о
поводу незаметного корсиканца из Аяччо.
   А пока наступал последний час существования Национального собрания;  этот
час приближался медленно, но верно, так же медленно, как тянется  время  для
стариков, жизнь которых мало-помалу затухает.
   После того как Национальное собрание вотировало три тысячи  законов,  оно
наконец приступило к пересмотру Конституции.
   Эта Конституция оказалась железной клеткой, куда, не желая того  и  почти
не ведая, что творит. Национальное собрание заключило короля.
   Оно позолотило прутья клетки, но ведь позолота не могла скрасить неволи.
   В  самом  деле,  король  лишился  власти;  он   превратился   в   колесо,
подчинявшееся чужой  воле,  вместо  того  чтобы  стать  сообщающим  движение
машинистом. Вся сила Людовика XVI заключалась теперь в  его  праве  вето,  в
течение трех последних лет приостанавливавшем исполнение принятых  декретов,
если эти декреты не удовлетворяли короля; тогда колесо переставало вращаться
и из-за этого останавливалась вся машина.
   За исключением этой силы инерции королевство Генриха IV и  Людовика  XIV,
бывшее необычайно мощным при  жизни  этих  двух  величайших  монархов,  было
теперь не более чем видимостью.
   Английские эмигранты писали королю:

   "Умрите, если это необходимо, но не унижайте себя присягой!"

   Леопольд и Барнав говорили:
   - Непременно принесите клятву: держитесь изо всех сил!
   Наконец король решил этот вопрос следующим образом:
   - Я заявляю, что не считаю Конституцию достаточно действенной и способной
объединить страну; однако раз мнения на, сей счет  расходятся,  я  согласен,
что надо это испытать: это единственное, что может нас рассудить.
   Осталось решить, где  королю  будет  предложено  принять  Конституцию:  в
Тюильри или в Собрании?
   Король вышел из затруднения, объявив,  что  принесет  клятву  Конституции
там, где она была вотирована.
   Король назначил церемонию на 13 сентября.
   Национальное собрание приняло это сообщение дружными аплодисментами.
   Король придет я Собрание!
   В порыве воодушевления Лафайет встал  и  потребовал  амнистии  для  всех,
обвинявшихся в содействии бегству короля.
   Собрание единодушно проголосовало за амнистию.
   Туча, нависшая было над головами Шарни и Андре, рассеялась.
   Депутация из шестидесяти членов Собрания была направлена к  королю,  дабы
поблагодарить его за письмо.
   Хранитель печати вскочил и побежал предупредить короля о депутации.
   В то же утро  был  принят  декрет,  упразднявший  орден  Святого  Духа  и
разрешавший королю в  виде  исключения  носить  этот  орден,  символ  высшей
аристократии.
   Король принял депутацию с единственным орденом Св.  Людовика  в  петлице;
заметив, как удивились депутаты, не видя  на  его  груди  голубой  орденской
ленты, он проговорил:
   -  Господа!  Нынче  утром  вы  упразднили  орден  Святого  Духа,   сделав
исключение для меня одного; но орден, каков бы он ни  был,  имеет  для  меня
лишь ту ценность, что его можно передать; вот почему, начиная с сегодняшнего
дня, я считаю, что для меня он упразднен наравне с другими.
   Королева, дофин и наследная принцесса стояли недалеко от двери;  королева
была бледна, она крепко  стиснула  зубы  и  дрожала  всем  телом;  наследная
принцесса была взволнована, она негодовала в душе и  держалась  высокомерно,
переживая прошлые, настоящие и будущие унижения; дофин был  беззаботен,  как
всякий  ребенок:  он  казался  единственным  живым  существом   среди   этих
застывших, словно мраморные изваяния, фигур.
   Несколькими днями раньше король сказал г-ну де Монморену:
   - Я знаю, что погиб... Все, что будет отныне сделано в пользу королевской
власти, пусть делается ради моего сына.
   Внешне  ответ  Людовика  XVI  на  обращение  депутатов  выглядел   вполне
искренно.
   Как только он договорил, он обернулся к королеве и наследникам:
   - Вот моя супруга и мои дети, - молвил он, - они разделяют мои чувства.
   Да, супруга и дети разделяли его чувства: когда депутация, сопровождаемая
беспокойным взглядом короля  и  ненавидящим  взглядом  королевы,  удалилась,
супруги сошлись и Мария-Антуанетта, положив белую и холодную, словно мрамор,
руку на рукав короля, покачала головой и сказала:
   - Эти люди не хотят более государя.  Они  разрушают  монархию  камень  за
камнем и из них складывают для нас гробницу!
   Бедная женщина! Она заблуждалась: ей суждено было лежать в общей могиле в
саване для бедняков.
   Но в чем она  не  заблуждалась,  так  это  в  ежедневных  посягательствах
Собрания на прерогативы короля.
   Господин де Малуэ председательствовал в  Собрании;  это  был  закоренелый
роялист, однако и он счел своим долгом обсудить, стоя или сидя  будут  члены
Собрания слушать клятву короля.
   - Сидя! Сидя! - раздалось со всех сторон.
   - А король? - уточнил г-н де Малуэ.
   - Пусть говорит стоя и с обнаженной головой! - вы крикнул кто-то.
   По рядам собравшихся пробежал ропот.
   Этот голос прозвучал отчетливо и  громко,  словно  глас  народа,  который
говорит в одиночку, чтобы его было лучше слышно.
   Председатель изменился в лице.
   Кто произнес эти слова? Вырвались ли они у сидящего в зале или  донеслись
с трибуны?
   Какое  это  имело  значение?!  В  них  была  заложена  такая  мощь,   что
председатель вынужден был на них ответить.
   - Господа! - промолвил он. - У нас, представителей нации,  нет  оснований
для того, чтобы в присутствии короля не выразить  своего  уважения  ему  как
главе государства.  Если  король  принесет  клятву  стоя,  я  требую,  чтобы
Национальное собрание выслушало его в том же положении.
   В ответ послышался тот же голос:
   - Я хочу предложить поправку, которая примирит всех. Пусть  господину  де
Малуэ, а также другим желающим  будет  позволено  внимать  королю  преклонив
колени; мы же примем предыдущее предложение.
   Предложение было отклонено.
   Король должен был принести клятву на следующий день. Зал был  переполнен;
трибуны ломились от зрителей В полдень доложили о прибытии короля.
   Король говорил стоя; Собрание слушало его стоя;  по  окончании  речи  был
подписан конституционный акт, и все заняли свои места.
   Председательствующий - на  сей  раз  это  был  Type  -  встал,  собираясь
выступить с ответной речью; после первых двух  фраз,  видя,  что  король  не
встает, он тоже сел.
   Это вызвало рукоплескания на трибунах.
   Долго не умолкавшие аплодисменты заставили короля побледнеть.
   Он вынул из кармана платок и вытер взмокший лоб  Королева  присутствовала
на этом заседании, он? занимала отдельную ложу; долее она не могла  вынести:
она поднялась, вышла, громко  хлопнув  дверью,  и  приказала  отвезти  ее  в
Тюильри По возвращении она не  сказала  ни  слова  даже  с  самыми  близкими
людьми. С тех пор, как Шарни не было рядом, в ее сердце копилась горечь,  но
она все держала в себе.
   Король вернулся спустя полчаса.
   - Что королева? - тотчас поинтересовался он.
   Ему доложили, где она.
   Лакей хотел пойти вперед.
   Король знаком остановил его, сам отворил двери  и  вошел  в  комнату  без
доклада.
   Он был бледен, растерян, пот струился  по  его  лицу;  при  виде  супруга
королева, вскрикнув, вскочила с места.
   - Государь! Что случилось? - вымолвила она.
   Не отвечая ни слова, король рухнул в кресло и разрыдался.
   - Ах, ваше величество! - воскликнул он. - Зачем вы присутствовали на этом
заседании? Зачем вам нужно было видеть мое унижение? Разве для этого  я  вас
пригласил когда-то во Францию?
   Подобная вспышка со стороны Людовика XVI была тем невыносимее, что  такое
случалось с ним крайне редко. Королева, не сдержавшись, подбежала к королю и
упала перед ним на колени.
   Дверь с шумом распахнулась и заставила ее обернуться. На пороге появилась
г-жа Кампан. Королева жестом ее остановила.
   - Оставьте нас, Кампан! Оставьте нас! - приказала она.
   Госпожа Кампан поняла, какое чувство владело в  эту  минуту  королевой  и
почему она просила  ее  уйти.  Камеристка  почтительно  удалилась.  Стоя  за
дверью,  она  еще  долго  слушала,   как   супруги   обменивались   словами,
прерываемыми рыданиями.
   Наконец все стихло; спустя полчаса дверь отворялась и  королева  кликнула
камеристку, - Госпожа Кампан! Потрудитесь передать это письмо  господину  де
Мальдену; письмо адресовано моему брагу Леопольду. Пусть господин де Мальден
немедленно отправляется в Вену; это письмо должно  быть  доставлено  раньше,
чем туда дойдет весть о том, что нынче  произошло...  Если  ему  понадобятся
деньги, дайте ему сотни три луидоров; я вам потом верну.
   Госпожа Кампан взяла письмо и вышла. Спустя два часа г-н де  Мальден  уже
скакал в Вену.
   Хуже всего  было  то,  что  необходимо  было  улыбаться  быть  ласковыми,
сохранять веселый вид.
   Весь остаток  дня  Тюильри  затопляла  необъятная  толпа.  Вечером  город
сверкал огнями. Король и королева получили приглашение прокатиться в  карете
по Елисейским полям в сопровождении  адъютантов  и  командиров  Национальной
гвардии Парижа.
   При  их  появлении  послышались  крики:  "Да   здравствует   король!   Да
здравствует королева!" Но едва эти крики стихли и карета замедлила ход,  как
какой-то простолюдин, оказавшийся рядом с дверкой, скрестил на груди руки  и
со злобой проговорил:
   - Не верьте им... Да здравствует нация!  Карета  снова  покатила  вперед;
однако человек этот взялся рукой за дверку и пошел рядом; всякий раз, как  в
толпе  кричали:  "Да  здравствует  король!  Да  здравствует  королева!",  он
повторял все тем же пронзительным голосом:
   - Не верьте им... Да здравствует нация!
   Королева  вернулась  к  себе  совершенно  разбитая   этими   беспрестанно
повторявшимися словами; поражало, с каким упорством и с какой ненавистью они
произносились.
   В театрах стали устраивать представления: сначала - в Опере,  потом  -  в
Комеди Франсез, затем - в Итальянской опере.
   В Опере и в Комеди Франсез зал "был сделан", и потому короля  и  королеву
встретили дружные аплодисменты; но когда собрались было принять те  же  меры
предосторожности в Итальянской опере, оказалось поздно: билеты в партер были
уже забронированы.
   Роялисты понимали, что  в  Итальянской  опере  вечером,  возможно,  будет
скандал. Опасение переросло в  уверенность,  когда  стало  ясно,  кто  будет
сидеть в партере.
   Дантон, Камилл Демулен, Лежандр, Сантер занимали  места  в  первом  ряду.
Когда королева появилась в ложе, с галерей донеслись робкие аплодисменты.  В
партере зашикали.
   Королева с ужасом заглянула  в  разверстую  пропасть:  она  будто  сквозь
кровавую пелену видела глаза, пылавшие злобой и угрозой.
   Никого из этих людей она не знала в лицо, не знала она и имен  многих  из
них.
   "Что худого я им сделала. Боже мой?!  -  думала  она,  пытаясь  скрыть  в
улыбке свое смятение. - За что они меня так ненавидят?"
   Вдруг ее взгляд остановился на человеке,  стоявшем  у  одной  из  колонн,
поддерживавших галерею.
   Человек этот не сводил с нее пристального взгляда.
   Это был господин, которого она уже встречала в замке Таверне, потом -  во
время возвращения из Севра, затем - в Тюильрийском саду; это  был  господин,
пугавший ее своими угрозами, а также таинственными и страшными действиями.
   Раз с ужасом взглянув на этого человека, она уже не могла отвести от него
глаз. Он оказывал на нее столь же магическое  воздействие,  как  удав  -  на
птичку.
   Начался  спектакль;  королева  сделала  над   собой   усилие,   стряхнула
наваждение, отвернулась и перевела взгляд на сцену.
   Давали "Непредвиденные события" Гретри.
   Однако несмотря на  попытки  позабыть  о  таинственном  незнакомце,  она,
словно против собственной воли подчиняясь магнетическому воздействию,  время
от времени оборачивалась  и  устремляла  испуганный  взгляд  все  в  том  же
направлении.
   А тот человек оставался на прежнем месте, стоя  неподвижно  и  насмешливо
взглядывая на королеву. Это было болезненное, роковое наваждение, похожее на
ночной кошмар.
   Атмосфера в зале была накалена  до  предела.  Противоборствующие  стороны
непременно должны были столкнуться, как это бывает во время грозы в августе,
когда две тучи, катящиеся с разных сторон одна навстречу другой, неотвратимо
наплывают друг на друга, высекая гром и молнию.
   И случай наконец представился.
   Очаровательная г-жа Дюгазон пела дуэт с тенором,  и  в  этом  дуэте  были
такие слова:

   О, как я люблю госпожу!

   Отважная певица  вышла  на  авансцену,  устремив  взгляд  на  королеву  и
простирая к ней руки, и тем бросила залу роковой вызов.
   Королева поняла, что сейчас поднимется буря.
   Она в безотчетном ужасе отпрянула и взглянула на господина у колонны.  Ей
почудилось, что он  подал  знак,  которому  сидевшие  в  партере  немедленно
повиновались.
   Весь партер хором вскричал:
   - Нет больше господина! Нет больше госпожи! Свобода!..
   Однако в ответ из лож и с галереи пронеслось:
   - Да здравствует король! Да здравствует королева! Да здравствуют отныне и
навечно наш господин и наша госпожа!
   - Нет больше господина! Нет больше госпожи! Свобода! Свобода! Свобода!  -
снова взвыл партер.
   Вызов был брошен и принят, война объявлена, разгорелся бой.
   Королева издала душераздирающий крик и закрыла глаза; у нее не  было  сил
смотреть на этого демона, короля стихии и разрушения.
   В то же мгновение королеву обступили офицеры  Национальной  гвардии;  они
закрыли ее собой и повлекли вон из ложи.
   Но и в коридорах ее продолжали преследовать те же крики:
   - Нет больше господина! Нет больше госпожи! Нет больше короля! Нет больше
королевы!
   Она не помнила, как очутилась в карете. С этого вечера королева перестала
ходить в театр.
   30  сентября  Учредительное  собрание  через  своего  председателя   Type
объявило, что считает свою миссию исполненной и закрывает заседания.
   Вот, в нескольких словах, плоды его работы, которая  велась  два  года  и
четыре месяца!
   Абсолютное разрушение монархии;
   Создание народной власти;
   Уничтожение всех привилегий дворянства и духовенства;
   Арест ассигнаций на сумму в один миллиард двести миллионов;
   Взятие в залог национальных богатств;
   Признание свободы вероисповеданий;
   Отмена монашеских обетов;
   Отмена приказов о заточении без суда и следствия;
   Установление равенства перед законом;
   Отмена таможен внутри страны;
   Образование Национальной гвардии;
   Наконец, вотирование Конституции и принятие ее королем.
   Король и королева должны были бы уж очень печально  смотреть  в  будущее,
чтобы поверить, что следует  более  опасаться  не  только  что  распущенного
Собрания, а нового, которое еще только будет созвано.

Глава 22

ПРОЩАНИЕ С БАРНАВОМ

   2 октября, то есть два дня спустя после роспуска Учредительного собрания,
в час, когда Барнав обыкновенно виделся с королевой,  его  пригласили  к  ее
величеству, но не в комнату  г-жи  Кампан  в  верхнем  этаже,  а  в  большой
кабинет.
   Вечером того  дня,  когда  король  принес  клятву  верности  Конституции,
часовые - адъютанты Лафайета - покинули внутренние  покои  дворца,  и  ежели
король в этот день не вернул себе былое могущество, то, уж во всяком случае,
он вновь обрел свободу.
   Это было небольшим вознаграждением за унижение, на  которое  он,  как  мы
видели, с горечью жаловался королеве.
   Это не был ни официальный, ни торжественный прием; Барнаву на сей раз  не
пришлось прибегать к предосторожностям, которых до  тех  пор  требовало  его
присутствие в Тюильри.
   Он был очень бледен  и  казался  печальным;  и  его  печаль  и  бледность
поразили королеву.
   Она приняла его стоя, хотя  знала,  что  молодой  адвокат  испытывает  по
отношению к ней глубокую почтительность, и была уверена в  том,  что  он  не
допустит  бестактности,  которую  позволил  себе  председатель  Type,  когда
увидел, что король не встает.
   - Ну что же, господин Варнав, - молвила королева, - вы удовлетворены,  не
так ли: король последовал вашему совету, он присягнул Конституции.
   - Королева очень добра ко мне, когда говорит, что король последовал моему
совету... - с поклоном отозвался Барнав. - Если бы мое мнение не совпадало с
мнением императора  Леопольда  и  принца  Кауница,  его  величество  король,
возможно, проявил бы еще большую  неуверенность  в  этом  деле,  однако  это
единственный способ спасти королю жизнь, если бы короля можно было...
   Барнав замолчал.
   - Можно было спасти.., вы это хотели  сказать,  не  так  ли?  -  напрямик
спросила королева со свойственным ей мужеством.
   - Храни меня Боже  от  пророчества,  ваше  величество,  тем  более  -  от
предсказания подобного  несчастья!  Однако  я  скоро  уезжаю  из  Парижа,  я
собираюсь навсегда проститься с королевой и потому не хотел  бы  ни  слишком
разочаровывать ваше величество, ни внушать несбыточную надежду.
   - Вы уезжаете из Парижа, господин Барнав? Вы собираетесь меня оставить?
   - Работа Собрания,  членом  которого  я  являюсь,  окончена,  и  так  как
Учредительное собрание постановило, что никто из его членов не может войти в
Законодательное собрание, у меня нет оснований оставаться в Париже.
   - Вы считаете недостаточным то обстоятельство, что вы нам нужны, господин
Барнав? Барнав печально улыбнулся.
   - Нет, ваше величество, потому что с сегодняшнего дня  или,  точнее,  вот
уже третий день как я ничем не могу быть вам полезен.
   - Ах, сударь! Как мало вы себя цените? - заметила королева.
   - Увы, нет, ваше величество! Я сужу о себе беспристрастно и  считаю  себя
слабым.., я взвешиваю все "за" и "против" и нахожу себя  легковесным...  Моя
сила, которую я был готов положить к ногам ваших величеств, со стояла в моем
влиянии  на  Собрание,  в  моем  господстве  в  Якобинском  клубе,  в   моей
популярности, достигну! ой  с  таким  трудом;  но  вот  Собрание  распущено,
якобинцы переродились в фельянов, и я весьма опасаюсь,  как  бы  фельяны  не
сыграли глупую шутку, разойдясь с якобинцами...  А  моя  популярность,  ваше
величество...
   Барнав улыбнулся еще печальнее:
   - ..А моей популярности пришел конец! Королева взглянула на Барнава, и  в
глазах ее мелькнуло торжество.
   - Ну что же, - молвила она, - вы теперь видите, сударь, что  популярность
- вещь преходящая.
   Барнав тяжело вздохнул.
   Королева поняла, что позволила себе свойственную ее натуре  жестокость  В
самом деле, ежели Барнав и потерял популярность всего за месяц, ежели  слова
Робеспьера и вынудили его склонить голову, - кто в том виноват?  Не  эта  ли
роковая монархия, увлекающая вслед за собою  в  бездну  всех,  кого  она  ни
коснется; не эта ли страшная судьба, сотворившая  из  Марии-Антуанетты,  как
раньше - из Марии Стюарт, нечто вроде ангела  смерти,  толкавшего  в  могилу
всех, кому он являлся?
   Она спохватилась, почувствовав к Барнаву признательность за то, что он  в
ответ лишь вздохнул, хотя мог бы поставить ее в весьма  неловкое  положение,
если бы, например, сказал так:  "Ради  кого  я  лишился  популярности,  ваше
величество, ежели не ради вас?!" Она продолжала:
   - Да нет, вы не уедете, не правда ли, господин Барнав?
   - Разумеется, - отозвался Барнав, - если королева прикажет мне  остаться,
я  останусь,  как  остается  в  строю  получивший  отпуск  солдат,  которому
приказано принять участие в последнем  бою;  однако  известно  ли  вам,  что
будет, ежели я останусь? Из слабого я превращусь в предателя!
   -  Почему  же,  сударь?  -  задетая  за  живое,  спросила   королева.   -
Объяснитесь: я вас не понимаю.
   - Позвольте мне, ваше величество, обрисовать создавшееся положение, и  не
только то, в котором вы оказались, но и то, в котором очень скоро окажетесь.
   - Сделайте одолжение, сударь; я привыкла заглядывать в бездну, и если  бы
я была подвержена головокружениям, я бы уже давно упала вниз.
   - Может быть, королева  смотрит  на  уходящее  Собрание,  как  на  своего
врага?
   - Давайте не будем