на
красивых коврах. У мамы это здорово получалось, она любила красивые вещи.
   Лучшее, что мы могли сделать, - это поддерживать чистоту.
   На ферме среди холмов в Теннесси много чего не сделаешь. Местность вокруг
просто прекрасная; когда на  нее  глядишь,  начинаешь  понимать,  что  такое
красота; природа нас учила красоте, да еще песни. Горные жители любят петь.
   Поют песни, которым научились от своих дедов или других  стариков;  порой
изменяют напев, чтобы приспособить его к новым  дням,  а  слова  меняют  еще
чаще...
   К  красивым  вещам  начинаешь  тянуться,  когда  у  тебя  хватает   вещей
необходимых. Мне так представляется, что сперва человек старается обеспечить
себе крышу над головой и пищу для брюха, но как только с этим устроится, тут
же  начинает  искать  красоту,  что-нибудь,  чтоб  согреть  душу  и  сердце,
облегчить мысли и скрасить долгие вечера. Чуть ли не единственное, что у нас
для этого было - это живой, открытый огонь. Мы  его  очень  любили.  У  мамы
нашей не оставалось времени на всякие другие украшения - она  едва  успевала
шить и вязать, чтоб нам было хоть чем прикрыть тело.
   И вот теперь, когда я раскрыл глаза  и  увидел,  что  лежу  в  спальне  с
кружевными  занавесками  на  окнах,  укрытый  красивым  стеганым   лоскутным
одеялом, то подумал, что наверняка попал в дом к каким-то богачам,  а  то  и
вообще на небеса, хоть и не  был  уверен,  что  на  небесах  есть  лоскутные
одеяла. Маме лоскутное одеяло всегда представлялось большой  ценностью,  она
все собирала всякие тряпки и обрезки, чтобы когда-нибудь сшить такое. Но так
это ей и не удалось. Вскоре у  нее  началось  воспаление  легких,  а  горным
жителям, у которых нет рядом докторов, воспаление  легких  не  сулит  ничего
хорошего.
   И вот теперь я, длинный, тощий парень, выросший в горах,  лежал  в  такой
кровати, каких сроду не видывал, и глядел на крашеный дощатый потолок... ну,
может, не крашеный, а просто побеленный.
   Я повернул голову и увидел у стены туалетный столик с зеркалом  над  ним,
маленький столик с кувшином и тазом для умывания. На тарелочке рядом с тазом
лежал кусок мыла. Нет, тут точно жили люди состоятельные.
   Когда я попробовал подняться, у меня закружилась  голова,  но  все  же  я
успел заметить - раньше всего остального, - что  на  мне  надета  фланелевая
ночная рубашка. Когда-то, давным-давно, имелась у меня  ночная  рубашка,  но
это был единственный случай. Я только в семнадцать  лет  купил  себе  первые
носки. Мальцами мы носили обувь на босу ногу.
   Никогда у нас не было много добра, у  нас  с  Галлоуэем.  Первые  большие
деньги мы заработали охотой на бизонов. Мы умели стрелять, он и я, и  обычно
попадали, куда целились. Высоко в  горах  у  человека  никогда  нет  столько
боеприпасов, чтобы тратить их впустую.  Если  во  что  стреляешь,  так  надо
попадать. Благодаря этому мы и выучились обнаруживать и преследовать  добычу
- потому что нам приходилось подбираться к ней поближе, прежде чем  решиться
на выстрел. А если зверь был только ранен и убегал, приходилось идти по  его
следу до конца, во-первых, потому что нам нужно было мясо, во-вторых, нельзя
ведь оставлять никакое существо в лесу, чтобы мучилось...
   Эти деньги, что мы заработали охотой  на  бизонов,  все  ушли  на  оплату
долгов отца - хоть и не так уж много он остался должен  людям,  которые  ему
доверились. Мы никогда не оставались в долгу. Долг - это дело твоей чести, и
всякий долг надо, возвращать.
   Я всЪ еще лежал в этой широкой кровати, глазея на белый потолок и  гадая,
как это вышло, что я попал в такое место.
   Была там приоткрытая дверь, а за ней - вроде  как  чулан,  в  нем  висели
женские платья, несколько мужских рубашек и штанов.  И  еще  я  там  углядел
кобуру с револьвером. Как-то мне спокойнее стало, что он так близко.
   Послышались шаги в коридоре, потом дверь открылась,  и  в  комнату  вошел
человек. Это был широкоплечий мужчина с усами, одетый в  белую  рубашку.  Он
поглядел на меня.
   - Что, проснулись? Крепко вам досталось, дружище.
   - Пожалуй... Давно я здесь?
   - Шесть... нет, семь дней. Вас нашла моя дочь. Как  она  вас  втащила  на
лошадь - уму непостижимо.
   Я почувствовал усталость. На минуту прикрыл глаза и подумал, до чего ж  я
везучий.
   - У вас было воспаление легких, - сказал он. - Мы уж  не  надеялись,  что
сможем вас вытащить. Я, во всяком случае, не надеялся. Мейгдлин - та надежды
не теряла...
   - Что это за место?
   - Мы живем на Вишневой речке, а вас подобрали милях в шести-семи отсюда.
   - Он придвинул стул и сел.  -  Меня  зовут  Джон  Росситер.  Что  с  вами
случилось?
   Мне понадобилась минута-другая, чтобы собраться  с  мыслями,  а  потом  я
рассказал, как мы искали себе землю, как появились хикариллы, как я сбежал.
   Рассказал и о встрече с наездником, который не захотел мне помочь.
   - Его называли Кудряш.
   Не успел я это выговорить,  как  в  комнату  влетела  чертовски  красивая
девушка. Лицо у нее было гневное и покрасневшее.
   - Я этому не верю! - резко сказала она. -  Вы,  по-видимому,  были  не  в
себе, бредили.
   - Может, и так, мэм, - я, честно говоря, вовсе не из таких, кто спорит  с
леди. - Но только эта лошадь саданула меня слишком крепко, чтоб  можно  было
считать, что мне привиделось. И другие, кто с ним был, определенно  называли
его Кудряшом.
   - Ты видела там какие-нибудь следы, Мег? Она запнулась, в  глазах  у  нее
горел гнев. Наконец сказала неохотно:
   - Ну, видела. Были там какие-то следы. Двух лошадей, думаю.  Может  быть,
трех. Но это был не Кудряш Данн! Не может этого быть!
   - Возможно, я ошибся, - сказал я. - Я не  хотел  задевать  ваши  чувства,
мэм.
   - На твоем месте, Мег, - сказал Росситер, - я бы  хорошенько  подумал.  О
Кудряше много разговоров ходит, и большей частью не самых хвалебных.
   - Люди завидуют! - сказала она с жаром. - Завидуют  ему,  потому  что  он
такой красивый, а всем Даннам - потому что они заняли так много земли. Я  не
верю никаким разговорам!
   - Мистер  Росситер,  -  сказал  я,  -  если  бы  вы  могли  одолжить  мне
какую-нибудь одежду, лошадь и револьвер, я  бы  поехал  своей  дорогой.  Мне
неприятно, что я у вас на шее, как ярмо.
   - Не говорите глупостей! - резко сказала Мег. - Вы  еще  не  окрепли  для
дороги. Поглядите на себя - вы похожи на оживший скелет!
   - Ничего, выдержу, мэм. Мне не хочется оставаться там, где мне не рады.
   - Лежите-ка тихо, - сказала она. - Я принесу вам супу.
   Когда она вышла, Джон Росситер помедлил немного, а потом спросил:
   - Этот человек, которого называли Кудряшом... вы его можете описать?
   -  Высокий,  крепкий  молодой  парень,  румянец  во  всю   щеку,   волосы
каштановые, вьющиеся, носит эти здоровенные мексиканские шпоры. Под ним была
красивая серая лошадь... не ковбойская лошадь.
   - Да, это Кудряш. -  Росситер  вдруг  вскочил.  -  Черт  возьми,  молодой
человек, не пытайтесь вырастить дочь в местах, где мало  мужчин!  Я  слышал,
что говорят о Кудряше Данне. Он не жалеет своих лошадей, груб, жесток, вечно
затевает драки. Его все боятся, из-за Рокера.
   - Рокер Данн? - Мне было известно это имя, как и многим другим людям.
   Говорили, что Рокер Данн входил в банду Куонтрилла,  одно  время  он  был
даже слишком известен в Чероки-Нэйшен и восточном  Техасе.  Он  был  крутой,
сильный и славился как меткий стрелок, который предпочитает решать  дела  не
разговорами, а пулей.
   - Он самый. Вы его знаете?
   - Да, сэр. Слышал это имя.
   - Сакетт, - сказал Росситер, - я хочу, чтоб вы оставались здесь, пока  не
окрепнете. А когда будете готовы отправиться в дорогу, я вам  дам  все,  что
надо. Мы не особенно богаты, но что имеем, тем поделимся.
   Он показал в сторону чулана.
   - Там в шкафу есть шестизарядник... на случай, если вам понадобится.
   Револьвер старый, но надежный, и я верю, что вы будете пользоваться им  с
умом.
   Он ушел, а я еще полежал, раздумывая, о том о сем... Похоже, мы, Сакетты,
никогда не избавимся от неприятностей. Мы двинулись в эти  дикие,  необжитые
края, чтобы тут поселиться, и места тут оказались такие, каких никто  раньше
не видывал. Край был горный, что нас устраивало, но  только  горы  оказались
просто великанами, не то, что у нас. Клингменс-Дом, конечно, очень  красивая
вершина, но она бы просто затерялась в тени пиков, торчащих вокруг .
   Реки, озера, осины, сосны, ели и столько рыбы и зверя, что добыча  просто
сама прыгает на человека... в лугах полно травы на  сено,  а  на  склонах  -
цветы и лес, только руби. Эти края как раз на наш вкус, тут мы,  Сакетты,  и
останемся.
   Я  выбрался  из  постели  и  попытался  встать  на  ноги,  но  вдруг  так
закружилась голова, что пришлось  сесть  -  все  плыло  перед  глазами.  Да,
придется вести себя потише. Придется малость  подождать.  В  этих  краях  не
место человеку, который не может уверенно шагать по тропе или крепко  сидеть
в седле, когда ветер дует...
   Шестизарядник  был  из  тех,  которые  изготовляли  в  Техасе  во   время
Гражданской войны, - капсюльный  револьвер  "данс-и-парк"  сорок  четвертого
калибра  ,  переделанный  под  кольтовский  патрон.  Над  этим   револьвером
потрудился кто-то, знающий толк в таких делах. Он был отлично уравновешен  и
удобно ложился в руку. Барабан был заряжен, все ячейки  на  поясе-патронташе
заполнены патронами. Я снял его с колышка и повесил возле своей кровати.
   Хороший револьвер - это такая  штука,  которую  стоит  иметь  под  рукой,
никогда не знаешь заранее, когда он понадобится.
   Говорят, когда оружие объявят вне закона, только люди  вне  закона  будут
иметь оружие.
 
Глава 7 
 
   Я и вправду здорово ослабел, потому что с удовольствием  снова  улегся  в
постель и почти сразу задремал, а проснулся, только когда  в  комнату  вошла
Мег Росситер с подносом в руках и поставила его на тумбочку у кровати.
   Ну, это был для меня сюрприз! Уж, такого-то я не ожидал! Никто никогда не
подавал мне еду с тех пор, как мама умерла. Разве что я платил за это деньги
в какой-нибудь придорожной харчевне.
   Хотя  что-то  приятное  в  этом  было  -  сидеть  вот  так  в  постели  с
подложенными под спину подушками, и чтоб тебе подавали хорошую еду...
   - Ну, мэм, вы меня начисто избалуете, если будете вот так ухаживать.
   - Вы же больны, -  сказала  она,  и  мне  показалось,  что  в  ее  голосе
промелькнул язвительный оттенок. Похоже, я сильно упал  в  ее  глазах  после
того, как рассказал, что со мной случилось. Но откуда ж мне было знать,  что
она страдает по этому самому Кудряшу... А вообще это никуда не годится. Если
человек может так с  людьми  обходиться,  как  он  со  мной,  значит,  он  с
гнильцой.
   Ладно. Допустим, у него не было никаких причин  мне  помогать...  но  еще
меньше у него было причин, чтобы вернуться и сбить меня на землю.  В  первый
раз  это  могло  получиться  случайно,  хотя  теперь  я  уже  начал  в  этом
сомневаться. Но во второй раз - нет.
   - Понимаю, я вам не очень по вкусу, мэм, и я уеду отсюда, как только  сил
наберусь. Вы скоро от меня избавитесь.
   - Но не от ваших слов! То, что вы сказали,  никуда  не  денется!  И  отец
ваших слов не забудет!
   - Я сказал только правду, мэм, и когда говорил, то даже  не  догадывался,
что вы в него влюблены.
   - Я... нет! Ничего подобного!  Вы,  верно,  полагаете,  что  если  убрать
Кудряша с дороги, то я обращу внимание на вас!
   - Нет, мэм, - честно сказал я, - мне  такое  и  в  голову  не  приходило,
нет-нет. Я человек простой, невзрачный, мэм, просто долговязый парень с гор.
   Вот Галлоуэй, мой брат, - другое дело, на него женщины заглядываются... а
на меня ни одна и не глянет второй раз, я уж на это и не надеюсь.
   Она вдруг посмотрела на меня так, будто впервые увидела.
   - Ну нет, - сказала она, - только не невзрачный.  Может  быть,  вы  и  не
красавец, но и невзрачным вас никак не назовешь.
   - Спасибо вам, мэм. Я полагаю - давно уже так  решил,  -  что  мне  лучше
ходить в одиночной упряжке. Мне по нраву места горные, безлюдные,  так  что,
может, оно и к лучшему. Никому,  наверное,  не  хотелось  обзавестись  своим
домом больше, чем мне... и никому не досталось  столько  бездомной  жизни  -
разве что Галлоуэю. Я заметил, девчонкам нравятся мужчины отважные и гордые.
   Но только если им удается обломать  такого  и  набросить  на  него  узду,
значит, он на самом деле вовсе не такой, как девчонке  мнилось  поначалу,  а
если она его не может обломать, то обычно он ее обламывает.  Так  уж  оно  в
жизни устроено.
   Она ушла обратно в другую комнату, или что там у них было, а я взялся  за
суп. Суп был хороший, но думал я не о еде, а о том, что я все-таки ей врал -
и на словах, и, может быть, в душе. Я ведь думал-таки о ней.  Когда  женщина
делает добро вот такому здоровенному невзрачному человеку вроде меня, у него
душа размягчается, а я жил одиноко столько времени...  Натуральное  дело,  я
раздумывал, как оно славно было бы, но думать  никому  не  возбраняется,  от
этого вреда нет, а на самом деле я все время знал, что это дело невозможное.
   И все же мне хотелось, чтоб это был кто-нибудь другой, а не Кудряш.
   Мне хотелось, чтоб это был кто угодно, лишь бы не Кудряш.
   - Доел я - и уснул. Не  знаю,  что  меня  разбудило,  должно  быть,  стук
лошадиных копыт во дворе  ранчо.  Я  приподнялся  на  локте,  прислушался  и
услышал голоса.
   Дотянулся я до кобуры,  вытащил  этот  самый  револьвер  "данс-и-парк"  и
спрятал его под одеялом, положил возле правой ноги. От такого человека,  как
Кудряш Данн, чего хочешь можно  ожидать,  а  после  того,  как  он  со  мной
поступил, было у меня сильное подозрение, что будь  он  тогда  один,  так  и
вовсе убил-бы меня... ни за что ни про что, просто ради удовольствия.
   Ну, а когда рядом с ним оказался приятель, ему не захотелось выставляться
таким поганцем. Никто не хочет видеть,  как  кого-то  хладнокровно  убивают;
даже те, кто сам имеет к таким делам склонность... потому что никто человеку
не гарантирует, что он не окажется следующей жертвой такого гада.
   Как бы то ни  было,  я  чувствовал  себя  куда  приятней  с  этим  старым
шестизарядником под рукой.
   Где-то в других комнатах разговаривали - я смутно слышал голоса,  смех  и
пение. Мег играла на банджо и пела - мягко и негромко, так  что  слов  я  не
разбирал. Под эти звуки хорошо было бы заснуть, но я не  решался.  Рано  или
поздно она ему расскажет о человеке, которого нашла на тропе,  и  он  придет
посмотреть на меня.
   Внезапно я услышал шаги, а потом распахнулась дверь. Там стоял  Кудряш  и
глядел на меня. Я сел в постели.
   - Дураки они-были, что взяли тебя в дом, - сказал он. - Они ведь  понятия
не имеют, кто ты такой.
   - Ты тоже, - сказал я. - Но они - люди  добрые,  они  помогают  человеку,
которому плохо... а не сшибают его лошадью.
   Он рассмеялся, но это был нехороший смех.
   - Ох ты ж смешной был, когда кувыркался там вверх  тормашками,  -  сказал
он. - Как тряпичная кукла. Он двинулся ко мне, опустив руку к револьверу.
   - А ты похож на человека, который мог бы совершить самоубийство, - сказал
он задумчиво, - конечно, в таком тяжелом состоянии... Это никого не  удивило
бы.
   - Это бы удивило моего брата Галлоуэя, - сказал я,  -  и  всех  остальных
Сакеттов.  Но  ты  можешь  не  беспокоиться.  Я   не   собираюсь   совершать
самоубийство.
   - Ну, а если тебе немножко помочь?
   Именно это он и имел в виду. Была в этом человеке жестокая жилка, подлая,
низкая жестокость. Он сделал еще шаг в мою  сторону,  но  вдруг  его  взгляд
случайно упал на пустую кобуру, висящую на спинке кровати.
   Это его остановило.
   Пустая кобура и моя правая рука под одеялом. Есть ли у меня револьвер?
   Этого он не знал, но я заметил, как  его  пот  прошиб.  Крупная  испарина
выступила у него на лбу, как вроде на него водой плеснули.
   Он поглядел на меня, потом на одеяло, на то место, где лежала моя  правая
рука - простым глазом видно было, как он гадает, успею ли я вовремя вытащить
револьвер из-под одеяла, ну, я и говорю:
   - Ни один человек в здравом уме не станет тащить револьвер из-под одеяла,
если можно стрелять прямо сквозь него.
   А он все глядел на меня, глаза просто  огнем  горели,  пот  его  заливал,
страх боролся, в нем с бешеной жаждой, уж больно ему хотелось убить меня или
хоть покалечить.
   - Так у тебя есть револьвер?
   - Есть ли у меня револьвер? - я  усмехнулся  ему.  -  Интересный  вопрос,
правда? Там, на тропе, у  меня  револьвера  не  было,  я  ж  был  голый  как
полено... но мне мог дать револьвер мистер Росситер.
   - Не такой он дурак. Ты же мог бы их всех поубивать.
   - А может быть, он думает, что я для них не так опасен, как ты.
   Это его зацепило. Ему нравилось быть таким, как он есть, но не нравилось,
когда об этом знали или догадывались другие.
   - А в чем, собственно, дело? - спросил я. - Тебе что, слава Рокера  спать
не дает? Ты, видать, решил, что можешь пострелять  еще  больше  народу,  чем
он... только Рокер обычно стреляет в  тех,  кто  стоит  на  ногах.  Так  мне
говорили, по крайней мере.
   Он вроде как  поотступил.  Видно,  решил,  что  такая  раскладка  его  не
устраивает. Он, конечно,  мог  бы  рискнуть,  а  после  постараться  убедить
Росситеров, что это было самоубийство. Такие люди часто  готовы  поверить  в
невозможное, потому что оно их устраивает, - или потому,  что  очень  высоко
себя ставят.
   Но тут послышался стук каблучков, и в комнате появилась Мег, а за ней  по
пятам шел ее папаша.
   - А, вот ты где! Я  только  вышла,  чтобы  выложить  на  блюдо  ириски  и
поставить кофе, вернулась - а тебя уже нет...
   - Он пришел сюда, чтобы засвидетельствовать мне  свое  почтение,  мэм,  -
сухо сказал я. - Чисто из вежливости.
   Она бросила на него быстрый взгляд, а после сурово уставилась на меня.
   Кудряш Данн выглядел нежным и невинным, как новорожденный младенец, - но,
думаю, он всегда так выглядит. Это только когда он на меня глядел, в  глазах
у него появлялось что-то грязное. Они вышли, а Росситер задержался.
   - Что тут у вас случилось? - спросил он. Я пожал плечами.
   - Ничего. Вовсе ничего не случилось. Росситер скользнул глазами по пустой
кобуре, потом остановил взгляд на моей правой руке под одеялом.
   - А вы - осторожный человек, - сказал он.
   - Мой дедушка, - сказал я, - дожил до девяноста четырех лет. Это был урок
для нас всех.
   Мы проговорили с ним целый вечер, все больше о коровах  и  пастбищах,  об
индейцах и всяком таком, и из этих разговоров я все больше узнавал о здешних
краях, самых прекрасных, какие мне когда-либо приходилось видеть.
   - В этих местах, к северу от Шалако, - говорил он, - есть высоко в  горах
долины, подобных каким  вы  никогда  не  видели.  Повсюду  ручьи,  водопады,
затерянные каньоны - и великолепные пастбища для скота. Я сам  видел  выходы
угля, и ходят разговоры, что в старину испанцы добывали здесь золото.
   - Я уеду, - сказал я, - но потом вернусь обратно... вместе с Галлоуэем.
   Он взглянул на меня.
   - Кудряш говорит, Что  встретил  вашего  брата.  И  что  Галлоуэй  Сакетт
отступил перед ним.
   - Галлоуэй, - сказал я ему, - не имеет привычки отступать. Он,  вероятно,
просто не сообразил, что  в  здешних  краях  заведено  убивать  сопляков,  у
которых молоко на губах не обсохло.
   Наконец он оставил меня одного, я откинулся на  подушки  и  вытянулся  во
весь рост. Мне было хорошо, по-настоящему хорошо. Я лежал в тепле, сытый,  я
мог отдохнуть. Но я не позволил себе заснуть, пока не услышал,  как  уезжает
Кудряш Данн.
   Росситер вел дело без особого размаха, в стаде  у  него  было  не  больше
трехсот голов, большей частью - племенной скот, но он был человек зажиточный
и приехал в здешние места с деньгами. Ему не было нужды продавать  скот,  он
мог его держать и дожидаться, пока стадо увеличится естественным путем.
   Хотя, полагаю, не  отказывался  прикупит