покатить прямехонько к виселице, завернула к
городской Ратуше.
   В толпе послышались крики.
   - Он будет делать разоблачения! Он будет делать разоблачения!  -  неслось
со всех сторон.
   При этих словах какой-то красивый молодой  человек,  напоминавший  черной
одеждой аббата и стоявший на каменной  тумбе  на  углу  набережной  Пелетье,
сильно побледнел.
   - О, можете ничего не бояться, граф Луи, - послышался неподалеку от  него
насмешливый голос, - осужденный не скажет ни слова о том, что  произошло  на
Королевской площади.
   Одетый в черное молодой человек живо обернулся и увидел, что это  говорил
какой-то ярмарочный силач, однако он никак  не  мог  рассмотреть  его  лица,
потому что как только тот договорил, он надвинул на глаза широкополую шляпу.
   Впрочем, если у красивого молодого человека и  оставались  сомнения,  они
скоро рассеялись.
   Взойдя на крыльцо Ратуши, Фавра жестом дал понять, что желает говорить.
   В то же мгновение крики стихли, словно порыв  ветра,  пронесшийся  в  это
время, унес с собой все звуки.
   - Господа! - молвил Фавра. - Я слышу, как все вокруг меня повторяют  одно
и то же: будто я поднялся на ступени городской Ратуши затем,  чтобы  сделать
разоблачения. Это не  так.  И  ежели  бы  среди  вас  оказался,  что  вполне
возможно, такой человек, которому есть чего опасаться в случае разоблачений,
пусть он успокоится: я иду в Ратушу, чтобы продиктовать завещание.
   И он уверенно шагнул под мрачные  своды  Ратуши,  поднялся  по  лестнице,
вошел в комнату, куда обыкновенно  заводили  осужденных  и  потому  носившую
название комнаты разоблачений.
   Там его ожидали трое одетых в черное господ; среди них  маркиз  де  Фавра
узнал секретаря суда, обратившегося  к  нему  на  паперти  Собора  Парижской
Богоматери.
   У осужденного были связаны руки, и потому он не мог писать сам:  он  стал
диктовать завещание.
   В свое время много толков вызвало завещание Людовика XVI, как и завещание
любого  короля.  У  нас  перед  глазами  завещание  маркиза  де   Фавра,   и
единственное,  что  мы  можем  посоветовать  нашим  читателям:  "Прочтите  и
сравните".
   Продиктовав завещание, маркиз де  Фавра  попросил,  чтобы  ему  дали  его
прочитать и подписать.
   Ему  развязали  руки.  Он  прочел  завещание,  исправил  три   допущенные
секретарем орфографические ошибки и подписал в конце каждой  страницы:  "Май
де Фавра".
   Засим он протянул руки, с тем чтобы ему снова их связали, что сейчас же и
сделал палач, ни на шаг не отступавший от осужденного.
   Составление завещания заняло более двух часов. Ожидавший  с  самого  утра
народ стал  терять  терпение:  многие  пришли  не  позавтракав,  рассчитывая
пообедать после казни, и теперь сильно проголодались.
   В ропоте толпы слышались угрозы, уже не в первый раз  звучавшие  на  этой
площади: те же слова раздавались здесь в день убийства де Лоне, а также в то
время, когда повесили Фулона и выпустили кишки Бертье.
   Да кроме того простой люд стал подумывать о том, что Фавра помогли бежать
через какую-нибудь потайную дверь.
   В этой обстановке кое-кто уже предлагал повесить  офицеров  муниципальной
гвардии вместо Фавра и разнести Ратушу по камням.
   К счастью, около девяти часов вечера осужденный вновь появился на пороге.
Солдатам в оцеплении раздали факелы; во всех  выходивших  на  площадь  окнах
зажгли свет. Только виселица тонула в таинственной и пугающей темноте.
   Появление   осужденного    было    встречено    дружными    криками;    в
пятидесятитысячной толпе, заполнившей площадь, произошло движение.
   На сей раз было совершенно ясно, что он не только  не  сбежал,  но  и  не
сбежит.
   Фавра огляделся.
   На губах его мелькнула характерная для него усмешка,  и  он  пробормотал,
обращаясь к самому себе:
   - Ни одной кареты! Ах, до чего забывчива знать! К графу де Горну она была
расположена больше, чем ко мне.
   - Это потому, что граф де Горн был убийцей, а вы - мученик! - ответил ему
чей-то голос.
   Фавра обернулся и  узнал  ярмарочного  силача,  которого  он  уже  дважды
встречал на своем пути.
   - Прощайте, сударь, - сказал ему Фавра, -  надеюсь,  что  при  случае  вы
дадите свидетельские показания в мою пользу.
   Решительно спустившись по ступеням, он направился к эшафоту.
   В ту минуту, как он поставил ногу на нижнюю  ступеньку  виселицы,  кто-то
крикнул:
   - Прыгай, маркиз!
   В ответ раздался низкий и звучный голос осужденного:
   - Граждане! Я умираю невиновным! Помолитесь за меня Богу!
   На четвертой ступеньке он опять  остановился  и  столь  же  решительно  и
громко, как в первый раз, повторил:
   - Граждане! Помогите мне своими молитвами... Я умираю невиновным!
   Дойдя до последней, восьмой ступеньки, он в третий раз проговорил:
   - Граждане! Я умираю невиновным: молитесь за меня Богу!
   - Так вы все-таки не хотите, чтобы вас спасли?  -  спросил  его  один  из
помощников палача, поднимавшийся вместе с ним по лестнице.
   - Спасибо, друг мой, - отвечал Фавра.  -  Бог  вознаградит  вас  за  ваши
добрые намерения!
   Подняв голову и взглянув на палача, который, казалось, ожидал приказаний,
вместо того чтобы приказывать самому, Фавра молвил:
   - Исполняйте свой долг!
   Едва он произнес эти  слова,  как  палач  толкнул  его,  и  тело  маркиза
закачалось в воздухе.
   Пока толпа шумела и волновалась, упиваясь зрелищем на  Гревской  площади,
пока некоторые любители хлопали в  ладоши  и  кричали  "бис",  словно  после
куплета  водевиля  или  оперной  арии,  одетый  в  черное  молодой   человек
соскользнул с афишной тумбы и, рассекая толпу,  пробрался  к  Новому  мосту,
вскочил в экипаж без гербов и приказал кучеру:
   - Гони в Люксембург!
   Кучер пустил лошадей вскачь.
   Экипаж этот с большим нетерпением ждали три человека.
   Это были граф Прованский и два дворянина, имена которых мы уже  упоминали
в этой истории; впрочем, их незачем сейчас повторять.
   Они ждали возвращения кареты с тем большим  нетерпением,  что  собирались
сесть за стол еще в два часа, но беспокойство не позволяло им этого сделать.
   Повар тоже был в отчаянии: он уже в третий раз принимался за ужин;  через
десять минут и этот ужин будет готов, а  через  четверть  часа  снова  будет
никуда не годен.
   Итак, ожидание достигло предела, когда  наконец  со  двора  донесся  стук
колес.
   Граф Прованский подбежал к окну,  но  успел  лишь  заметить,  как  кто-то
соскочил с подножки кареты и тенью метнулся к входу во дворец.
   Граф бросился от окна к двери; однако прежде чем будущий  король  Франции
успел добежать до двери, она распахнулась, и на  пороге  появился  одетый  в
черное молодой человек.
   - Ваше высочество! - молвил он. - Все кончено. Маркиз де Фавра  умер,  не
произнеся ни одного лишнего слова.
   - Значит, мы можем спокойно сесть за стол, дорогой Луи.
   - Да, ваше высочество... Клянусь честью, это был достойный дворянин!
   - Я совершенно с вами согласен, дорогой мой, - отвечал принц. - Мы выпьем
на десерт по стаканчику констанского за упокой  его  души.  Прошу  к  столу,
господа!
   Двустворчатая дверь  распахнулась,  и  знатные  сотрапезники  перешли  из
гостиной в столовую.

Глава 18

МОНАРХИЯ СПАСЕНА

   Через несколько дней после казни, описанной нами  во  всех  подробностях,
дабы показать нашим читателям, на  какую  благодарность  королей  и  принцев
могут рассчитывать те, кто жертвует ради них своей жизнью, какой-то господин
на коне серой масти в яблоках медленно ехал по улице Сен-Клу.
   Неторопливый шаг не следовало объяснять усталостью коня или ездока: и тот
и другой были в пути совсем недолго. Об этом нетрудно было догадаться:  пена
слетала с губ коня  не  потому,  что  всадник  его  чрезмерно  понукал,  но,
напротив, оттого,  что  он  его  упрямо  сдерживал.  Сам  всадник  -  и  это
становилось понятно с первого взгляда - был дворянином; на  его  костюме  не
было ни единого пятнышка, что свидетельствовало о внимательности, с  которой
он объезжал на дороге грязь.
   Всадник ехал медленно потому, что его занимала какая-то важная мысль,  да
еще, может быть, потому, что ему необходимо  было  прибыть  к  определенному
часу, который еще не наступил.
   Это был господин лет сорока с крупной головой и толстыми щеками;  у  него
было некрасивое, но выразительное  лицо,  покрытое  оспинами.  Человек  этот
легко менялся в лице, его глаза были готовы метнуть молнию, в  складках  рта
притаилась насмешка - вот как выглядел человек, призванный, что  сразу  было
заметно, занять важное место в этой истории и наделать много шуму.
   Впрочем, казалось,  что  его  уже  коснулась  одна  из  тех  органических
болезней, против которых бессильны даже самые стойкие  характеры:  лицо  его
было серо-землистого оттенка, глаза покраснели от утомления,  щеки  обвисли;
он начал полнеть, и эта тучность была нездоровой. Вот  как  выглядел  только
что представленный нами читателю господин.
   Поднявшись вверх по улице, он без колебаний  въехал  во  внутренний  двор
дворца и стал оглядываться.
   Справа между двумя постройками, образовавшими  нечто  вроде  тупика,  его
ждал человек.
   Он подал знак всаднику приблизиться.
   Одна из дверей была незаперта. Ожидавший человек  вошел  в  нее,  всадник
последовал за ним и оказался в Другом дворе.
   Там человек остановился - он был одет в камзол, короткие  штаны  и  жилет
черного цвета, - потом, оглядевшись  и  убедившись  в  том,  что  поблизости
никого нет, он направился к всаднику со шляпой в руках.
   Тот подался к нему навстречу:  пригнувшись  к  шее  коня,  он  вполголоса
спросил:
   - Господин Вебер?
   - Его сиятельство граф де Мирабо? - спросил тот вместо ответа.
   - Он самый, - кивнул всадник.
   И с легкостью, которую трудно было в  нем  предположить,  он  спрыгнул  с
коня.
   -  Входите!  -  торопливо  проговорил  Вебер.  -  Соблаговолите   немного
подождать, пока я отведу вашего коня в конюшню.
   С этими словами он отворил дверь в гостиную, окна и другая дверь  которой
выходили в парк.
   Мирабо вошел в гостиную и, пока Вебер отсутствовал, снял кожаные  сапоги,
под которыми оказались безупречно чистые шелковые чулки и сверкающие лаковые
башмаки.
   Как Вебер и обещал, он вернулся через несколько минут.
   - Прошу вас, ваше сиятельство! - молвил он. - Королева вас ждет.
   - Королева меня ждет?! - вскричал Мирабо.  -  Неужели  я  имел  несчастье
заставить себя ждать? Я полагал, что приехал вовремя.
   -  Я  хотел  сказать,  что  ее  величеству  не  терпится  вас  увидеть...
Пожалуйста, ваше сиятельство!
   Вебер отворил выходившую в сад дверь, и они пустились в путь по лабиринту
дорожек, приведшему их в наиболее безлюдное место парка.
   Там, среди печальных деревьев,  тянувших  голые  ветви,  тонул  в  ранних
сумерках одинокий павильон, известный под именем беседки.
   Решетчатые ставни беседки были плотно закрыты, кроме двух: они были  лишь
притворены,  пропуская,  как  сквозь  башенные  бойницы,  два   луча,   едва
освещавших внутренность беседки.
   В очаге ярко пылали дрова, а на камине были зажжены два канделябра.
   Вебер пригласил своего спутника в  переднюю.  Тихонько  постучавшись,  он
приотворил дверь и доложил:
   - Его сиятельство граф Рикети де Мирабо!
   Он посторонился, пропуская графа вперед.
   Если бы он  насторожился  в  ту  минуту,  как  граф  проходил  мимо,  он,
несомненно, услышал бы, как громко в его мощной груди забилось сердце.
   Узнав, что граф уже пришел, какая-то  дама  поднялась  ему  навстречу  из
самого дальнего угла павильона и  нерешительно,  почти  со  страхом  шагнула
вперед.
   Это была королева.
   У нее тоже неистово забилось сердце:  перед  ней  стоял  ненавистный  ей,
роковой, ославивший ее человек.  Именно  его  обвиняли  в  событиях  5  и  6
октября. Именно на него взглянул было с надеждой двор, а потом сам от него и
отвернулся. С тех пор граф дал почувствовать необходимость снова вступить  с
ним в отношения благодаря двум  сокрушительным  ударам,  двум  ослепительным
вспышкам его гнева.
   Первым из этих ударов был его выпад против духовенства.
   В другой  раз  он  произнес  речь,  в  ходе  которой  он  рассказал,  как
представители  народа,  депутаты  из  округов  объединились  в  Национальное
собрание.
   Мирабо подошел к ней с выражением учтивости и так почтительно поклонился,
что королева с первого же взгляда  на  графа  была  вынуждена  с  изумлением
признать, что ошиблась на его счет, полагая его совершенно не  способным  на
галантность.
   Поклонившись, он замер и стал терпеливо ждать.
   Королева первая нарушила молчание и, не в силах справиться  с  волнением,
проговорила:
   - Господин де Мирабо! Господин Жильбер уверял нас, что вы готовы  перейти
на нашу сторону? Мирабо поклонился в знак согласия.
   - Вам было сделано  первое  предложение,  -  продолжала  королева,  -  на
которое вы ответили министерским проектом?
   Мирабо снова поклонился.
   - Не наша вина в том, граф, если этот первый проект не удался.
   - Я охотно этому верю, ваше величество, - отвечал Мирабо, - в особенности
если говорить о вас; вина за это лежит на тех, кто называет себя  преданными
интересам монархии!
   - Так что же, граф! В этом -  беда  нашего  положения.  Короли  не  могут
теперь выбирать не только  друзей,  но  и  врагов;  они  зачастую  вынуждены
поддерживать пагубные для себя отношения. Мы окружены людьми, которые  хотят
нас спасти и тем самым губят; их предложение по  отстранению  после  выборов
нынешних членов Национального собрания - выпад против вас. Хотите, я приведу
вам пример того, как они вредят мне? Можете себе представить,  как  один  из
самых верных моих сторонников, готовый -  в  этом  я  абсолютно  уверена!  -
умереть за нас, не поставив нас в известность о своем намерении,  привел  на
наш открытый ужин вдову и детей маркиза де Фавра,  одетых  в  траур.  Первым
моим движением при виде всех троих было встать, пойти  им  навстречу,  самой
усадить детей человека, столь отважно за нас погибшего, - ибо я, граф, не из
тех, кто отрекается от своих друзей, - итак, усадить его детей между мною  и
королем!.. Присутствовавшие не  сводили  с  нас  глаз.  Все  ждали,  что  мы
сделаем. И вот я оборачиваюсь... Знаете, кого я увидела у  себя  за  спиной,
всего  в  нескольких  шагах  от  своего   кресла?   Сантера!   Человека   из
предместий!.. Я рухнула в кресло, вскрикнув от  бешенства  и  не  смея  даже
поднять глаза на вдову и сирот.  Роялисты  осудят  меня  за  то,  что  я  не
пренебрегла всем этим ради того, чтобы оказать  знаки  внимания  несчастному
семейству. Революционеры обозлятся при мысли, что вдова и дети маркиза  были
мне представлены с моего разрешения. Ах, граф! - качая  головой,  продолжала
королева. - Гибель неизбежна, когда подвергаешься нападкам талантливых людей
и когда тебя поддерживают люди хотя и уважаемые, но не имеющие ни  малейшего
понятия о твоем истинном положении.
   И королева со вздохом поднесла к глазам платок.
   - Ваше величество! -  молвил  Мирабо,  тронутый  великим  горем,  которое
королева не пыталась от него  скрыть  то  ли  из  расчетливости,  то  ли  по
слабости, не утаивая от него своих забот и роняя слезы. - Когда вы  говорите
о нападках, то, надеюсь, вы не имеете  в  виду  меня,  не  так  ли?  Я  стал
исповедовать монархические принципы, пока видел при дворе  лишь  слабость  и
еще не знал ни душу, ни ум венценосной  дочери  Марии-Терезии.  Я  отстаивал
права монархов, но вызывал лишь подозрительность, а во всех  моих  поступках
злорадно выискивали ловушки.  Я  служил  королю,  отлично  понимая,  что  от
справедливого,   но   обманутого   монарха   мне   нечего    ждать,    кроме
неблагодарности. На что же я способен теперь, ваше величество, когда доверие
удесятерило мою  отвагу,  когда  признательность,  внушаемая  мне  оказанным
приемом, обращает мои принципы в настоящий долг? Теперь уже поздно, я  знаю,
ваше величество, что  поздно!..  -  сокрушенно  покачав  головой,  продолжал
Мирабо. - Монархия, предлагая мне взяться  за  дело  спасения,  возможно,  в
действительности  предлагает  мне  погибнуть  вместе  с  него!  Если  бы   я
хорошенько поразмыслил, я, вероятно, не  испросил  бы  у  вашего  величества
аудиенции в такое время, когда король передал в  палату  знаменитую  красную
книгу, от которой зависела честь его друзей.
   - Ах, граф! - вскрикнула королева. - Неужто вы верите в  то,  что  король
замешан в этом предательстве? Разве вы не знаете, как все произошло на самом
деле? У короля потребовали красную книгу,  и  он  передал  ее  только  с  те
условием, что комитет сохранит ее в тайне.  А  комитет  опубликовал!  Это  -
неуважение комитета по отношению к королю, а не  предательство,  совершенное
королем по отношению к своим друзьям.
   -  Ваше  величество!  Вам  же  известно,  что  побудило  комитет  к  этой
публикации, которую я осуждаю как честный человек и отвергаю как депутат.  В
то время, как король клялся в любви к Конституции,  у  него  был  постоянный
агент в Турине, в логове смертельных врагов этой самой  Конституции.  В  тот
час, как он говорил о необходимости денежных реформ и,  казалось,  принимает
те, которые предложило ему  Национальное  собрание,  в  Трире  существовали,
находясь на полном его обеспечении, большая и малая  конюшни,  подчинявшиеся
принцу де Ламбеку, смертельному врагу всех парижан, изо дня  в  день  заочно
требующих его повесить. Король платит графу д'Артуа, принцу де  Конде,  всем
эмигрантам огромные деньги, пренебрегая принятым два месяца  назад  декретом
об отмене этих выплат. Правда, король забыл утвердить этот  декрет.  Что  вы
хотите, ваше величество! Все эти два месяца мы тщетно пытались понять,  куда
делись шестьдесят миллионов, и так их и не нашли.  Короля  просили,  умоляли
сообщить, куда ушли эти деньги: он отказался отвечать.  Тогда  комитет  счел
себя свободным от данного обещания и опубликовал красную книгу. Зачем король
отдает оружие, которое может обернуться против него?
   - Так если бы вам, граф, была оказана честь стать  советником  короля,  -
вскричала королева, - вы не советовали бы ему  проявлять  слабости,  которые
обращают  потом  в  оружие  против  него  самого,  которые..,  о  да,  будем
откровенны.., которые его бесчестят?!
   - Если бы я имел честь и возможность  давать  советы  его  величеству,  -
отвечал Мирабо, - я стал бы защитником  монархической  власти,  определенной
законом, и апостолом свободы, гарантированной монархической властью. У  этой
свободы, ваше величество, есть три врага: духовенство, знать  и  парламенты.
Религия ушла в прошлое, ее убило предложение господина де  Талейрана.  Знать
существовала и будет существовать всегда; по моему мнению, с ней  необходимо
считаться, потому что без знати нет и монархии, однако ее нужно  сдерживать,
а это возможно лишь в том случае, если народ и королевская  власть  заключат
союз. Но королевская власть никогда не пойдет на это по  доброй  воле,  пока
существуют парламенты, потому что в чих - губительная надежда короля и знати
на то, что все вернется  на  круги  своя.  Итак,  путем  уничтожения  власти
Духовенства и роспуска парламентов оживить исполнительную власть,  возродить
королевскую власть и помирить ее со свободой - вот  в  чем  заключается  моя
политика. Ее-! ли король со мной согласен, пусть он примет  такую  политику,
если он придерживается другого мнения, он ее отвергнет.
   - Граф! Граф! - молвила королева, потрясенная могучей  силой  ума  своего
собеседника, одним взглядом охватившего разом  и  прошлое,  и  настоящее,  и
будущее. - Я не знаю, совпадают ли политические взгляды короля с вашими.  Но
я точно знаю, что если бы я имела какую-нибудь власть,  я  приняла  бы  ваши
предложения. Каким же, по вашему мнению, способом можно достичь этой цели? Я
готова выслушать вас, я не скажу с вниманием, но не без интереса, я бы  даже
сказала - с благодарностью.
   Мирабо бросил на королеву быстрый взгля