и песни, и разговоры, и даже крики.
   - Да, ваше величество, - подтвердил Жильбер, - потому что  сейчас  господ
Лафайета и Мирабо разделяет пропасть, над которой висите вы; если они  будут
живы, они объединятся, и тогда монархия будет спасена.
   - Вы хотите сказать, сударь, - вскричала королева, - что  монархия  столь
низко пала, что может быть спасена этими двумя людьми?!
   Жильбер  собрался   было   ответить,   когда   раздались   крики   ужаса,
сопровождавшиеся диким хохотом; в толпе произошло заметное движение,  однако
это не оторвало Жильбера от кареты, а прижало его к дверце,  он  вцепился  в
карету, понимая, что произошло или должно произойти нечто необычное  и  что,
возможно, от него потребуется защитить королеву словом или руками.
   Причиной всеобщего смятения оказались двое тех самых  носильщиков  голов;
они заставили бедного Леонара завить и напудрить волосы на головах и  теперь
пожелали получить варварское  удовольствие,  показав  их  королеве,  подобно
тому, как другие - а может быть, и те  же  самые  -  получали  удовольствие,
показывая Бертье голову его тестя Фулона.
   При виде этих двух голов присутствовавшие не могли сдержать крики,  толпа
расступилась, люди в ужасе разбегались, давая проход солдатам с пиками.
   - Богом заклинаю  вас,  ваше  величество,  -  проговорил  Жильбер,  -  не
смотрите направо!
   Королева была  не  из  тех,  кто  подчинялся  подобным  предписаниям,  не
узнавши, в чем причина.
   И потому первое, что она сделала, - она взглянула туда, куда запрещал  ей
смотреть Жильбер. Из груди у нее вырвался страшный крик.
   Отведя взгляд от ужасного зрелища, она испугалась еще больше и оцепенела,
словно увидав перед собою голову Медузы и не  имея  сил  не  смотреть  в  ее
сторону Этой головой Медузы был незнакомец, беседовавший незадолго  до  того
за бутылкой вина с мэтром Гаменом в кабачке у  Севрского  моста;  теперь  он
стоял, прислонившись к дереву и скрестив руки на груди.
   Королева оторвала пальцы  от  обитой  бархатом  дверцы  и  изо  всех  сил
вцепилась Жильберу в плечо.
   Жильбер обернулся Он увидел, что королева побледнела, что  ее  побелевшие
губы задрожали, а взгляд стал неподвижен.
   Он мог бы приписать ее нервное возбуждение испугу при  виде  двух  голов,
если бы Мария-Антуанетта смотрела в эту минуту на  одну  из  них  Однако  ее
взгляд был обращен в другую сторону, остановившись на  высоте  человеческого
роста.
   Жильбер проследил за ее взглядом и  вскрикнул  точь-в-точь  так  же,  как
закричала королева, с той разницей, что королева закричала от ужаса, а он  -
от удивления.
   Потом оба они в один голос пробормотали:
   - Калиостро!
   Человек, стоявший под деревом, прекрасно видел королеву.
   Он взмахнул рукой, жестом приказывая Жильберу подойти.
   В эту минуту кареты тронулись с места, продолжая путь.
   Повинуясь естественному движению души, королева  оттолкнула  Жильбера  от
кареты из опасения, как бы он не  попал  под  колесо  Он  принял  это  чисто
механическое, инстинктивное  ее  движение  за  приказание  подойти  к  этому
человеку, Впрочем, если бы королева и не подтолкнула его, то с  той  минуты,
как он узнал Калиостро, он не мог не пойти к нему, потому что в определенном
смысле себе уже не принадлежал Он  постоял  не  двигаясь  в  ожидании,  пока
пройдет кортеж, затем последовал  за  мнимым  ремесленником,  тот  время  от
времени оглядывался, желая увериться в том,  что  Жильбер  следует  за  ним,
вскоре они оказались на небольшой улочке,  довольно  круто  поднимавшейся  к
Бельвю Незнакомец исчез за поворотом как раз в тот  момент,  когда  из  виду
пропал кортеж, скрывшись за отлогим склоном, будто провалился в бездну

Глава 4

РОК

   Жильбер  последовал  за  своим  проводником,  опережавшим  его  шагов  на
двадцать, так они дошли до  середины  улочки  Оказавшись  напротив  большого
красивого дома, незнакомец вынул из кармана ключ и  отпер  небольшую  дверь,
предназначавшуюся для хозяина дома, когда  он  хотел  войти  или  выйти,  не
посвящая в это слуг.
   Он оставил дверь приоткрытой, что ясно  свидетельствовало  о  приглашении
следовать за ним Жильбер вошел  и  легонько  толкнул  дверь;  она  беззвучно
повернулась на петлях и бесшумно захлопнулась Такой замок  привел  бы  мэтра
Гамена в восхищение Войдя в дом, Жильбер оказался в коридоре; по  обеим  его
сторонам стены  были  украшены  на  высоте  человеческого  роста  бронзовыми
инкрустациями, точными копиями панно,  которыми  Гиберти  отделал  дверь  во
флорентийский баптистерий <Помещение для обряда крещения>.
   Ноги утопали в мягком турецком ковре.
   Дверь налево была приотворена Жильбер подумал, что это сделано для  него,
и вошел в гостиную, стены которой были обтянуты точно так же, как и  мебель,
индийским атласом. Необыкновенная птица на потолке, похожая на тех,  которых
рисуют или вышивают в Китае, раскинув золотисто-лазурные крылья,  сжимала  в
когтях люстру изумительной работы, выполненную, как  и  канделябры,  в  виде
букетов лилий.
   Гостиную украшала единственная картина в такой же раме,  как  зеркало  на
камине.
   Это была Мадонна Рафаэля.
   Жильбер залюбовался этим шедевром как раз в  ту  минуту,  когда  услышал,
вернее, угадал, что у него за спиной отворилась дверь. Он обернулся и  узнал
Калиостро, выходившего из туалетной комнаты.
   Ему оказалось достаточно нескольких мгновений для того, чтобы отмыть лицо
и руки, привести в порядок еще черные волосы и совершенно переменить костюм.
   Ремесленник с грязными руками, гладко  зачесанными  волосами,  в  грязных
ботинках,  грубых  штанах  и  рубашке  из  сурового  полотна  превратился  в
элегантного господина, Дважды представленного нами читателям:  сначала  -  в
"Джузеппе Бальзамо", затем - в "Ожерелье королевы".
   Его расшитый дорогой камзол сильно отличался от черного костюма Жильбера,
а брильянты, которыми были унизаны его пальцы - от простого золотого кольца,
подаренного Жильберу Вашингтоном.
   Улыбающийся Калиостро с распростертыми объятиями пошел навстречу гостю.
   Жильбер подбежал к нему.
   - Дорогой учитель! - воскликнул он.
   - Прошу прощения! - со смехом возразил Калиостро. - С тех пор, как мы  не
виделись, дорогой Жильбер, вы достигли таких вершин, особливо  в  философии,
что отныне учителем  должны  называться  вы,  а  я  едва  заслуживаю  звания
ученика.
   - Благодарю  за  комплимент,  -  отвечал  Жильбер,  -  однако  даже  если
предположить, что я достиг успехов, откуда вам-то об этом известно? Ведь  мы
не виделись восемь лет!
   - Уж не думаете ли вы, дорогой доктор, что вы из тех, о ком можно забыть,
пока с ними не видишься? Я не видел вас восемь лет, это верно, однако я  мог
бы день за днем пересказать всю вашу жизнь за прошедшее время, - Ого!
   - Уж не сомневаетесь ли вы в моих способностях прорицателя?
   - Вы знаете, что я - поклонник точных наук.
   - То есть  вы  -  человек  неверующий...  Ну  что  же,  в  таком  случае,
пожалуйста: в первый раз вас вызвали во Францию семейные дела; ваши семейные
дела меня не касаются, следовательно...
   - Напротив, -  перебил  его  Жильбер,  думая,  что  смутит  Калиостро,  -
продолжайте, учитель.
   - Хорошо! В тот раз вы  должны  были  заняться  воспитанием  вашего  сына
Себастьена и поместили его в пансион в небольшом городке милях в двадцати от
Парижа; кроме того, вам необходимо было уладить свои дела с вашим  фермером,
добрым малым, которого вы вопреки его воле задерживаете в Париже, а  ему  по
многим причинам следовало бы вернуться к жене, - Должен  признать,  учитель,
что вы творите чудеса!
   - Это еще не все... В другой раз вы  возвратились  во  Францию  по  делам
политическим, тем самым, какие многих других заставляют отсюда уехать; затем
вы написали кое-какие статьи и послали их Людовику Шестнадцатому, и так  как
в вас есть еще нечто от людей прошлого поколения,  для  вас  гораздо  важнее
получить одобрение  короля,  нежели  моего  предшественника  в  деле  вашего
образования - Жан-Жака Руссо, если бы он был жив! - хотя ознакомиться с  его
мнением было бы несравненно интереснее, чем с суждением  короля.  А  вам  не
терпелось  узнать,  что  думает  о   докторе   Жильбере   потомок   Людовика
Четырнадцатого,  Генриха  Четвертого  и  Людовика  Святого.   К   несчастью,
существовало одно дельце, о котором  вы  не  подумали,  но  из-за  которого,
однако, мне довелось наткнуться в один прекрасный день на  вас,  истекавшего
кровью с пулей в груди в одном из  гротов  на  Азорских  островах,  где  мой
корабль сделал случайную остановку. Это дельце имело отношение к  мадмуазель
де  Таверне,  ставшей  графиней  де  Шарни  без  всякого  ущерба  для  своей
репутации, а также с целью оказать услугу королеве. А так как королева ни  в
чем не могла отказать той, которая согласилась отдать  свою  руку  графу  де
Шарни, королева попросила и добилась указа о вашем  заключении  без  суда  и
следствия. Вы были арестованы по дороге из Гавра в Париж и  препровождены  в
Бастилию, где томились бы по сию пору, дорогой доктор, если бы однажды народ
не освободил вас одним мановением руки. Как настоящий роялист,  вы,  дорогой
Жильбер, сейчас же  присоединились  к  королю,  заняв  должность  одного  из
четырех  его  личных  лекарей.  Вчера,  вернее,  нынче  утром,  вы  от  души
постарались  ради  спасения  королевской  семьи,  поспешив  разбудить  этого
славного Лафайета, почивавшего сном праведника; а совсем недавно,  когда  вы
меня узнали, вы, видя, что королеве - которая, заметим  в  скобках,  дорогой
Жильбер,  вас  ненавидит,  -  грозит  опасность,  вы  были  готовы  защитить
государыню грудью... Все так? Не  забыл  ли  я  какую-нибудь  незначительную
подробность, вроде сеанса гипноза в присутствии  короля  или  изъятия  некой
шкатулки кое из чьих Рук, захвативших ее по приказанию министерства  некоего
Паделу? Скажите же, и если я допустил какую-нибудь ошибку или неточность,  я
готов принести вам свои извинения.
   Жильбер был потрясен, убедившись в том, что этот  необыкновенный  человек
умеет произвести сильное впечатление: имевшие с ним дело  люди  были  готовы
поверить, что, подобно Богу, он обладал даром охватывать разом весь  мир  во
всех его подробностях, а также читать в сердцах людей.
   - Да, вы - все тот же маг, колдун, волшебник Калиостро!
   Калиостро  удовлетворенно  улыбнулся.  Было  очевидно,  что  ему  приятно
видеть, какое впечатление он произвел на Жильбера, а тот и  не  пытался  это
скрывать.
   Жильбер продолжал:
   - А теперь, дорогой учитель, так как я люблю вас столь же  горячо,  сколь
вы меня, мое желание знать, что с вами сталось со времени нашей разлуки,  по
крайней мере, не меньше вашего желания справиться  обо  мне;  не  угодно  ли
будет вам сообщить мне, если вы не сочтете мою просьбу неуместной,  в  какой
части света обнаруживали вы свой гений и являли свое могущество?
   Калиостро улыбнулся.
   - Моя жизнь почти ничем не отличалась от вашей; я встречался с  королями,
даже со многими из них, правда, совсем с другой целью.  Вы  приближаетесь  к
ним затем, чтобы их поддержать, я же  намерен  их  свергнуть;  вы  пытаетесь
создать конституционно-монархическое государство и потерпите неудачу,  я  же
обращаю императоров, королей, принцев в философов; я одержу верх.
   - Вы так думаете? - перебив его, с сомнением выговорил Жильбер.
   - Именно так! Надобно  признать,  что  они  были  прекрасно  подготовлены
благодаря Вольтеру, д'Аламберу и Дидро, этим  новым  Мезентиям,  возвышенным
созерцателям богов, а также примером дорогого короля Фридриха, к  несчастью,
ушедшего от нас. Впрочем, как вы знаете, все люди смертны,  не  считая  тех,
кому суждена жизнь вечная, вроде меня или графа де Сен-Жермена. Как  бы  там
ни было, а королева хороша собой, дорогой Жильбер,  и  она  вербует  солдат,
сражающихся друг с другом, а  также  привлекает  на  свою  сторону  королей,
способствующих свержению самодержавия в большей  степени,  нежели  Бонифаций
Тринадцатый, Климент Восьмой и  Борджа  способствовали  упразднению  церкви.
Итак, прежде всего вспомним императора Иосифа Второго, брата  нашей  любимой
королевы: он закрывает три четверти монастырей,  захватывает  их  имущество,
выгоняет кармелиток из их  келий,  посылает  своей  сестре  Марии-Антуанетте
гравюры, на которых изображены монахини, сбрасывающие капюшоны и примеряющие
новые наряды, а также монахи-расстриги,  завивающие  волосы.  Перед  нами  -
датский  король,  ставший  палачом  собственного   лекаря   Струенсе;   этот
скороспелый философ, еще будучи семнадцатилетним юнцом, говаривал: "Господин
Вольтер сделал из меня мужчину, именно он научил меня мыслить". Перед нами -
пример императрицы Екатерины, делающей  смелые  шаги  в  философии,  что  не
мешает  ей,  разумеется,  дробить  Польшу;  это  ей  Вольтер   писал-"Дидро,
д'Аламбер и я готовы на Вас молиться". Перед нами - пример королевы Шведской
и, наконец,  множества  принцев  в  Империи,  а  также  на  территории  всей
Германии.
   - Вам остается лишь обратить в свою веру самого Папу, дорогой учитель,  а
так как я верю, что для вас ничего невозможного  нет,  то  надеюсь,  что  вы
преуспеете и в этом.
   - Вот это как раз было бы делом непростым! Я только что вырвался  из  его
когтей, проведя перед тем полгода в крепости Святого Ангела,  и  освободился
точно таким же образом, каким вы три месяца назад вырвались из Бастилии.
   - Неужели местные жители захватили крепость Святого Ангела  так  же,  как
народ из Сент-Антуанского предместья взял Бастилию?
   - Нет, дорогой доктор, итальянский народ до этого  еще  не  дошел  Будьте
покойны, настанет день, когда это произойдет; папству еще предстоит пережить
ночь с пятого на шестое октября; в  этом  смысле  Версаль  и  Ватикан  скоро
сравняются - Однако я полагал, что из крепости Святого Ангела нет возврата..
   - А Бенвенуто Челлини?
   - Разве у вас  есть  крылья,  как  у  него,  и  вы,  словно  новый  Икар,
перелетели через Тибр?
   - Это было бы чрезвычайно сложно, принимая во внимание то обстоятельство,
что меня, для большей безопасности, поместили в глубокое подземелье.
   - И все-таки вы оттуда выбрались?
   - Как видите, коль скоро я перед вами.
   - Вам удалось подкупить тюремщика?
   - Мне не повезло: мой тюремщик оказался неподкупным.
   - Да ну? Вот дьявол!
   - Да... К счастью, он был не вечен:  волею  случая,  -  а  человек  более
религиозный, чем я, назвал бы это волей провидения, - он умер  на  следующий
же день, после того как он  в  третий  раз  отказался  отпереть  двери  моей
камеры. Его настигла внезапная смерть?
   - Да.
   - Ого!
   - Надо было кем-нибудь заменить его, и ему прислали замену.
   - А этот новый тюремщик не оказался неподкупным?
   - Едва вступив  в  должность,  он  в  тот  же  день,  подавая  мне  ужин,
проговорил: "Ешьте хорошенько, набирайтесь сил: нынче  ночью  нам  предстоит
долгая дорога". Да, черт побери, славный малый не солгал. В ту  же  ночь  мы
загнали по три лошади и проскакали сто миль.
   - А что сказало начальство, когда открылся ваш побег?
   - Ничего. Начальник тюрьмы переодел труп первого моего тюремщика, еще  не
преданного земле, в оставленную мной одежду; он выстрелил из пистолета ему в
лицо, бросил пистолет рядом с ним и объявил, что не известно, каким  образом
я раздобыл оружие и застрелился; доктор констатировал  смерть,  и  тюремщика
похоронили под моим именем; таким  образом,  дорогой  Жильбер,  я  в  полном
смысле этого слова умер; сколько бы я теперь ни  утверждал,  что  я  жив,  в
ответ мне могли бы представить свидетельство о  смерти  и  доказать,  что  я
мертв; впрочем, никому не придется этого  делать;  в  настоящую  минуту  мне
очень удобно исчезнуть из этого мира. Итак, мне  пришлось  нырнуть  в  самые
мрачные глубины, по выражению прославленного аббата Делиля, и  вот  я  вновь
появился, но уже под другим именем.
   - Не будет ли с моей  стороны  нескромностью  спросить,  как  вас  теперь
зовут?
   - Меня зовут бароном Дзаноне, я  -  генуэзский  банкир;  я  храню  ценные
бумаги  принцев,  -  славные  бумаги,  не  правда  ли?.,  вроде  тех,  какие
принадлежали кардиналу де Роану... Впрочем, ссужая принцев  деньгами,  я,  к
счастью, интересуюсь не материальной выгодой...  Кстати,  не  нужны  ли  вам
деньги, дорогой Жильбер? Вы ведь знаете, что мое сердце, как и мой  кошелек,
для вас сегодня, как и всегда, открыты.
   - Благодарю.
   - Может быть, встретив меня в костюме простого ремесленника, вы  думаете,
что обремените меня?..  Ну,  это  пусть  вас  не  заботит;  это  всего  лишь
маскарад: вы знаете мой взгляд на  жизнь:  это  нескончаемый  карнавал,  где
каждый носит ту или иную маску. Во всяком случае,  имейте  в  виду,  дорогой
Жильбер; если когда-нибудь вам понадобятся деньги -  вот  в  этом  секретере
находится моя личная касса, слышите? Главная касса  хранится  в  Париже,  на
улице Сен-Клод в Маре; так вот, ежели  вам  понадобятся  деньги,  вы  можете
прийти сюда независимо от того буду я  дома  или  нет.  Я  покажу  вам,  как
отпирается маленькая дверь; вы приведете в движение эту пружину, - смотрите,
как это делается, - и в любое время найдете здесь около миллиона.
   Калиостро тронул  пружину:  передняя  стенка  секретера  опустилась  сама
собою, и глазам Жильбера открылась груда золота и пачки банковских билетов.
   - Вы и в самом деле необыкновенный человек! - со смехом заметил  Жильбер.
- Вы же знаете, что у меня двадцать тысяч ливров ренты, и  потому  я  богаче
самого  короля?  Скажите,  не  боитесь  ли  вы,  что  в  Париже  вас   могут
потревожить?
   - По поводу дела с ожерельем? Ну, нет, не посмеют! Принимая  во  внимание
расположение духа народа, мне  достаточно  будет  бросить  одно-единственное
слово, чтобы  вызвать  мятеж;  вы  забываете,  что  я  отчасти  в  дружеских
отношениях  со  всеми  людьми,   пользующимися   популярностью:   Лафайетом,
Неккером, графом де Мирабо, да и с вами.
   - Зачем вы приехали в Париж?
   - Кто знает? Затем же, возможно, зачем вы  ездили  в  Соединенные  Штаты:
создать республику. Жильбер отрицательно покачал головой.
   - Франция не готова к республике.
   - Мы предложим ей что-нибудь другое.
   - Король воспротивится.
   - Вполне возможно.
   - Знать возьмется за оружие.
   - Не исключено, что так и будет.
   - Что же вы в таком случае будете делать?
   - Сделаем не республику, а революцию! Жильбер глубоко задумался.
   - Если мы до этого дойдем, Джузеппе, это будет ужасно! - заметил он.
   - Да, если мы встретим на своем пути много людей, обладающих силой  воли,
подобной вашей, Жильбер.
   - Я отнюдь не силен, друг мой, - отвечал Жильбер, - я  честен,  только  и
всего.
   - Увы, это еще хуже. Потому-то мне и хотелось бы вас переубедить.
   - Я уже принял решение.
   - Помешать нам сделать задуманное дело?
   - Или хотя бы остановить вас на полпути.
   - Вы - безумец, Жильбер; вы не понимаете роли Франции:  Франция  -  центр
мирового разума; необходимо дать  Франции  возможность  мыслить,  и  мыслить
свободно, чтобы весь мир мог действовать согласно ее замыслам, - то есть так
же свободно. Знаете ли вы, Жильбер, кто захватил Бастилию?
   - Народ.
   - Вы меня не понимаете, вы принимаете следствие  за  причину.  В  течение
пятисот лет, друг мой, в Бастилию заключали  графов,  сеньоров,  принцев,  и
Бастилия стояла. Однажды королю взбрело в голову заключить под стражу мысль,
а ведь мысли нужны простор, свобода, бесконечность! Бастилию взорвала мысль,
а уж народ ворвался через брешь.
   - Верно, - прошептал Жильбер.
   - Помните, что писал Вольтер господину де Шовелену второго  марта  тысяча
семьсот шестьдесят четвертого года, то есть почти двадцать  шесть  лет  тому
назад?
   - Продолжайте, пожалуйста.
   - Вольтер писал:

   "Все брошенные мною семена революции неминуемо  взойдут,  однако  мне,  к
сожалению, не придется увидеть результатов. Французы  ко  всему  приходят  с
опозданием, но все