если б победа над американцами  принесла
моей любимой Франции хоть каплю добра,  я  бы  сделал  все,  чтобы  помочь
Наполеону, пусть даже это повлияло бы на дело свободы, что вершится в этом
новом свете. Ибо я  фельян,  демократ,  даже  якобинец  в  глубине  своего
сердца, и, хотя моя любовь к Америке может сравниться лишь с  преданностью
к этой стране  Франклина,  Вашингтона,  которые  уже  сошли  в  могилу,  и
Джефферсона, который жив и поныне, - прежде всего я француз, а  какое  мне
дело до свободы в Божьем мире, если этой самой свободы не видит моя родная
Франция?
   Нет, я так поступаю,  потому  что  ужасное,  унизительное  поражение  в
Канаде - это то, в чем сейчас нуждается моя страна. Тем более что в  нашем
поражении будет виновен непосредственно король  Карл,  поскольку  это  его
вмешательство  встанет  на  пути  к  победе.  Отстраняя  от   командования
популярного и блестящего полководца Бонапарта и  заменяя  его  тупицей  де
Морепа, Карл пойдет на поводу у собственного тщеславия.
   Ибо есть еще одно, последнее письмо, зашифрованное, совершенно невинное
с виду. Самое обыкновенное письмо, наполненное пустопорожней болтовней  об
охоте и течении жизни в Ниагаре. Однако внутри него зашифрован текст писем
Фредерика и Наполеона, и, как только новости о поражении Франции достигнут
Парижа, оно будет опубликовано  в  газетах,  чтобы  усилить  шумиху.  Пока
оригинал письма  Наполеона  будет  добираться  до  короля,  Робеспьер  уже
получит шифровку.
   Но как же та клятва, которой я присягнул королю? Что это за заговоры? Я
должен быть  генералом  и  вести  армии  в  сражения  или  губернатором  и
управлять  государственной  машиной  на  благо  народа.  Вместо  этого   я
докатился до заговоров,  шпионажа,  обмана  и  предательства.  Я  -  Брут,
предающий во славу народа.  И  все  же  я  молюсь  о  том,  чтобы  история
сжалилась надо мной, ведь, если б не я, Карл назвался бы Шарлеманем  II  и
воспользовался талантами Наполеона, чтобы захватить и превратить Европу  в
новую Французскую Империю. Но благодаря мне,  с  Божьей  помощью,  Франция
послужит примером всей земле, продемонстрировав  всем,  что  такое  мир  и
свобода".
   Он зажег свечу, капнул воском, запечатывая  послание  королю  и  письмо
своему доверенному соседу, после чего закрепил воск  личной  печатью.  Его
секретарь опустил оба послания в мешок с почтой,  который  вот-вот  должны
отнести на судно - это будет последний из кораблей, который  в  преддверии
зимних холодов спустится вниз по реке и поплывет во Францию.
   На столе осталось лишь письмо де Морепа и амулет. "Я сейчас очень жалею
о том, что ты появился у меня, - сказал Лафайет амулету. - Если б  и  меня
Наполеон ввел в заблуждение,  если  б  и  я  мог  радоваться,  глядя,  как
неотвратимо он шагает по истории... Вместо этого я расстраиваю его  планы,
ибо разве может полководец, даже такой блестящий, как Цезарь, процветать в
демократии, которую мы с Робеспьером установим во Франции?"
   Все семена посажены, все ловушки расставлены.
   Еще целый час Жильбер де Лафайет сидел в своем кресле,  его  тело  била
дрожь. Затем он поднялся, оделся в свое лучшее платье  и  провел  вечер  в
театре, созерцая пошлый фарс в  представлении  бездарнейшей  труппы  -  на
актеров получше у бедной Ниагары просто не было денег. В  конце  спектакля
он встал и принялся  аплодировать.  Поскольку  он  был  губернатором,  это
гарантировало труппе финансовый успех в Канаде.  Он  аплодировал  долго  и
яростно, так что остальным зрителям тоже пришлось встать и  присоединиться
к нему; он хлопал в ладоши, пока не отбил  себе  все  руки,  пока  амулет,
висящий у него на груди, не покрылся потом, пока  по  плечам  и  спине  не
растекся пылающий жар. Пока не осталось больше сил.



17. СТАНОК БЕККИ

   Элвину уже начало казаться, что зима никогда  не  кончится.  Раньше  он
любил зимние холода. Он процарапывал в покрывающем окошко инее  дырочку  и
часами смотрел на разноцветные солнечные искорки, танцующие на  нетронутом
снежном покрывале. Но в те дни, замерзнув, он всегда  мог  укрыться  дома,
там, где тепло, отведать маминой стряпни и свернуться клубочком  в  мягкой
постели. Правда, нельзя  сказать,  что  сейчас  он  претерпевал  такие  уж
неимоверные страдания - Элвин показал себя  достойным  учеником,  обучаясь
путям краснокожих.
   Просто слишком много месяцев они скитались.  Минул  почти  год  с  того
весеннего утра, когда Элвин и Мера покинули Церковь Вигора, направляясь  к
Хатраку. Путь, ожидающий их, был долог, но  теперь  по  сравнению  с  теми
пространствами,  что  Элвину  пришлось  преодолеть,  он  выглядел   легкой
прогулкой. Элвин и  Такумсе  побывали  далеко  на  юге,  где  краснокожие,
общаясь на языке бледнолицых, говорили по-испански, а не по-английски. Они
видели затянутые туманом низины Миззипи. Они говорили с криками, чоктавами
и еще не  познавшими  цивилизацию  черрики  из  болотистых  областей.  Они
посетили самые верховья Миззипи, где было столько озер, что  передвигались
там исключительно на каноэ.
   И в каждой деревне, в которую они заходили, повторялось одно и то же.
   - Мы знаем о тебе, Такумсе, ты пришел говорить о  войне.  Мы  не  хотим
войны. Мы будем сражаться, только если бледнолицые придут на наши земли.
   После чего Такумсе объяснял, что,  когда  белый  человек  придет  в  их
деревни,  будет  слишком  поздно  и  никто  их  не  поддержит,  тогда  как
бледнолицые, словно ураган, сметут краснокожих с лица земли.
   - Мы должны стать единой армией. И в таком случае мы будем сильнее.
   Но одних слов было мало. Юноши пошли бы за ним,  поддались  бы  на  его
увещевания, однако старейшины не хотели войны, они не  искали  славы,  они
желали лишь мира и покоя, а белый человек...  Белый  человек  был  слишком
далеко, призрачной угрозой маяча на горизонте.
   Тогда Такумсе поворачивался к Элвину и говорил:
   - Расскажи, что случилось на берегах Типпи-Каноэ.
   После третьего раза Элвин уже знал, что произойдет, когда он  расскажет
историю в десятый, в сотый,  в  какой  бы  то  ни  было  раз.  Как  только
краснокожие, сидящие вокруг костра, поворачивались к нему,  он  знал,  что
последует дальше. В их  глазах  светилось  отвращение,  поскольку  он  был
бледнолицым, и вместе с тем интерес, потому что  он  сопровождал  Такумсе.
Как бы Элвин ни упрощал свой рассказ, как бы ни напирал на тот  факт,  что
поселенцы Воббской долины считали, якобы это Такумсе похитил и замучил его
и Меру, краснокожие все  равно  проникались  скорбью  и  мрачной  яростью.
Поэтому  в  конце  старейшины  царапали  пальцами  почву,  набирая  полные
пригоршни земли, будто  бы  выпуская  на  волю  некоего  страшного  зверя,
скрывающегося там. Поэтому молодые воины, все как один,  вытаскивали  свои
кремниевые ножи. Острые лезвия оставляли на их коже неглубокие порезы,  из
которых начинала сочиться кровь, - таким образом  воины  учили  свои  ножи
жажде. Теперь их тела будут искать боль и любить ее.
   - Когда с берегов Гайо сойдет снег, - в конце концов говорил Такумсе.
   - Мы будем там, - отвечали воины, и старейшины кивали в знак согласия.
   То же самое повторялось в каждой деревне,  в  каждом  племени.  Иногда,
правда, слышались голоса в защиту Пророка, кое-кто  призывал  к  миру,  но
таких сразу высмеивали, обзывая  "старухами",  хотя,  как  заметил  Элвин,
старухи сильнее всех прочих выражали ярость и ненависть.
   Однако Элвин ни разу не пожаловался на то, что Такумсе использует  его,
чтобы разжечь гнев краснокожих против расы бледнолицых. Ведь  та  история,
которую  приходилось  рассказывать  Элвину,  была  правдивой.  Он  не  мог
отказаться от нее, как не могла забыть о случившемся его семья, на которой
лежало проклятье Пророка. Нет, если бы Элвин  предпочел  промолчать,  руки
его не обагрились бы кровью. Просто он чувствовал, что на его плечах лежит
та же тяжкая ноша, что и на плечах всех бледнолицых, участвовавших в бойне
на Типпи-Каноэ. История о случившемся там  была  правдива,  и  пусть  даже
каждый краснокожий, выслушивающий  ее,  проникался  ненавистью  и  начинал
искать мести, желая перерезать всех бледнолицых, которые не вернутся назад
в Европу, у Элвина не было весомых причин скрывать  правду  от  обитателей
этой земли.  Ведь  знать  правду  -  это  данное  природой  право  каждого
человека, куда бы эта истина его ни завела. И, уже  зная  правду,  следует
избирать путь добра или зла.
   Конечно, вслух об этом праве Элвин  не  особенно  распространялся.  Тем
более что  для  подобных  разговоров  не  представлялось  возможности.  Он
повсюду следовал за Такумсе, не отходя от него дальше, чем  на  расстояние
вытянутой  руки.  Но  вождь  предпочитал  не  разговаривать   с   Элвином;
единственное, что от него можно  было  услышать,  это  "Поймай  рыбу"  или
"Пошли". Такумсе недвусмысленно давал понять, что между ним и  Элвином  не
может быть дружбы и что он не ищет  общества  бледнолицых.  Следуя  сквозь
леса, Такумсе  даже  не  оборачивался,  чтобы  посмотреть,  не  отстал  ли
случайно Элвин. Присутствие  мальчика  он  замечал  только  тогда,  когда,
взглянув на него, приказывал:
   - Расскажи, что случилось на берегах Типпи-Каноэ.
   Однажды, покинув деревню, обитатели которой  настолько  разозлились  на
бледнолицых, что начали с интересом поглядывать на скальп Элвина,  мальчик
не выдержал.
   - Почему ты ни разу не попросил меня рассказать, как ты, я и  Сказитель
побывали на Восьмиликом Холме? - спросил он у Такумсе.
   Но вождь в ответ лишь ускорил шаг, так что Элвину  пришлось  бежать  за
ним весь день, чтобы не отстать.
   Так что если говорить о компании, то путешествовать с Такумсе было  все
равно что путешествовать в одиночку. Никогда в жизни Элвин  не  чувствовал
себя так одиноко. "Так почему бы мне не бросить его? -  размышлял  он  про
себя. - Чего я таскаюсь за ним повсюду? Развлечения в этом  мало,  я  лишь
помогаю ему начать войну против своего же народа. Становится все  холоднее
и холоднее, солнце вообще перестало светить, а мир состоит из голых  серых
деревьев и слепящего бесконечного снега. Да и не нужен я Такумсе вовсе".
   Тогда почему  же  Элвин  продолжал  следовать  за  ним?  Отчасти  из-за
пророчества Тенскватавы, который предрек, что Такумсе  не  погибнет,  если
рядом с ним будет Элвин. Может быть, Элвин не был в восторге  от  компании
Такумсе, но одновременно мальчик знал, что  этот  краснокожий  -  великий,
хороший человек, а стало быть, раз Элвин каким-то образом может спасти ему
жизнь, он обязан сделать все, что в его силах.
   Кроме того, во  всем  этом  крылось  нечто  большее.  Элвин  не  просто
чувствовал себя в долгу перед Пророком, пообещав заботиться о  его  брате;
он не просто ощущал в себе нужду искупить постигшую его семью ужасную кару
и разнести весть о происшедшем на Типпи-Каноэ по всей  земле  краснокожих.
Следуя сквозь чащобы, затерявшись в полусне, отдавшись воле зелени леса  и
слыша в себе музыку земли, Элвин не мог  выразить  свои  чувства  словами.
Нет, для слов будет другое время.  Сейчас  следовало  понимать  без  слов,
ощущать правильность того, что он делает, - Элвин осознавал, что сейчас он
является  смазкой  на  колесе  повозки,  которая  песет  на  себе  великие
перемены. "Я могу весь стереться, сгореть в жаре,  возникающем  от  трения
колеса об ось, но мир меняется, и каким-то  образом  я  стал  неотъемлемой
частью того, что помогает земле двигаться  вперед.  Такумсе  строит  нечто
очень важное, сплачивая краснокожих и создавая из них то, чего никогда  не
было".
   Впервые Элвин понял, что из  людей  тоже  можно  что-то  построить.  Он
увидел, что,  когда  Такумсе  уговаривает  краснокожих  чувствовать  одним
сердцем и действовать, руководствуясь единым разумом,  люди,  сплачиваясь,
становятся чем-то большим. Значит, он строит, значит, он действует  против
Разрушителя. Как Элвин, который сплетает из травинок маленькие корзиночки.
Травинки, если их  брать  по  отдельности,  -  это  просто  травинки,  но,
сплетенные вместе, они становятся чем-то иным.
   "Там, где не было ничего, Такумсе создает величественное здание, но без
моей помощи это здание не будет построено".
   Такие мысли наполнили его страхом, потому что он  творил  нечто  такое,
чего не понимал, но также они пробудили в нем любопытство, ибо  ему  очень
хотелось увидеть,  что  из  этого  выйдет.  Поэтому  он  двигался  вперед,
продолжал давить и  толкать.  Он  рассказывал  краснокожим  свою  историю,
ощущая сначала подозрительные взгляды, а потом  -  неприкрытую  ненависть.
Большую  часть  дня  ему  прих