е их жалели.
   Быть может, не было в этой толпе пары счастливее их, но так  уж  устроены
люди: толпа либо жалеет, либо завидует.
   В этот день все собравшиеся были настроены жалостливо.
   И действительно, предсказанные вечером 21 января графом Калиостро события
развивались стремительно, оставляя после себя долгий и несмываемый  кровавый
след.
   1 февраля 1793 года Национальный  конвент  издал  декрет,  предписывавший
выпуск ассигнатов на сумму в  восемьсот  миллионов;  общая  сумма  бывших  в
обращении  бумажных  денег  составила,  таким  образом,  три  миллиарда  сто
миллионов.
   28 марта 1793 года Конвент на основании  доклада  Трейяра  издал  декрет,
согласно которому все эмигранты объявлялись изгнанниками,  иными  словами  -
декрет приговаривал их  к  гражданской  смерти,  а  их  имущество  подлежало
конфискации в пользу Республики.
   7 ноября Конвент издал декрет, в котором обязывал  комитет  по  народному
образованию  представить  проект  с  целью   заменить   культ   католический
гражданским культом разума.
   Мы уже не говорим о расправе над жирондистами.  Мы  не  говорим  о  казни
герцога Орлеанского, королевы, Байи,  Дантона,  Камилла  Демулена  и  многих
других; хотя слухи об этих событиях и докатились до Виллер-Котре, однако они
не имели непосредственного отношения к действующим лицам  нашей  истории,  о
которых мы намерены сказать еще несколько слов.
   Во исполнение декрета о конфискации имущества эмигрантов Бийо  и  Жильбер
были объявлены эмигрантами, а их имущество  было  конфисковано  и  пущено  с
молотка.
   То же произошло и с имуществом графа де Шарни, погибшего  10  августа,  а
также графини де Шарни, убитой 2 сентября.
   В результате этого  декрета  Катрин  выставили  за  ворота  фермы  Писле,
ставшей народным достоянием.
   Питу и  рад  был  бы  вступиться  за  Катрин,  но  Питу  стал  называться
умеренным, Питу сам попал в разряд подозрительных, и умные люди посоветовали
ему ни действиями, ни в мыслях не  оказывать  сопротивления  при  исполнении
приказов нации.
   Катрин и Питу перебрались в Арамон.
   Катрин надумала было поселиться, как раньше, в  хижине  папаши  Клуи;  но
едва она появилась на пороге бывшего лесничего герцога  Орлеанского,  старик
приложил палец к губам и покачал головой  в  знак  того,  что  не  может  ее
пустить.
   Дело в том, что место уже было занято.
   Был введен  в  действие  закон  об  изгнании  не  приведенных  к  присяге
священников, и, как, должно быть, уже догадался читатель, аббат  Фортье,  не
пожелавший приносить клятву, был изгнан, вернее, сам  поспешил  удалиться  в
изгнание.
   Однако он решил, что ему  незачем  пересекать  границу,  и  его  изгнание
ограничилось тем, что он  покинул  свой  дом  в  Виллер-Котре,  где  оставил
мадмуазель Александрину приглядывать за имуществом, а сам попросил приюта  у
папаши Клуи.
   Хижина папаши Клуи, как помнят читатели, была обыкновенной землянкой, где
и одному-то было тесновато; следовательно, Катрин Бийо  вместе  с  маленьким
Изидором, принимая во внимание появление аббата Фортье, там и вовсе не могли
бы разместиться.
   Кроме того, и это тоже известно читателю, аббат Фортье после смерти  г-жи
Бийо вел себя вызывающе; а Катрин была не настолько доброй христианкой, дабы
простить аббату, что он отказался совершить отпевание  ее  матери;  впрочем,
даже если бы она и нашла в себе силы для прощения, аббат Фортье был  слишком
рьяным католиком, чтобы простить ей ее прегрешения.
   Итак, Катрин пришлось отказаться от мысли вернуться в хижину папаши Клуи.
   Оставались дом тетушки Анжелики в Пле да лачуга Питу в Арамоне.
   О доме тетушки Анжелики нечего было и  думать:  по  мере  того,  как  шло
время, тетушка Анжелика становилась все сварливее, что казалось невероятным,
и все больше худела, что казалось просто невозможным.
   Эти метаморфозы в ее характере и в ее внешности объяснялись  тем,  что  в
Виллер-Котре, как и повсюду, церкви были  закрыты  в  ожидании  гражданского
культа разума, который надлежало создать комитету по народному образованию.
   А с закрытием церквей основной источник дохода тетушки Анжелики по  сдаче
стульев внаем иссяк.
   Это-то обстоятельство и заставляло тетушку Анжелику худеть и браниться.
   Прибавим еще, что она так часто слышала разговоры о том, как Бийо  и  Анж
Питу брали Бастилию; она так часто видела, что во время значительных событий
в столице фермер и ее племянник неожиданно уезжали в Париж,  что  у  нее  не
осталось сомнений в том, что во главе французской Революции стояли Анж  Питу
и Бийо, а граждане Дантон, Марат, Робеспьер и прочие были  лишь  пособниками
этих двух главных заговорщиков.
   Не  стоит  и  говорить,  что  мадмуазель  Александрина  поддерживала   ее
соображения, не столь уж и ошибочные; а голосование Бийо за казнь короля еще
больше разожгло фанатичную ненависть старых дев.
   Стало быть, нечего было и мечтать поселить Катрин у тетушки Анжелики.
   Оставалась лачуга Питу в Арамоне.
   Но как прожить вдвоем, даже втроем в этой  маленькой  каморке,  не  давая
повода к пересудам?
   Это было так же невозможно, как жить в хижине папаши Клуи.
   Тогда Питу решился просить приютить Катрин у своего друга, Дезире Манике,
и достойный арамонец не отказал в гостеприимстве, а  Питу  старался  за  это
отплатить, помогая другу по хозяйству.
   Однако положение  бедняжки  Катрин  было  незавидное.  Питу  оказывал  ей
всевозможные знаки внимания, как настоящий друг, он проявлял по отношению  к
ней дружескую заботу; но Катрин чувствовала, что Питу ей не просто друг,  не
только брат, что он глубоко и искренне ее любит.
   Да  и  малыш  Изидор  тоже  это  чувствовал;  несчастному   мальчику   не
посчастливилось узнать своего отца, и он любил Питу, как любил бы виконта де
Шарни, может быть, даже больше: надобно заметить, что  Питу  хоть  и  обожал
мать, но был настоящим рабом ребенка.
   Можно  было  подумать,  что  он,  как  опытный  стратег,   понимал,   что
единственный путь к сердцу Катрин - любовь к ее сыну Изидору.
   Поспешим оговориться: никакой  расчет  такого  рода  не  омрачал  радости
благородного Питу и не нарушал  безупречности  его  помыслов.  Питу  остался
таким, каким мы его видели, то есть наивным и преданным, как в первых главах
нашей книги; ежели что в нем  и  изменилось,  так  это  то,  что,  достигнув
совершеннолетия, он стал еще преданнее и добродушнее.
   Эти его качества трогали Катрин до слез. Она чувствовала, что Питу  любит
ее горячо, до обожания, до фанатизма, и иногда ей приходила в голову  мысль,
что она хотела бы, чтобы столь преданный, столь любящий человек  был  ей  не
просто другом.
   Вот так случилось, что бедняжка Катрин,  прекрасно  сознавая,  что  кроме
Питу у нее никого в этом мире нет; понимая, что,  умри  она,  ее  несчастный
мальчик  останется  один-одинешенек,  постепенно  решилась  отдать  Питу   в
благодарность единственное, что у нее  было:  свою  признательность  и  себя
вместе с нею.
   Увы! Ее любовь, этот яркий и благоухающий цветок юности, была на небесах!
   Прошло почти полгода; Катрин, чувствуя себя еще не готовой к этому  шагу,
упрятала мечту в самый сокровенный уголок своей души.
   В эти полгода она каждый день встречала Питу все более нежной улыбкой,  а
провожала вечером все более трогательным рукопожатием, однако  Питу  даже  и
помыслить не мог, что в чувствах Катрин произошел поворот в его пользу.
   Питу был предан, Питу был влюблен, не надеясь на вознаграждение;  и  хотя
он не подозревал о чувствах Катрин, он не  стал  от  этого  менее  предан  и
влюблен, скорее - наоборот.
   Так могло продолжаться до самой смерти  Катрин  или  Питу;  Питу  мог  бы
достичь возраста Филимона, Катрин стала бы Бавкидой <Филимон и Бавкида  -  в
античной мифологии благочестивая супружеская чета  из  Фригии,  дожившая  до
глубокой старости.>, а капитан Национальной гвардии Арамона так и не решился
бы на объяснение.
   Пришлось Катрин заговорить первой, как только и умеют женщины.
   В один прекрасный вечер вместо того, чтобы, как обычно, подать ему  руку,
она подставила ему для поцелуя лоб.
   Питу решил, что Катрин  сделала  это  по  рассеянности:  он  был  слишком
благороден, чтобы воспользоваться чужой рассеянностью.
   Он отступил на шаг.
   Однако Катрин  не  выпустила  его  руки;  она  притянула  его  к  себе  и
подставила теперь не лоб, а щеку.
   Питу еще больше растерялся.
   Маленький Изидор, наблюдавший за этой сценой, пролепетал:
   - Да поцелуй же ты маму Катрин, папа Питу!
   - О Господи! - смертельно побледнев, прошептал Питу.
   Он коснулся холодными трясущимися губами щеки Катрин.
   Катрин взяла сына на руки и протянула его Питу.
   - Вручаю вам своего сына, Питу, - молвила она. - Не хотите ли вы вместе с
сыном взять и мать?
   У Питу закружилась голова, он прикрыл глаза и, прижимая мальчика к груди,
рухнул на стул, воскликнув с душевной  тонкостью,  которую  только  я  может
оценить настоящее сердце:
   - Ах, господин Изидор! О дорогой мой господин Изидор, как я вас люблю!
   Изидор называл Питу папой Питу: однако Питу называл сына виконта де Шарни
господином Нзидором.
   Чувствуя, что Катрин готова полюбить его именно благодаря его любви к  ее
сыну, он не говорил Катрин:
   - О, как я вас люблю, мадмуазель Катрин! Он говорил Изидору:
   - О, как я вас люблю, господин Изидор! Словно  условившись  заранее,  что
Питу любит Изидора больше, чем самое Катрин, они заговорили о свадьбе.  Питу
сказал Катрин:
   - Я вас не тороплю,  мадмуазель  Катрин;  вы  не  спешите;  но  если  вам
желательно доставить мне еще большую радость, не тяните, пожалуйста, слишком
долго!
   Катрин попросила у него месяц сроку.
   По истечении трех недель Питу во  всем  параде  отправился  с  визитом  к
тетушке Анжелике, чтобы сообщить ей о готовящемся событии.
   Тетушка Анжелика еще издали заприметила племянника и  поспешила  запереть
дверь.
   Однако это не остановило Питу;  он  подошел  к  негостеприимному  дому  и
тихонько постучался.
   - Кто там? - как можно надменнее спросила тетушка Анжелика.
   - Я, ваш племянник, тетушка Анжелика.
   - Иди своей дорогой, септембризер <Септембризер (от  франц.  septembre  -
сентябрь) - участник септембризад - массовых убийств в сентябре 1792 г.>!  -
отвечала старая дева.
   - Тетушка! - не унимался Питу. - Я пришел сообщить вам приятную новость.
   - Какую еще новость, якобинец?
   - Отоприте дверь, и я вам все расскажу.
   - Говори через дверь: я не отворю дверь такому санкюлоту, как ты.
   - Это ваше последнее слово, тетушка?
   - Это мое последнее слово.
   - Будь  по-вашему,  тетушка...  Я  женюсь!  Дверь  распахнулась,  как  по
волшебству.
   - На ком же это, несчастный? - полюбопытствовала тетушка Анжелика.
   - На мадмуазель Катрин Бийо, - отвечал Питу.
   - Ах, негодяй! Ах, изверг! Ах, душегуб! - запричитала тетушка Анжелика. -
Он женится на нищей!.. Поди прочь, несчастный, я тебя проклинаю!
   И тетушка  Анжелика  замахала  на  племянника  своими  желтыми  иссохшими
руками.
   - Тетушка! - заметил Питу. - Как вы понимаете, я  давно  привык  к  вашим
проклятиям, так что и на сей раз вы меня ничуть не удивили. Я  считал  своим
долгом сообщить вам  о  моей  женитьбе;  я  вам  о  ней  объявил,  мой  долг
исполнен... Прощайте, тетушка Анжелика!
   Он отдал честь по-военному, приложив руку к треуголке, поклонился тетушке
Анжелике и зашагал через Пле восвояси.

Глава 2

КАКОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ ПРОИЗВЕЛО НА ТЕТУШКУ АНЖЕЛИКУ ИЗВЕСТИЕ О ЖЕНИТЬБЕ ЕЕ ПЛЕМЯННИКА НА КАТРИН БИЙО

   Питу необходимо было уведомить о своем  будущем  бракосочетании  г-на  де
Лонпре, проживавшего на улице Лорме. Господин де Лонпре не относился с таким
предубеждением к семейству Бийо, как тетушка Анжелика; он поздравил  Питу  и
похвалил за доброе дело.
   Питу слушал его изумленно и никак не мог взять в толк, почему то, что  он
полагал своим величайшим счастьем, оказывается еще и добрым делом.
   Питу, искренний республиканец, был  более,  чем  когда-либо,  признателен
Республике за то, что она упразднила все проволочки и  отменила  венчание  в
церкви.
   Господин де Лонпре и Питу сошлись на том, что в следующую субботу  Катрин
Бийо и Анж Питу будут сочетаться законным браком в мэрии.
   А на следующий день, в воскресенье,  должна  была  состояться  продажа  с
торгов фермы Писле и замка Бурсон.
   Ферма была оценена в четыреста тысяч франков, а замок - в шестьсот  тысяч
франков в ассигнатах.
   Ведь ни у кого уже не осталось звонких луидоров!
   Питу бегом бросился сообщить добрую весть Катрин. Он позволил себе на два
дня  ускорить  свадьбу  и  теперь  очень  боялся,  как  бы  это  не  вызвало
неудовольствия Катрин.
   Катрин, казалось, это отнюдь не огорчило, и Питу был на седьмом  небе  от
счастья.
   Однако Катрин потребовала, чтобы Питу еще раз сходил к тетушке  Анжелике,
чтобы сообщить ей точное  время  свадьбы  и  пригласить  ее  для  участия  в
торжественной церемонии.
   Она являлась единственной родственницей Питу,  и  хотя  родственница  эта
была не самая нежная, Питу должен был все сделать честь по чести.
   И вот утром в четверг  Питу  отправился  в  Виллер-Котре,  чтобы  нанести
тетушке второй визит.
   Часы били девять, когда он подходил к ее дому.
   На сей раз тетушки Анжелики  не  видно  было  на  пороге,  а  дверь  была
заперта, словно тетка заранее предвидела появление племянничка.
   Питу подумал было, что она куда-нибудь вышла, и  чрезвычайно  обрадовался
этому обстоятельству. Визит был нанесен,  а  нежное  и  почтительное  письмо
чудесным  образом  должно  было  заменить  речь,  с  которой  он   собирался
обратиться к старухе.
   Но так как Питу все делал добросовестно, он постучал в  дверь,  хотя  она
была надежно заперта, а когда никто не ответил на его стук, он позвал.
   На шум выглянула соседка.
   - А-а, мамаша Фаго! - воскликнул Питу. - Вы не видели, моя тетушка еще не
выходила?
   - Неужто не отвечает? - удивилась мамаша  Фаго.  -  Нет,  вы  же  видите,
наверняка она куда-нибудь ушла...
   Мамаша Фаго покачала головой.
   - Я бы увидела, если б она выходила, - возразила она. - Мы  с  ней  живем
дверь в дверь, и она всегда, проснувшись, идет к нам, чтобы насыпать  теплой
золы в свои сабо; так она, бедняжечка, согревается, и этого тепла ей хватает
на целый день; верно я говорю, сосед?
   Последние   слова   были    адресованы    новому    действующему    лицу,
заинтересовавшемуся их разговором и отворившему дверь, чтобы  вставить  свое
слово.
   - Что вы говорите, госпожа Фаго?
   - Я говорю, что тетушка Анжелика еще не  выходила.  Может,  вы  ее  нынче
видели?
   - Нет, и я даже осмелюсь предположить, что она  еще  у  себя;  взгляните:
если бы она вышла, ставни были бы открыты.
   - И правда, - согласился Питу. - О Господи, уж не  случилось  ли  с  моей
бедной тетушкой какого несчастья?
   - Вполне возможно, - подтвердила мамаша Фаго.
   - И не просто возможно, а наверное так и есть! - заметил г-н Фароле.
   - Клянусь честью, она была со мной  не  очень-то  ласкова,  -  проговорил
Питу, - но это неважно: меня бы это огорчило... Как же в этом убедиться-то?
   - Ну, это совсем не трудно! - вмешался третий сосед. -  Надо  послать  за
слесарем, господином Риголо.
   - Если это только для того, чтобы отпереть дверь, то не стоит: я когда-то
открывал замок ножом.
   - Ну, так открывай, мальчик мой! - молвил г-н Фароле. - Мы  -  свидетели,
что ты это сделал не с дурными намерениями.
   Питу вынул нож; потом  на  глазах  доброго  десятка  людей,  привлеченных
происходившим, он подошел к двери и с ловкостью, свидетельствовавшей о  том,
что уже не раз пользовался этим способом, проникая в дом  своей  юности,  он
отодвинул язычок замка.
   Дверь распахнулась.
   В комнате царила темнота.
   Но через отворенную дверь в комнату стал  мало-помалу  проникать  свет  -
сумрачный свет зимнего утра, - и вот в этом неясном  свете  уже  можно  было
различить лежавшую на кровати тетушку Анжелику.
   Питу дважды позвал:
   - Тетушка Анжелика! Тетушка Анжелика!
   Старуха по-прежнему лежала молча и не двигаясь.  Питу  подошел  к  ней  и
дотронулся до нее.
   - Ой! - вскрикнул он. - Она совсем замерзла!
   Он распахнул окно.
   Тетушка Анжелика была мертва!
   - Горе-то какое!. - воскликнул Питу.
   - Да уж не так оно велико! - заметил  Фароле.  -  Она  тебя  не  очень-то
любила, мальчик мой.
   - Возможно, это правда, - согласился Питу. - Да я-то ее любил!
   Две крупные слезы покатились по щекам славного парня.
   - Бедная тетушка Анжелика! -  прошептал  он.  И  он  опустился  перед  ее
кроватью на колени.
   - Господин Питу! - обратилась к нему мамаша Фаго. - Вы скажите, если  что
нужно: мы в вашем распоряжении... Ах, Боже мой! Соседи мы или нет!
   - Спасибо, мамаша Фаго. Ваш сын дома?
   - Да. Эй, Фаготен! - позвала славная женщина. Подросток лет  четырнадцати
появился на пороге.
   - Я здесь, мать, - доложил он.
   - Попросите его сбегать в Арамон, - продолжал Питу, - и передать  Катрин,
чтобы она не волновалась; пусть скажет ей, что  я  застал  тетушку  Анжелику
мертвой. Бедная тетя!..
   Питу смахнул вновь набежавшие слезы.
   - ..пускай передаст Катрин, что я поэтому  задержусь  в  Виллер-Котре,  -
договорил он.
   - Слышал, Фаготен? - спросила мамаша Фаго.
   - Да.
   - Ну, проваливай! Беги!
   - Забеги  на  улицу  Суассон,  -  прибавил  рассудительный  Фароле,  -  и
предупреди господина Рейналя, что он должен  явиться  засвидетельствовать  у
тетушки Анжелики внезапную смерть.
   - Слышишь?
   - Да,  мать,  -  кивнул  парнишка.  Взяв  ноги  в  руки,  он  помчался  в
направлении улицы Суассон, которая затем переходит в улицу Пле.
   Толпа все росла; перед дверью столпилось уже около сотни человек;  каждый
делился своим мнением по поводу смерти тетушки Анжелики; одни  склонялись  к
тому, что она скончалась от апоплексического  удара,  другие  полагали,  что
причиной  смерти  явился  разрыв  сердечных  сосудов,   третьи   высказывали
предположение, что смерть наступила в результате крайнего истощения.
   Но все сходились в одном:
   - Если Питу не будет дураком, он найдет где-нибудь увесистую кубышку:  на
верхней полке шкафа, в горшке для масла или в матрасе, в чулке.
   Тем временем прибыл г-н Рейналь в сопровождении гробовщика.
   Все  собравшиеся  приготовились  услышать,  от  чего  же  умерла  тетушка
Анжелика.
   Господин Рейналь вошел в дом, приблизился к постели, осмотрел  покойницу,
пощупал надчревную область и живот и объявил, к величайшему изумлению  всего
честного народа, что тетушка Анжелика умерла от холода,  а  также,  по  всей
видимости, от голода.
   При этих словах Питу зарыдал еще безутешнее.
   - Ах, бедная тетя! Бедная тетя! - приговаривал он. - А я-то  считал  тебя
богатой! Ах, я несчастный, как же я мог тебя бросить!..  Если  бы  я  только
знал!.. Не может быть, господин Рейналь! Этого не может быть!
   - Пошарьте в ларе и убедитесь, есть ли у нее хлеб! Загляните  в  дровяной
сарай, и вы увидите, есть ли там дрова. Я  ее  всегда  предупреждал,  старую
скупердяйку, что она плохо кончит!
   Стали искать: в сарае не было ни щепки, а в ларе - ни единой крошки.
   - Ах, почему же она ничего не сказала! - снова запричитал Питу.  -  Я  бы
раздобыл ей дров; я наловил бы ей дичи!..  Это  и  ваша  вина,  -  продолжал
юноша, обращаясь к обступившим его соседям,  -  почему  вы  никогда  мне  не
говорили, что она живет в такой нужде?
   - Мы не говорили вам об этом по одной простой причине, господин  Питу,  -
отвечал Фароле, - все дело в том, что все были уверены, что она богата.
   Господин Рейналь накинул одеяло тетушке Анжелике на лицо и  направился  к
выходу.
   Питу бросился за ним.
   - Вы уходите, господин Рейналь? - спросил он.
   - А что, по-твоему, мне здесь делать, мой мальчик? - отозвался тот.
   - Так значит, она умерла? Доктор пожал плечами.
   - О Боже, Боже! - горестно вздохн