льше.
   - А кто за тебя поручится? Галлоуэй Сакетт улыбнулся.
   - Я сам. Я думаю, этого достаточно.
   - А я так не думаю, - сказал кудрявый. - Я  вовсе  не  думаю,  что  этого
достаточно!
   - Для меня - достаточно, - спокойно сказал хозяин  салуна.  -  Сакетты  -
фамилия уважаемая. - А потом добавил:
   - На твоем месте, Кудряш, я бы покончил с этой темой.
   Кудряш Данн поднялся на ноги.
   - Но ты не на моем месте, а у меня фамилия Сакетт  никакого  уважения  не
вызывает! - И уперся взглядом в Галлоуэя:
   - Ну, может, захочешь сделать из этого какие-нибудь выводы?
   Галлоуэй усмехнулся.
   - Когда захочу, ты об этом узнаешь раньше всех. - И повернулся к Шэдоу:
   - Едем?
   Они направились к дверям, а Кудряш Данн закричал им вслед:
   - Если вы подумываете о земле в этих краях, так лучше передумайте. Тут  -
страна Даннов! Галлоуэй повернулся:
   - А ты, значит, Данн?
   - Да! Можешь на всех углах это орать!
   - Ну, спасибо, что разрешил. Прямо сейчас и начну. -  Он  вышел,  толкнув
дверцу, и она закачалась за ним.
   Они зашли в лавку на другой стороне улицы и купили необходимые припасы.
   Владельцем лавки был тоненький молодой человек, подвижный, словоохотливый
и приветливый, которого звали Джонни Кайз.
   - Это мое первое собственное  дело,  -  с  улыбкой  пояснил  он.  -  Отец
считает, что я для бизнеса еще слабоват, но все же предложил мне помощь  для
начала. Ну, у меня было кое-что накоплено, а остальное  я  взял  в  долг  от
своего собственного имени. Я рассчитываю добиться успеха без его помощи.  Вы
не подумайте, - добавил  он,  -  что  между  нами  кошка  пробежала,  ничего
подобного. Просто я хочу пробиться своими силами, без его помощи. - И  снова
улыбнулся:
   - Единственное, что мне нужно, - это побольше покупателей.
   - Мы переезжаем в эти края, - сказал  Галлоуэй.  -  Собираемся  разводить
здесь скот.
   Джонни Кайз бросил на него быстрый взгляд.
   - А с Даннами  вы  об  этом  говорили?  Они  утверждают,  что  эти  места
принадлежат им.
   - Мы только  что  познакомились  в  салуне  с  Кудряшом,  -  сухо  сказал
Галлоуэй. - Он вроде как наталкивал нас на мысль, что они рассчитывают,  что
мы сюда не сунемся, а мы вроде как оставили его с мыслью,  что  рассчитываем
остаться здесь. Галлоуэй рассказал о Флэгане и добавил:
   - Если он тут покажется, дайте ему все, что попросит. С оплатой будет все
в порядке.
   Этим  вечером  они  разбили  лагерь  в  ложбинке,   протянувшейся   вдоль
стремительных вод Ла-Платы.
   Расстелили одеяла. Галлоуэй стянул сапоги и заботливо  поставил  рядом  с
собой, под рукой.
   - Я глубоко благодарен, Ник, что вы поехали со мной.
   - А я люблю ездить по неосвоенным местам. Наверное, это у меня в крови.
   - Но вы ведь родились в замке, и все такое... Мне как-то  представлялось,
что вам лучше подходит большой город.
   - Это был не мой замок, Сакетт. Замок и титул принадлежали моему отцу.  А
моя мать была дочерью младшего сына, который ушел в  море,  потерял  ногу  в
морском сражении, вернулся, осел и начал столярничать... У моего  отца  было
два  законных  сына,  ничуть  не  походивших  на  него  ни  внешностью,   ни
поступками. А я был его копией. Как-то его жена встретила меня  за  городом,
когда я тренировал лошадь для одного человека. И попросила, чтобы я  покинул
страну. Моя матушка к  тому  времени  упокоилась,  столярное  дело  меня  не
влекло, а эта женщина мне объяснила, что я слишком похож лицом на  ее  мужа,
чтобы обошлось без разговоров и сплетен. Она сказала, что любит своего мужа,
и пообещала выделить мне приличную  сумму  денег,  если  я  уберусь  с  глаз
долой... Ну, именно о таком я и мечтал, хотя сомнительно, чтобы у  меня  это
получилось своими силами. Я учился в хороших школах, но вкуса к  бизнесу  не
приобрел. Короче, я поблагодарил ее, взял деньги и уехал в Америку...  Я  об
этом никогда никому не рассказывал прежде и, вероятно, больше никогда никому
не расскажу...
   - А что ваш дед?
   - Он не мог перенести мой отъезд, хотя на  моем  месте  сам  поступил  бы
точно так же.  Я  бы  там  ничего  не  добился  в  жизни,  если  не  считать
горестей... Я писал ему, посылал деньги, когда были. Он умер  несколько  лет
назад. Графиня написала мне, пыталась объясниться и спрашивала, не хочу ли я
вернуться. Один из ее сыновей погиб, его лошадь  сбросила.  Второй  попал  в
неприятную историю и покинул страну, а третий был... нездоровым человеком.
   - Вы могли бы вернуться.
   Шэдоу кивнул.
   - Она писала, что отец готов признать меня своим законным сыном, так  что
я мог бы стать наследником. Но меня больше не влечет к этому, Сакетт. Теперь
моя страна здесь. А кроме того, как-то на Востоке были у меня неприятности.
   Небольшая стычка в Миссури, со стрельбой и трупом... Его  семья  занимает
видное положение, и им хотелось бы меня разыскать...
   Какое-то время оба молчали. Шэдоу курил в тишине, потом отложил трубку  и
закутался в одеяла.
   - Сакетт, - сказал он вдруг, - если вы своими глазами не увидите  здешние
горы, то просто но поверите. Другой такой фантастической красоты в мире нет.
   Пики, похожие на башни, долины, которых  никогда  не  видел  глаз  белого
человека, и реки, текущие Бог знает откуда. Я  видел  Альпы  и  Пиренеи,  но
нигде нет ничего похожего на эти горы.
   Галлоуэй не отозвался. Где-то в  этих  фантастических  прекрасных  горах,
может, всего в нескольких милях отсюда, Флэган сражается за свою  жизнь,  за
само существование свое...  Он  не  спеша  начал  продумывать  все  сначала,
пытаясь мысленно восстановить картину событий...
   Флэган - отличный бегун,  он  всегда  сохранял  великолепную  форму.  Он,
вероятно, сделал хороший рывок, изрядно оторвался  от  преследователей,  так
что им пришлось бы  крепко  поднажать,  чтобы  нагнать  его.  Хуже,  видимо,
обстояло с едой, но  в  горах  им  часто  приходилось  обходиться  подножным
кормом.
   Нет, как-нибудь Флэган выживет. Он обязан выжить.
 
Глава 6 
 
   Какое-тр время я лежал там, дрожа от холода. Судя по нескольким  звездам,
которые были видны из этого колодца, оставался последний час до рассвета.
   Мышцы ныли, их свело, а ступни болели немилосердно. Превозмогая  боль,  я
принял сидячее положение и медленно оглядел свой маленький островок.
   Было тихо, только шумела падающая вода - совсем негромко, но  ее  шум  не
позволял услышать другие звуки, которые могли бы раздаться вблизи.  А  потом
где-то вдали над горами прокатился басовитый раскат грома.
   Да, меньше всего мне хотелось бы в эту минуту оказаться  здесь  в  грозу,
без одежды, промерзшему до костей. Хуже всего то, что я застрял здесь, как в
ловушке, а судя но  следам  на  стенках  этой  каменной  западни,  вода  тут
временами поднимается на "несколько футов выше человеческого роста.
   Необязательно даже, чтобы дождь прошел прямо здесь,  -  все  равно  меня,
ждут неприятности. Если польет где-то в горах, вода будет стекать по  руслам
ручьев, и вот этот водопадик, который мне все время слышен, зальет озерцо  с
берегами.
   В жизни мне приходилось время от времени попадать в переплет, но  такого,
как сейчас, похоже, еще не встречалось. Да и  силы  у  меня  были  подточены
жалкой кормежкой, не говоря уже о  том,  что  мне  изрядно  досталось  и  от
индейцев, и от здешних диких краев. Я уже и до этого дня был крепко вымотан,
но тогда, по крайней мере, стоял на твердой земле, мог продолжать свой  путь
и при случае добыть какие-то крохи съестного. Да, от индейцев я удрал,  зато
прыгнул прямо в ловушку...
   Снова глухо заворчал гром в дальних каньонах. Я повернул голову  и  начал
медленно, дюйм за дюймом, осматривать этот каменный капкан.
   Я находился на крохотном песчаном пляжике под стеной нависающего выступа,
кажется, сплошной скалы. С того места, где я сидел, не  было  видно  никаких
разрывов или трещин в стенках котла, куда я вскочил сдуру, но раз вода  сюда
втекает, то как-то она должна и вытекать...
   В конце концов я сполз в воду. Оказалось,  что  в  воде  теплее,  чем  на
берегу; я медленно выплыл на открытое место. Кромка скал наверху  находилась
всего  футах  в  шести  надо  мной,  но  стена   была   отвесная,   гладкая,
отполированная водой. То здесь, то там в стенках попадались трещины, но  они
шли вертикально, и я не видел ни одного  места,  где  мог  бы  зацепиться  и
повиснуть так, чтобы можно было  дотянуться  до  какой-нибудь  опоры  другой
рукой.
   Самая большая трещина начиналась на высоте около четырех  футов.  Я  пару
раз попробовал  выпрыгнуть  из  воды,  но  пальцы  не  могли  удержаться  на
скользком камне. В общем, поплыл я обратно и вытянулся на песке,  совершенно
обессиленный.
   Еще два раза я исследовал эту яму, пытаясь найти выход,  но  единственной
моей надеждой была эта трещина. Каждый раз, возвращаясь на берег, я  отдыхал
все дольше и дольше - уж больно измотали меня эти  дни  на  голодном  пайке,
когда я из последних сил пытался перебраться через горы  и  не  сдохнуть  по
дороге. И все же, повторял я  себе  все  время,  нет  такого  положения,  из
которого человек не сможет выбраться, если будет сохранять здравый  смысл  и
не ударится в панику; так что я сел и начал думать.
   Водопад, шум которого я все время слышал, был не очень высок, но  все  же
скала, с которой срывалась вода, поднималась выше, чем в том месте, откуда я
спрыгнул, и камень был вылизан водой.
   Начался дождь.
   Сначала падали редкие крупные капли, но потом  струи  ливня  взбили  воду
вокруг. Какое-то время я просто лежал спокойно,  пытаясь  собрать  силы  для
новой попытки, но шум падающего в воду дождя незаметно меня убаюкал. Когда я
открыл глаза, меня трясло от холода, а вода в озерце поднялась не меньше чем
на три дюйма.
   Замерзший, дрожащий, я снова осмотрел стены и снова  вернулся  к  той  же
трещине.
   Нижний ее конец обрывался в добрых четырех футах над водой, а  стена  под
ней - гладкая как шелк. Вверху эта трещина была шириной, может  быть,  дюйма
четыре, а книзу сходила на нет. Если бы человек  смог  оказаться  достаточно
высоко,  чтобы  запустить  в  трещину  пальцы  обеих  рук,  ухватившись   за
противоположные кромки, то сумел бы подтянуться и выбраться наверх...  Сумел
бы.
   Но в нижней части  трещина  была  такая  узкая,  что  туда  и  пальца  не
просунуть... а хоть бы и можно было его просунуть, в любом случае  на  одном
пальце не подтянешься.
   Да, похоже, нет выхода из этой ловушки, в которой  я  оказался  по  своей
воле... и я отправился обратно и снова растянулся на песке. Мне  показалось,
что пляжик стал меньше... А дождь все не унимался.
   Если бы найти что-нибудь подходящее и заклинить в  этой  расщелине,  чтоб
получилась опора для руки... Только ничего тут подходящего не было. Я  вдруг
подумал, что можно найти палку, но здесь не было даже палок, а копье у  меня
не такое прочное, чтобы выдержать мой вес, даже если  бы  трещина  оказалась
достаточно глубокой и его можно было в нее засадить... Но  только  она  была
совсем неглубокая.
   Если бы здесь что-нибудь было... Но есть ведь!
   Мой кулак.
   Если я изловчусь и выпрыгну из воды так высоко,  чтобы  вбить  в  трещину
сжатый кулак, то смогу повиснуть на нем. Если пальцы разожмутся, ну,  так  я
свалюсь обратно в воду, но зато если удастся удержать  кулак  сжатым,  то  я
смогу подтянуться повыше и заклинить в трещине второй  кулак,  а  тогда  уже
можно будет перехватиться за край скалы.
   Что-то подсказывало мне, что надо  попробовать  -  и  поскорее.  Дождевая
вода, сбегающая с горы, еще не достигла  озерца,  но  скоро  в  него  хлынут
потоки из мелких ручейков и оврагов, мой крохотный пляжик зальет в считанные
минуты, и я вынужден буду непрерывно плавать, пока не выбьюсь из сил.
   А силы эти и так быстро иссякали. Подкрепиться  мне  было  нечем,  я  был
полудохлый после побега, карабканья по горам, вечных поисков еды, после этой
постоянной борьбы за  существование.  И  если  придуманный  мною  способ  не
сработает, то другого я уже не успею  придумать...  Нет,  он  просто  обязан
сработать!
   Я переплыл через озерцо и снова посмотрел  на  трещину  -  она  была  так
близко надо мной. Ну что ж,  в  мальчишеские  годы  мне  сто  раз  удавалось
выскакивать из воды очень высоко, когда мы  играли  в  старом  пруду,  гоняя
пустую тыкву. Правда, на этот раз мне нужно было не  только  выпрыгнуть  над
водой на половину своего роста, но и всадить кулак в узкую трещину.
   Сначала я притащил свое копье поближе к этой стороне и  забросил  его  на
стену. Потом выбросил наверх лук и колчан со стрелами.
   С первой попытки мне удалось  всего  лишь  стукнуть  кулаком  о  скалу  и
поцарапаться. Но во второй раз рука взлетела выше и  сжатый  кулак  попал  в
трещину.
   Мучительно напрягая мышцы, я медленно тянул вверх тело. Это  было  похоже
на подтягивание на одной руке, упражнение, которым я редко развлекался... Но
наконец тело поднялось из воды, и я вколотил в трещину второй кулак,  только
теперь поперек, щель тут была шире. Я подтянулся еще раз, высвободил  нижнюю
руку и перехватился за край  скалы.  Последний  рывок  вверх,  и  я  наконец
перевалился через каменную кромку. Я лежал неподвижно, а дождь барабанил  по
спине.
   Через некоторое время,  трясясь,  от  холода  и  изнеможения,  я  кое-как
поднялся на ноги, собрал свое оружие и двинулся в лес. Эту  ночь  я  провел,
зарывшись в сосновые иголки, одинокий,  дрожащий  от  холода  -  у  меня  не
осталось даже лосиной шкуры, чтобы укрыться.
   Сколько может вынести человек? Сколько времени может он не  сдаваться?  Я
задавал себе эти вопросы,  потому  что  я  вообще  люблю  задавать  вопросы;
впрочем, ответы на них мне были ясны с самого  начала.  Человек  -  если  он
настоящий человек - должен все вынести, должен бороться до  конца.  Конечно,
смерть кладет конец мукам, борьбе, страданиям... но заодно она кладет  конец
теплу и свету, красоте бегущей лошади, запаху влажных листьев и пороха,  той
особой походке женщины, когда она знает, что на нее кто-то смотрит. Все  это
тоже умирает вместе с человеком.
   Утром, я добуду огонь. Утром я найду пищу.
   Дождь шел непрерывно, крупные капли проникали в кучу хвои  под  кустом  и
скатывались, холодные, вдоль спины и по груди.
   Наконец пришел серый рассвет. Я вылез наружу, окоченевший от  холода.  На
мне были только мокасины и набедренная повязка. Дождь перестал, но земля под
ногами чавкала. Я отправился искать съедобные  корешки.  Вышел  на  полянку,
услышал какой-то шум, топот, успел оглянуться и заметить надвигающуюся прямо
на меня лошадь - тут она толкнула меня, и я покатился по земле.
   Я отчаянно пытался подняться на ноги, позвать, но от  удара  у  меня  дух
отшибло.
   Чей-то голос сказал:
   - Да это не индеец! Кудряш, это белый человек!
   - А-а, какая разница? Брось, пусть валяется!
   Мне потребовалась чуть не минута, чтобы подняться и крикнуть им вслед:
   - Помогите!.. Отвезите меня на ранчо или куда-нибудь. Я...
   Всадник, которого называли Кудряшом, развернул лошадь  и  вскачь  понесся
обратно. В руке он крутил свернутую кольцами веревку - явно хотел  хлестнуть
меня. Я попытался отступить в сторону, поскользнулся на  мокрых  листьях,  и
лошадь с разгону толкнула меня снова. Я отлетел в кусты, а Кудряш с  хохотом
ускакал прочь.
   Нескоро мне удалось подтянуть к груди колени. Я кое-как пополз туда,  где
валялось мое оружие. Тетива замокла, и из  лука  стрелять  было  нельзя,  но
копье могло пригодиться.
   Прежде всего мне нужен был огонь. В лощине у реки я  наломал  с  деревьев
высохших нижних веток, наскреб сухой внутренней коры с поваленных стволов  и
сплел небольшой навес, чтобы прикрыть огонь от дождя.
   Нашел кусок дерева, отколовшийся от  рухнувшего  ствола,  своим  каменным
ножом выдолбил в нем ямку, а потом прорезал канавку от этой ямки к краю.
   Растер в пальцах сухую кору, высыпал пыль в ямку, установил  туда  стрелу
тупым концом, обмотал ее тетивой и, двигая лук  взад-вперед,  начал  вертеть
ее. Потребовалось несколько минут упорного труда, чтобы  закурился  дымок  и
затлела первая искра, я продолжал вертеть стрелу, а  потом  начал  раздувать
эту искру. Наконец вспыхнул огонек.
   Бывают моменты, такие как сейчас, которые показывают человеку, как  много
могут означать самые простые вещи вроде еды и тепла. Мой костерок постепенно
разгорался, и впервые  за  долгое  время  тепло  начало  пробираться  в  мои
промерзшие, окоченевшие мускулы.
   Все вокруг было мокрым. Мне нечем было прикрыть наготу, но костер немного
согрел меня, стало лучше от одного сознания, что у  меня  есть  огонь.  Ноги
снова были изодраны, хоть и не так страшно, как вначале, а следы доставшихся
на мою долю ударов выступили у меня на шкуре здоровенными синяками...
   Я скорчился у огня, мечтая о еде, о тепле, об одеяле.
   Нечего было рассчитывать, что  какая-нибудь  зверушка  вылезет  сдуру  из
укрытия под дождь, оставалось или пережидать его, или поискать кореньев,  но
пока что ничего съедобного мне углядеть не удалось. Однако я достаточно  уже
пожил на свете и твердо знал, что вечно ничто не длится, даже неприятности.
   А те, кто думает иначе, только понапрасну терзают себя. В мире есть  один
неизменный закон - что нет в мире ничего неизменного, и  тяготы,  которые  я
переношу сегодня, -  это  только  передышка  перед  удовольствиями,  которые
достанутся мне завтра, и эти удовольствия принесут мне еще  больше  радости,
когда я стану вспоминать, что перенес...
   Не такой я был человек, чтобы жаловаться  на  судьбу  и  случай.  Человек
встречается в жизни с голодом, жаждой и  холодом,  с  хорошими  временами  и
плохими, и первый шаг  к  тому,  чтобы  стать  человеком,  -  научиться  это
понимать. В конце концов, у меня целы обе руки, обе ноги и оба глаза, а есть
ведь люди, совершенно искалеченные. Беспокоило только, что я чувствовал себя
нехорошо. Мне начало казаться, что все вокруг  становится  ненастоящим,  что
надвигается болезнь, и ощущение это действовало угнетающе.
   Валяться больным одному, в лесу, в сырую и холодную  погоду...  от  таких
мыслей настроение не поднимется.
   Внезапно меня пот прошиб, хоть погода стояла холодная  и  сыпался  дождь;
минуту назад я трясся от холода, а теперь меня просто заливало. Я зарылся  в
палые листья и сосновую хвою; мое счастье, что  на  этом  месте  они  лежали
толстым ковром.
   Время от времени я  высовывал  наружу  руку,  чтобы  подбросить  в  огонь
веточку-другую, со страхом думая о той минуте, когда я спалю все  подходящее
вблизи и придется выбираться из нагретого гнезда и идти собирать хворост.
   Вокруг росли кусты ивняка, я обдирал с  лозинок  кору,  выскребал  луб  и
жевал его - он помогает от лихорадки.
   Временами я вроде как проваливался куда-то. Помню, наступил момент, когда
я подбросил в огонь пару тонких веточек, а потом добавил листьев, потому что
больше кругом уже ничего не было.
   Однажды мне показалось, что я слышу шаги приближающейся лошади, помнится,
будто кто-то меня окликал... не знаю, ответил ли  я.  Голова  стала  легкая,
будто плавала, во рту пересохло, и мне было холодно... холодно...
   Приходилось мне слышать  разговоры,  что  если  сидишь  в  темной  яме  и
смотришь вверх, то можно увидеть звезды даже  днем.  Так  вот,  я  посмотрел
вверх - и увидел  лицо,  глядящее  на  меня  широко  раскрытыми  глазами,  с
приоткрытым ртом, и это было все равно что поглядеть вверх из ямы и  увидеть
звезду. Во всяком  случае,  это  было  последнее,  что  я  увидел,  а  потом
наступила долгая тьма...
 
*** 
 
   Мы у себя в горах всегда обходились немногим. Дом был обставлен тем,  что
раздобывала мама или папа, если  он  не  слишком  устал  от  работы.  Ничего
лишнего, разве что какие-то пустяки вроде занавесок на окнах или  цветов  на
столе, да еще мама, когда  подметала  в  доме  и  могла  на  какое-то  время
выставить нас, мальчишек, наружу, выводила по земляному полу узоры,  как